Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь

Станислав Федотов (2024)

События 1918—1923 годов, что в России, что в Китае, поистине грозовые, втягивают в свою орбиту судьбы не только властителей и государств, но и простых людей, угрожая разрушить всё дорогое в их, казалось бы, устоявшейся жизни. Снова борьба, снова сражения, снова потери. Но в вихрях этих исторических событий у Ивана и Цзинь появляется ощущение своей значимости, своего влияния, пусть даже незначительного, на ход этих событий. И, несмотря на разлуку, в сердцах Ивана и Цзинь не гаснет любовь, не умирает надежда на встречу. Девиз: Не жалуйся на холод окружающего мира, если сам не вложил в него ни капли тепла.

9

— Мама, мама! — в распахнутую настежь дверь влетел Сяопин, высокий кудрявый золотоволосый юноша. — Мама, ты где?!

— Я в детской, — откликнулась Цзинь. — Что случилось?

— Меня зачислили!

Сяопин пробежал по квартире и остановился на пороге детской комнаты, где его девятилетняя сестра Госян делала уроки, а Цзинь переодевала четырёхлетнего Цюшэ.

— Меня зачислили, — повторил он. — Я — студент первого курса Пекинского университета. Поздравь меня, мама!

Цзинь, а за ней Госян, бросились обнимать Сяопина.

— Разрешите присоединиться? — знакомый всей семье баритон вызвал новый взрыв обнимашек.

— Папа, папа приехал!

Чаншунь едва успел поставить на пол чемоданчик, как был буквально облеплен детьми. Даже Сяопин, который был выше Чаншуня, и тот обнимал его так же крепко и возбуждённо, как маленькая тоненькая Госян, а совсем крохотный Цюшэ просто вцепился в ногу отца, обхватив её ручонками, и не двигался.

Чаншунь умоляюще смотрел на жену — «вмешайся, пожалуйста», — но та с улыбкой ждала естественного завершения церемонии «Встреча любимого главы семейства».

А вечером с поздравлением и корзинкой домашних пирогов, которые как нельзя кстати добавились к праздничному чаепитию, пришли Ваграновы, всё семейство: и Семён Иванович, и Мария Ефимовна и, конечно, четырнадцатилетняя красавица Лиза. Это ей, с детских лет своей подружке, Сяопин первой сообщил о зачислении. Он уже довольно сносно говорил по-русски, а Лиза — по-китайски: когда-то взаимное обучение было их игрой, а потом незаметно превратилось в необходимость. Сяопину понравилось учить, и он с удовольствием обучал китайскому Лизу и её родителей.

Семён Иванович уже вышел на пенсию, однако казачья кровь не позволяла ему гнуться под тяжестью лет, а потому старый путеец увлёкся садоводством по примеру агронома Прикащикова. Семён Иванович стал энтузиастом столь полезного дела, и корзинка с банкой вишнёвого варенья и десятком зимних груш, вручённая в подарок новоиспечённому студенту, подтверждала его успехи.

Мария Ефимовна из начальника узла связи доросла до руководства канцелярией Управления КВЖД, Цзинь была её подчинённой — руководила отделением по связям с китайским населением полосы отчуждения дороги. Маша слегка располнела, но это лишь добавило ей дружелюбия и весёлости. Эти качества своего характера она тут же обратила не только на Сяопина, которого любила, как родного сына и втайне прочила в женихи Елизавете, но и на нежданно приехавшего Чаншуня.

— Сявка, мой Сявка, — говорила она, прижимая к полной груди кудрявую голову парня, — какой же ты молодец! Правда мамке будет добавочная нагрузка — платить за твою учёбу, но я поговорю с Дмитрием Леонидовичем, чтобы ей повысили жалованье. Генерал наш — человек всенародный, не чета иным чиновникам, при нём вся дорога живёт сытно и спокойно.

— Да уж, не в России раздраенной живём, а в благословенной «Хорватии», — улыбаясь, сказал Семён Иванович.

Ваграновы говорили о генерал-лейтенанте Хорвате, управляющем Китайско-Восточной железной дорогой, и о полосе отчуждения дороги, подконтрольной России, которую какой-то остроумец прозвал «Счастливой Хорватией».

— Ему, пожалуй, не до жалованья какой-то рядовой сотрудницы, тем более руководителя марксистского кружка, — заявил Чаншунь, с удовольствием уплетая пирожок с капустой. — Очень вкусно, — пояснил удивлённой Маше, — соскучился в Японии по нормальной еде. А у генерала Хорвата новые заботы: он же объявил себя верховным правителем, но ведь это бремя потяжелей управления КВЖД.

— Во-первых, объявился временным верховным правителем, — возразила Мария Ефимовна. — До восстановления в России государственной власти. А во-вторых, он остался фактически управляющим и, насколько я знаю Дмитрия Леонидовича, не снимает с себя обязанности заботиться о подчинённых.

— Я слышала, у него какие-то неприятности, — осторожно сказала Цзинь.

— Не знаю, можно ли это назвать неприятностями, — вздохнула Маша. — Он согласился признать Сибирское правительство и омскую Директорию, а сам принял пост верховного уполномоченного по Дальнему Востоку. Можно сказать, тот же верховный правитель, но не всей России, а лишь Дальнего Востока, ну, естественно, и КВЖД.

— У нас есть поговорка: хрен редьки не слаще, — Семён Иванович помешал ложечкой в чашке, пригубил чаю и вкусно почмокал. Все ждали продолжения, и он закончил: — Что верховный России, что уполномоченный — генерал опирается на интервентов. Вспомните, как он призвал Чжан Цзолиня, чтобы разогнать советы?

— Советы устроили беспорядки на дороге, а генерал с помощью Чжана восстановил всё, как надо, и мы уже второй год живём без забот, — возразила мужу Мария Ефимовна.

— Ключевые слова — «с помощью Чжана», — неожиданно жёстко сказал Вагранов. — У генерала своих сил нет, выходит, он — марионетка, а марионетки во все века плохо заканчивают.

— А вдруг Сибирское правительство победит? — подал голос виновник торжества, до того втихомолку поглощавший с Лизой принесённые Ваграновыми вкусняшки.

— Вот когда победит, тогда и поглядим, — ответил Семён Иванович. — Думаю, ждать недолго: года два-три, от силы четыре, и эта политическая чехарда закончится.

Поздно вечером, когда гости ушли, а дети легли спать, Цзинь и Чаншунь остались вдвоём. Постель была расстелена. Цзинь быстро разделась, оглянулась на мужа, который сидел на краю кровати и странно выглядел каким-то потерянным. Видимо, несколько лет разлуки подействовали на него не лучшим образом, подумала она и не стала надевать, как собиралась, ночную рубашку: пусть вспомнит наши восторженные ночи!

А они, особенно первый год их семейной жизни, были, и верно, восторженными. Точнее, нежно-восторженными. Правда тогда в первую ночь скованной была она: ей почему-то было стыдно, что она старше Чаншуня на целых четыре года, что была невенчаной возлюбленной русского казака и родила от него сына, а потом были два года замужества за русским офицером, который очень хотел ребёнка, но она так и не смогла забеременеть. Наверно, потому, что он был старше на тридцать лет и, скорее всего, уже не мог иметь детей. Чаншунь с его робкой влюблённостью ей очень нравился, было приятно-радостно чувствовать себя любимой, она ждала и хотела близости, тем более, когда тебе двадцать пять лет, а ты уже два года не знала мужской ласки, но природная застенчивость связывала не только руки-ноги, но и язык, не давая произнести слова нежности, которая переполняла всё её существо. Однако покрывавший её поцелуями Чаншунь в какой-то момент нашёл губами особо чувствительную точку, и прикосновение к ней мгновенно сорвало, вернее испарило, все путы стеснительности и на них обрушился тот самый восторг, который окрашивал во все цвета радости почти каждую ночь первого года их семейной жизни. Потом родились дети, нежная восторженность поутихла, наступило время простого тихого счастья. А сейчас…

Цзинь, как была обнажённая, села на колени мужа, обняла — он неуверенно-вяло ответил, погладив её ладонью по спине. Она взъерошила его чёрную с проседью шевелюру — он уткнулся лицом в её грудь и осторожно прикоснулся губами к той самой точке; она вздрогнула и неприятно удивилась, что не почувствовала прежней вспышки возбуждения.

— Что с тобой, Чан? — спросила через силу, потому что ей не хотелось задавать такой вопрос: он таил в себе пугающую неизвестность. И тут же шутливо добавила: — Или тебе теперь больше нравятся японские женщины?

Он испуганно вскинул голову, впился взглядом в её лицо:

— Ты знаешь?!

— О чём? — она спросила машинально, хотя уже поняла, и от этого понимания всё внутри мгновенно заледенело.

Он не ответил.

Цзинь встала с его колен, прошлась по спальне, подбирая свою одежду. Надела шёлковый халат с драконами, изо всех сил затянула пояс и очнулась лишь тогда, когда не хватило воздуха для глубокого вдоха.

Она оглянулась на кровать — Чаншунь по-прежнему сидел, понурившись. Ей стало его жалко: герой Синьхая, командир гоминьдановского полка выглядел сейчас, как полураздавленная гусеница шелкопряда. Надо же, не смог два года прожить без женщины! Я-то ведь смогла — без него! А Ли Дачжан чуть ли не напрямую выражал желание и надежду! Стоило лишь согласно моргнуть.

— Так и будем молчать?

— Я не знаю, что сказать. — Чаншунь судорожно вздохнул, как ребёнок, готовый заплакать. — Тогда была вечеринка…

— Избавь меня от подробностей, — холодно оборвала Цзинь. Она и сама не ожидала от себя такой холодности — получилось помимо её воли, но отступать она не хотела. Было больно, сердце стучало так, что отдавалось в ушах, но Цзинь решила пройти путь на свою Голгофу до конца: не случайно же она приняла обряд крещения. — Скажи кратко: кто, когда и что думаешь делать дальше.

Чаншунь встрепенулся: требование краткости пробудило в нём военного.

— Она японка, преподаватель китайского языка, подруга Сун Цинлин, жены Сунь Ятсена. Случилось… — он замолчал, подбирая слово, с трудом продолжил: — это… год назад… Она предлагала мне остаться в Японии, но я отказался… Я не могу без вас… без тебя… Прости меня, Цзинь!

Цзинь слушала его, стоя у окна и глядя на расцвеченную огнями улицу. Вспоминала, как выглядела она, когда Василий Вагранов впервые привёл молодую жену и маленького Сяопина в эту квартиру. В то время улица была тусклой, мутной в жёлтом свете редких фонарей, а в душе, наоборот, разгорался огонёк счастливой радости: наконец-то они с сыном обретали настоящую семью! Потом были новые потери и годы одиночества, и новые надежды, связанные уже с любовью Чаншуня. А мир постепенно менялся — и весь Харбин, и эта улица — всё становилось ярче, нарядней, веселей, но сейчас… Чего сейчас стóит вся эта праздничность, когда мир в душе рушится, превращаясь в серую пыль?!

— Я вернулся к вам… Прости меня, Цзинь! — Чаншунь выкрикнул шёпотом, чтобы не разбудить детей, и Цзинь это оценила.

— Поступим так, — сказала она не шёпотом, но вполголоса: — Для детей мы по-прежнему одна семья. Этот дом — твой дом. А там — посмотрим.

— А как… мы будем спать?

— Кровать у нас одна, прогонять тебя не буду. Значит, будем спать вместе, но под разными одеялами.

Раньше они спали под одним, обнажённые, и Чаншунь говорил, что впервые узнал, как это прекрасно, а Цзинь, смеясь, отвечала:

— Если мужу нравится — так тому и быть всегда!

И вот это «всегда» кончилось.