Ноктюрн льда и клавиш

Софи Сорель (2024)

Назар Елизаров — подающий большие надежды хоккеист. В первом матче за сборную он получает травму и на долгие месяцы выбывает из спорта. Назара раздражает стремление родителей вынудить его забыть про хоккей и начать работать в фирме отца. А еще больше его раздражают звуки неумелой игры на пианино, которые ежедневно доносятся из соседней квартиры. Взбешенный Назар решает высказать соседу все, что думает, но дверь ему открывает милая девушка, похожая на бельчонка. У Юли Белкиной своя, не менее трудная история борьбы, побед и поражений. Эти двое либо полюбят друг друга, либо возненавидят до гробовой доски…

Глава 8

Юля

Я сижу на кухне Назара и прижимаю к скуле пакет со льдом, который он мне вручил и закрыл дверь, вернувшись на разборки с агрессивной девицей, которая до сих пор визжала в коридоре. Я и сейчас слышу крики этой чокнутой супермодели, от удара которой мне чуть не оторвало голову. Господи, как щеку жжет! И челюстью пошевелить больно.

— Ты меня на эту поганку-недоростка променял? — визжит девушка Назара.

— Ты идиотка, — ругается он. — Твоя тупая ревность задолбала.

— Сам ты тупой!

— Хорошо, я тупой, а ты умная. На этом и закончим. — У Назара такой спокойный голос, будто он не со своей девушкой ругается, а разговаривает с малознакомым человеком. Неужели ему все равно? Даже мне не все равно.

— Что значит «закончим»? Ты что, бросаешь меня? — Голос девушки из злобного тут же становится плаксивым. Наверное, она и правда его любит? Я бы так себя вести с парнем точно не стала, даже если бы любила до умопомрачения. Ишь ты какой деловой! Назар Елизаров, чтоб его!

— И бросать нечего, мы не встречались. — Кажется, Назару реально все равно, а вот девушка начинает рыдать и умолять. Фу! Никакого чувства собственного достоинства.

Я пытаюсь заткнуть уши, но получается плохо, ведь в одной руке у меня пакет со льдом. Надо же, такая красотка длинноногая, а так унижается перед Назаром. Может, она верила, что у них все серьезно? Мне даже ее чуть-чуть жалко, но только чуть-чуть, потому что я чувствую, что у меня губа припухла, а кожа на лице горит, как от ожога.

Слышу, как захлопывается дверь, и через мгновение в кухне появляется Назар. Я вдруг вспоминаю, как он жадно целовал меня в темном коридоре, и по телу тут же проходит жаркая волна. Конечно, умом я понимаю, что он ждал Наташу и этот поцелуй предназначался ей, но от этого его губы не кажутся менее сладкими.

— Ты как, Белка? — Он садится на высокий барный стул напротив меня и подается чуть вперед, рассматривая мое лицо.

А я с ужасом осознаю, что Назар голый. Ну, в смысле, не прямо голый, но без футболки. Сижу и, как дура в анабиозе, пялюсь на его мускулы и огромную татуировку, которая покрывает всю правую сторону груди и плечо, а потом выдыхаю:

— Ни фига себе у тебя бицуха! — И тут же краснею, а этот придурок ухмыляется.

— Додики в хоккей не играют, Белка. Это ж силовой вид спорта.

— Я знаю…

— Ну-ка. — Он забирает у меня пакет со льдом, дотрагивается пальцами до подбородка и рассматривает мою щеку. — Ничего, следов не останется. У Наташки слабый удар.

— Ни фига себе слабый, — пищу я и прижимаю ладонь к щеке.

Наши с Назаром пальцы соприкасаются, и он ловит мою ладонь, удерживая ее.

Назар не выпускает мою руку, и я чувствую, как по телу разливается странное тепло. Да какое там тепло — настоящий пожар. У него сильные руки, а кожа на ладонях чуть шершавая. Наверное, оттого, что он много тягает гантели.

— Извини, ладно? — говорит он, заглядывая мне в глаза.

— Ты за что просишь извинение? — почему-то срывающимся голосом спрашиваю я. — За пощечину, которая предназначалась тебе, или за поцелуй, который предназначался не мне?

Назар расплывается в такой самодовольной улыбке, что я тут же жалею о своем вопросе.

— За пощечину, Белка. А поцелуй… — Он нагло вздергивает бровь. — Девушки у меня теперь нет, из-за тебя, кстати, и целоваться не с кем. Так что как насчет того, чтобы повторить?

Я в изумлении открываю рот, а этот идиот пялится на мои губы.

— Только рискни еще раз меня поцеловать, и я тебе врежу, — обещаю я.

— Да-да, я помню про твои кубки, медали и черные пояса. Только что ж ты с Наташкой растерялась и не дала ответочку? — ухмыляется он.

— Я не дерусь с девчонками, — заявляю я, вздергивая носик, и Назар тут же начинает ржать.

Я вдруг осознаю, что он все еще сжимает мою ладонь, да не просто сжимает — его большой палец ласково поглаживает кожу. Я пытаюсь выдернуть руку, но поздно, потому что Назар переворачивает мою ладонь и смотрит на усеивающие ее шрамы.

— Отпусти, — шиплю я.

— Что это? — спрашивает он и проводит пальцами вдоль уродливых белых линий.

— Отпусти же! — вскипаю я, но этот идиот и не думает меня слушать.

— Откуда столько шрамов, Белка? — Он вскидывает на меня удивленные и даже испуганные глаза.

— Не твоего ума дела, понял?

Я все-таки вырываю руку и вскакиваю с барного стула, но он слишком высокий, о чем я забываю, а потому с грохотом валюсь на пол.

— Юля! — с губ Назара срывается тревожный возглас.

Надо же, имя мое помнит! Он помогает мне встать, а я пытаюсь дернутся к двери, чтобы сбежать, сбежать от него подальше и спрятаться в какую-нибудь норку. Однако Назар обвивает рукой мою талию и прижимает меня к себе.

— Юль, откуда эти шрамы? — настойчиво спрашивает он. — Это из-за них ты не можешь играть, да?

— Да отпусти же ты меня, бестолочь, — кричу я и чувствую, как по щекам текут слезы.

Нельзя плакать, Белкины не плачут. Я с силой долблю по груди Назара, осознаю, что он без футболки, осознаю, что от него безумно приятно пахнет гелем для душа, осознаю, что он увидел мои уродские руки, рассмотрел шрамы, что… что… Я сдаюсь и начинаю рыдать. Это меня злит, и я с такой силой пихаю в грудь Назара, что он разжимает объятия. Не разбирая дороги, я бегу в коридор. Здесь темно, я обо что-то ударяюсь, что-то падает, но я все же умудряюсь нащупать замок.

Только захлопнув дверь собственной квартиры, я ощущаю себя в безопасности. Опускаюсь прямо на коврик возле входа, прижимаюсь спиной к двери и, уткнувшись лицом в колени, рыдаю в голос. Я так давно не плакала. Так давно.

Не знаю, сколько я так сижу, но, когда слезы заканчиваются, я понимаю, что опустошена. Вроде бы ничего такого не случилось. Подумаешь, какой-то сосед увидел мои шрамы. Но мне всегда казалось: если никто о них не знает, значит, их как бы и нет. И проблем нет. И смерти тоже нет…

Я иду на кухню и завариваю себе чай с ромашкой. Надо успокоить нервы.

Я долго сижу на кухне, смотрю в окно, за которым ветер срывает с деревьев желтую листву. И понимаю, что я сама, как эти листья: оторвана, еще хорохорюсь, но почти увяла. Скоро от моей бравады и веры в себя ничего не останется. Уже не осталось.