Ноктюрн льда и клавиш

Софи Сорель (2024)

Назар Елизаров — подающий большие надежды хоккеист. В первом матче за сборную он получает травму и на долгие месяцы выбывает из спорта. Назара раздражает стремление родителей вынудить его забыть про хоккей и начать работать в фирме отца. А еще больше его раздражают звуки неумелой игры на пианино, которые ежедневно доносятся из соседней квартиры. Взбешенный Назар решает высказать соседу все, что думает, но дверь ему открывает милая девушка, похожая на бельчонка. У Юли Белкиной своя, не менее трудная история борьбы, побед и поражений. Эти двое либо полюбят друг друга, либо возненавидят до гробовой доски…

Глава 4

Назар

— Так, ну что, Назар, по рентгену все неплохо. Еще пару месяцев — и можно будет увеличивать нагрузку, — говорит доктор Семипалов, а я взрываюсь!

— Пару месяцев? Вы издеваетесь надо мной? Я все лето, провалялся ни черта не делая!

— Назар, у тебя был сложный перелом, тебе еще повезло, что так хорошо все срастается, но начнешь слишком рано перегружать ногу, получишь новую травму, и тогда, может, вообще придется распрощаться со спортом! — терпеливо пытается убедить меня Семипалов.

— Да я и так с ним уже распрощался! Ходить нормально не могу без этой хрени! — Я пинаю здоровой ногой трость, которую мне предложили таскать с собой для опоры.

Я ее именно таскаю или сшибаю головы цветам в клумбах, что торчат и мозолят глаза возле больницы, а не использую нормально, потому что мне на хрен не нужна третья нога. Костылей хватило.

— Придешь на контрольный рентген через три недели, — не обращая внимания на мои выпады, говорит врач. — И если все будет идти, как сейчас, то сможешь потихоньку пробовать себя на льду.

— Потихоньку! Куда уж тише, — с ненавистью выплевываю я и так резко вскакиваю, что ногу тут же простреливает болью, и я падаю обратно на стул. — Черт!

— А я тебе говорю — всему свое время, Назар, — качает головой Семипалов. — Не спеши.

Из кабинета я выхожу злой и тут же натыкаюсь на спешащего по больничному коридору отца. Только его тут не хватало! Позади него маячит Анька.

Мы останавливаемся друг напротив друга, пожимаем руки.

— Ну, как дела, Назар Васильевич, — спрашивает он меня.

— Зашибись, — с сарказмом бросаю я.

— Что Семипалов сказал? — хмурит брови отец.

— Сказал, что не быть твоему сыну звездой мирового хоккея.

Отец прищуривается и говорит:

— Ладно, с Семипаловым я сам проконсультируюсь, а ты кончай ёрничать. Подождите меня с Аней в машине, — бросает он и направляется в кабинет врача.

— Ну, а на самом деле, что доктор сказал? — шепчет Анька.

— Через три недели контрольное обследование, и если все зашибись, мне можно будет выйти на детский каток и сделать кружок, — иронизирую я.

Анька закатывает глаза.

— Ты невыносимый.

— Весь в тебя.

Сестра обнимает меня одной рукой за талию и кладет голову на плечо.

— Все у тебя еще будет, вот увидишь.

— Мне бы твой оптимизм. Смотрю, все вокруг на позитиве, лучше меня знают, что да как. Василь Игоревич вон наверняка уверен, что если с хоккеем покончено, то он заграбастает меня к себе в фирму.

— А что, неплохой вариант, — улыбается сестра.

— Какой из меня бизнесмен, Ань? — кошусь я на сестру.

— М-м-м, — задумывается она. — Такой же, как из меня пианистка, — ржет Анька.

Я тут же вспоминаю Белку, которая несмотря на мои угрозы раздербанить ее пианино в щепу все равно каждый день бьет по клавишам. Да, нехорошо с девчонкой получилось. Пришел, разорался, как полный придурок, потом нажрался бутербродов и свалил в закат. Надо, наверное, извиниться. Или не надо?

Мы садимся с сестрой на заднее сиденье отцовского мерса.

— Пережить бы этот семейный обед, — вздыхает Анька. — Мама тоже придет…

— Да ладно? Она сядет с отцом за один стол?

— Прикинь, — изгибает бровь сестра. — И все ради тебя.

— Охренеть. Значит, будут с двух сторон мне вставлять мозги по поводу моей мнимой депрессии.

— Она у тебя не такая и мнимая, Назар, — говорит осторожно Аня.

— И ты туда же? — Я зло смотрю на сестру.

— Нет, но кто еще тебе скажет правду, если не родная сестра.

Какая, однако, знакомая фраза.

— Не слишком ли ты мала, чтобы мне советы раздавать, — тут же бросаю я и снова ловлю это странное чувство дежавю.

Нет, все-таки надо перед этой Юлей Белкиной извиниться. Может, подарить ей какой-нибудь курс по игре на пианино? А то ведь совсем меня с ума сведет. Тут же отмахиваюсь от собственных мыслей: нашел, о ком думать.

— Ну что, все совсем неплохо, — заявляет отец, усаживаясь на пассажирское место, и его шофер заводит двигатель.

— Да уж, все превосходно просто! — снова язвлю я.

— Начнешь потихоньку, а там со временем перейдешь к полноценным тренировкам.

— Сезон уже начался. Я уже пролетел с чемпионатом мира. Теперь пролетаю и с попаданием вообще куда-то. Со мной даже контракт расторгли.

— Ну, с контрактом ты сам виноват, нечего было слушать этого Баева. Недотренер, — брезгливо морщится отец и добавляет: — Ничего, наверстаешь. Не в этом году — так в следующем.

— Ага, наверстаю. Кому я буду нужен через год, — кривлюсь я.

— Будешь. Позвони Воронцову Виктору Борисовичу, ты у него в школе «Лед и Пламя» начинал. Он тебя знает как облупленного…

— И что он может? — не выдержав, ору я. Анька тут же кладет руку мне на предплечье, успокаивая.

— Во-первых, сбавь тон. Мал еще так со мной разговаривать, — не теряя самообладания, отвечает отец. — А во-вторых, проконсультироваться с хорошим тренером не помешает. Врачи врачами, а Воронцов посоветует нагрузки и как быстрее восстановиться. Может, лично с тобой позанимается. Зря я, что ли, спонсирую их.

— Да, ты ничего зря не делаешь, — фыркаю я и, пошарив по карманам, вставляю в уши беспроводные наушники, врубая музыку на всю.

Отец, кажется, еще что-то говорит, но я ни хрена больше не слышу, закрываю глаза и откидываю голову на подголовник. Как же хочется уснуть, проснуться и понять, что все это было лишь кошмарным сном, и я снова могу выйти на лед.