Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь

Станислав Федотов (2024)

События 1918—1923 годов, что в России, что в Китае, поистине грозовые, втягивают в свою орбиту судьбы не только властителей и государств, но и простых людей, угрожая разрушить всё дорогое в их, казалось бы, устоявшейся жизни. Снова борьба, снова сражения, снова потери. Но в вихрях этих исторических событий у Ивана и Цзинь появляется ощущение своей значимости, своего влияния, пусть даже незначительного, на ход этих событий. И, несмотря на разлуку, в сердцах Ивана и Цзинь не гаснет любовь, не умирает надежда на встречу. Девиз: Не жалуйся на холод окружающего мира, если сам не вложил в него ни капли тепла.

2

В начале мая в усадьбе Мищенко неожиданно объявился Николай Николаевич Баратов, бывший на русско-японской начальником его штаба. Генерал, кавалер многих орденов, сейчас он был в цивильном костюме.

— Откуда вы и куда теперь, старый товарищ, да ещё в таком виде? — поинтересовался Павел Иванович, когда они остались вдвоём за столом под тенистой купой любимой Мищенко буйной персидской сирени. Генерал сам пытался заниматься селекцией и надеялся вывести новый сорт, которому уже придумал название — разумеется, «Марьянка».

Жужжали пчёлы, распевали свои песенки какие-то птицы. Был уже выпит графинчик ароматной виноградной водки, так называемой «кизлярки», съедены жареные фазаны под гранатовым соусом, жена Павла Ивановича, Агния Александровна, подала чай с мёдом собственной пасеки и удалилась, дабы не мешать воинам вспоминать минувшие дни. Но они, наоборот, заговорили о сегодняшнем, насущном: о кипящем революционными страстями Кавказе, о противоборстве «красных» и «белых» — этой жестокой и беспощадной войне.

В Темир-Хан-Шуре, кстати, уже две недели, как утвердилась власть «красных», то бишь городского Совета рабочих и солдатских депутатов.

— Прошу меня извинить, дорогой Павел Иванович, но в каком виде вы меня ожидали увидеть? Вы конечно же слышали, что большевистская власть царских офицеров, не говоря уже о генералах, мягко говоря, не жалует. К вам «красные» ещё не являлись?

Павел Иванович помедлил с ответом, пригубив ложечку янтарной ароматной сладости и запив её мелкими глотками ароматного китайского чая. Баратов терпеливо ждал.

— Я газет не читаю, — ответил наконец хозяин, — да, по-моему, их тут и не печатают. Пользуюсь слухами, на востоке они точнее и оперативнее любых журналистов. Слышал о Добровольческой армии Лавра Георгиевича Корнилова, об её поражении от большевиков под Екатеринодаром и смерти славного генерала. Слух об избрании генерала Деникина новым верховным главнокомандующим меня тоже не миновал. — Павел Иванович горестно вздохнул и подкрутил седой ус. — Не могу сказать, что рад за Антона Ивановича: невелик почёт в гражданскую войну оказаться во главе одной из противоборствующих сторон. — Усмехнулся и снова отпил чаю. — К тому же забавно, Деникин отнюдь не высшего сословия, чуть ли не из крепостных крестьян, а командует дворянскими добровольцами. Парадокс! Впрочем, и Лавр Георгиевич тоже был не из дворян.

— Ну, в армии Деникина не только дворяне, — возразил Баратов. — Много разночинцев, казаков, мещан…

— Да-да, мещан, — Павел Иванович презрительно поморщился. — У большевиков тоже не одни рабочие и крестьяне. И дворяне есть. Даже их Ленин — из потомственных. Ну да бог с ними, разберутся. Но я в гражданской войне участвовать не хочу. Не хочу и не могу. Русские убивают русских из-за каких-то эфемерных идей — это противоестественно… это, наконец, отвратительно! — И без перехода добавил: — Простите за резкость, но вы не ответили на мой прямой вопрос.

— Помню, помню: вы всегда славились прямотой, как истинно русский человек. А я-то — из грузин, был Баратошвили, стал Баратов. Так сказать, мимикрировал под русского, как многие инородцы.

— Тут вы категорически не правы! В Российской империи никто никого и никогда не заставлял мимикрировать. Разве только евреи меняли имена и фамилии, однако они — статья особая. Им «линию оседлости» надо было преодолевать. Но…

— Да-да, не будем про евреев, однако отвечу на ваш прямой вопрос. Так вот, пробираюсь в Тифлис, на свою историческую родину. Спрóсите: зачем? Надеюсь, там принесу больше пользы Отечеству…

Николай Николаевич не успел закончить — в саду появилась крайне взволнованная Агния Александровна.

— Прошу простить, что прерываю, только что сообщили из совдепа: к нам направляется военный комиссар.

— Мне необходимо исчезнуть, — вскочил Баратов. — У вас есть другой выход?

— Да-да, идёмте, я покажу, — поспешно откликнулась хозяйка. — А тебе, Павел Иванович, следует надеть мундир с орденами.

— Боюсь, это лишь навредит, — заметил Баратов.

— Ну как же! — неуверенно возразила Агния Александровна. — Всё-таки заслуги…

Баратов исчез, а Мищенко последовал совету жены. Но совсем не потому, что привык ей доверять, — в другое время он лишь пожал бы плечами, однако сейчас должен был прийти военный комиссар, а военного, по его глубокому убеждению, и встречать следовало соответственно, то есть при полном параде. Правда его резануло слово «комиссар», он вспомнил представителя Временного правительства, тоже комиссара, которого в марте прошлого года послал куда подальше, но — что поделаешь?! — с волками жить… Поэтому вышел к незваному в офицерском белом кителе с погонами генерал-лейтенанта, при всех орденах, даже иностранные нацепил. Георгиевскую шашку с бриллиантами оставил на месте, в шкафчике за стеклом.

Комиссар оказался молодым человеком с приятным интеллигентным лицом. Впечатление портили кожаная тужурка и кобура маузера на ремне через плечо. Пожалуй, из гимназических учителей, из тех, кто преодолел «линию оседлости», подумал Мищенко и не стал прикладывать пальцы к фуражке, а лишь слегка наклонил голову здороваясь.

Незваный гость пришёл не один. Его сопровождали матрос в широченных клёшах, рваной тельняшке и бескозырке с надписью «Баку» и пара солдатиков в пропотевших гимнастёрках с винтовками без штыков; их лохматые белобрысые головы прикрывали выгоревшие фуражки без кокард.

— Военный комиссар Каргальский, — представился «красный» в кожанке.

— Чем обязан? — сухо поинтересовался Мищенко.

— Нам сообщили, что в вашем доме скрывается белогвардейский генерал Баратов, объявленный в розыск как представитель так называемой Добровольческой армии. Что вы можете сообщить по этому поводу?

— По этому поводу — ничего. С генералом Баратовым, моим сослуживцем в годы войны с японцами, в последнее время не имел чести общаться. Могу лишь сказать, что он блестящий русский боевой офицер.

— Русский! — усмехнулся комиссар. — Он же грузин.

— В пределах Российской империи все — русские. Даже евреи, — по-прежнему холодно ответствовал Павел Иванович. — Позволю себе заметить, я сам — из донских казаков. Малоросс, разумеется, русский. Вы что-то ещё хотите спросить?

— Советская власть отменила царские чины, звания и награды, — голос комиссара креп с каждым словом, — на основании чего мы конфискуем ваши ордена…

— И сыми погоны, сволочь! — вмешался матрос и схватил Мищенко за плечо. — К стенке захотел? Так мы тебе это обеспечим!

Он попытался сорвать погон, но Павел Иванович перехватил его запястье и так сжал, что матрос взвыл и весь перекосился.

Солдаты дружно хмыкнули и выставили винтовки, нацелив генералу в живот. Мищенко отпустил матроса, тот моментально выудил из штанины наган и взвёл курок. Неизвестно, что произошло бы дальше, но комиссар, видимо, слегка ошарашенный бесцеремонностью подчинённого, пришёл в себя:

— А ну прекратить! — крикнул он, дав петуха, и оттолкнул матроса от генерала. — Мы действуем по закону! А вам, генерал, советую подчиниться. Погоны надо снять.

— Я с десяти лет ношу погоны, — сказал Павел Иванович. — С ними и в гроб лягу. Честь имею!

Он чётко повернулся, поднялся по ступенькам крыльца и скрылся за дверью. Комиссар в недоумении переглянулся с подчинёнными, не зная, что делать, и тут раздался выстрел. Толкаясь, они ринулись в дом.

Генерал лежал на полу кабинета, на персидском ковре, возле застеклённого шкафчика. В левой руке, прижатой к груди, он держал Георгиевскую шашку, в правой был браунинг; из раны в виске на ковёр вытекала кровь.

— Ушёл, ссука! — сплюнул матрос.

— Паша-а-а!..

Растолкав солдат, в кабинет вбежала Агния Александровна. Секунду она смотрела на мужа, словно не веря своим глазам, и рухнула в беспамятстве рядом с трупом.