Глоток горячего горького шоколада

София Устинова, 2012

+32+ Высокоморальным хранительницам семейных ценностей и поклонникам Ромео и Джульетты не рекомендуется. Курортный роман – мимолётный и воспринимается многими, как лёгкий и ни к чему не обязывающий. Так оно и есть! Так и мечтала: сладко, горячо, но с горчинкой, ведь настоящий шоколад – горький. Содержит нецензурную брань.

Глава 6

Вечеринка странная. Фатих постоянно отвечал на телефонные звонки: чаще зло и гневно. Мы с Ленкой косились друг на друга — не понимали ничего. Думали, будет веселье, танцы, музыка. В мотелях турки отрываются на полную, а тут…

Помимо нас, было четверо мужчин и две женщины. Болтали на своем, мы же — как не пришей кобыле хвост!

Дамы-богатейки: ухоженные, изысканные; одетые в эксклюзивные вещи; украшенные драгоценностями с ног до головы. С жеманными манерами и высокомерными выражениями на лицах.

Мужчины чуть проще — в рубашках и брюках.

Часто ловила на себе заинтересованный взгляд женщины помоложе, хотя в нём мелькала не то брезгливость, не то жалость, а ледяной, оценивающий получила от второй. Одарила вниманием лишь единожды — когда я с Фатихом вошла в зал. Хлестнула и больше не смотрела. Провела пальцами по груди Каплана; томно промурлыкала, заглядывая ему в глаза; и запечатлела на щеке затяжной, весьма чувственный поцелуй. Фатих тогда нахмурился, холодно кивнул. Еще один мужчина постоянно буравил меня чёрными глазами. Невысокий, полный, с проседью в угольных волосах. С густыми бровями, крупным носом, полными губами и «козлиной бородкой — округлый контур-щетина. Во взгляде читала удовлетворение и это пугало. Ощущала себя безропотным призом, давшим «добро» на самоотдачу; уже знающим, кто получатель. Неужели продадут? Мы с Ленкой попали? Тогда почему на нее так не смотрели? Да, не разговаривали, но и не «полоскали» как меня. Покосилась на Фатиха — он, рявкнув в мобильник, отложил и резко встал:

— Пойти со мной, — дёрнул, будто срывал полотенце с бельевой веревки. Я едва не грохнулась — удержалась на ногах, вцепившись в стол. Тарелка с нетронутой едой чуть не опрокинулась. Стул, проскрипел, упал. Ленуля вздрогнула и затравлено уставилась на меня. Делать нечего — я, высоко подняв голову, последовала за турком. В душе нагнеталась буря. Как посмел? Кто он такой? Плевать, хоть пуп земли! Я — гордая и независимая женщина. Не его собственность! Со мной так нельзя! Пусть ищет другую.

Не отпуская, Каплан провёл меня через огромную гостиную, мягкий кальян-зал и подтолкнул к лестнице наверх. Я вырвалась, подбоченилась:

— Не смей себя так вести! — зашипела, но тихо — наши разборки другим слышать необязательно. — Я не мусульманская бесправная жена. — мысль пропала, слова застряли в горле. Мир покачнулся, и я оказалась на руках Фатиха. Он стремительными шагами перескакивал ступени:

— Знать это, мурена! Хотеть тебя сейчас.

— С ума сошёл? — праведно негодовала. — Мы час назад…

Возмущение выветрилось — он впился с такой страстью, что я забыла, о чём спорили. Оторвался:

— Не усложнять…

Голова кружилась, я себе не принадлежала. Обвила его шею и припала в поиске спасения — еще одного глотка — живейшего поцелуя:

— Бери…

Фатих застонал. Восхитительно слышать, как он, не то мурлычет, не то мычит. Безумно возбуждающе. Внутри разыгрывалось пламя, тело подрагивало в предвкушении ласк. Мы не дошли до постели: Каплан ногой выбил дверь и, прижав к стене, овладел мной у порога. С такой яростью, будто ставил штамп. Или правильнее: «Моя! Беру, когда хочу и где хочу!»

Принимала со вскриками и всхлипами — сдерживаться не было сил, ведь вколачивали словно выковывали трафарет. Правда, безболезненно. С Фатихом не чувствовала неудобства. Мы соответствовали друг другу, как Инь и Янь.

Каплан, зарычав, вошёл резко, глубоко — содрогнулся и я, уловив последние вибрации, ощутила горячую нахлынувшую волну экстаза. Сжала ногами торс — рухнула в пустоту, обмякнув в жарких объятиях. Фатих необузданный, ненасытный, внезапный. Мы же не предохранялись. «Пастинор» нужно бы выпить, но где ж его взять? Рискнуть и завтра в России? Придётся, другого не дано.

Хаотично раздумывала. Это всё, что могла.

— Скажи честно, не обижусь, зачем я здесь? — отлепилась от влажного плеча Каплана — распахнула его рубашку впопыхах перед соитием, желая прикасаться к обнаженному телу.

— То есть? — Фатих напрягся и взглянул с прищуром.

— Ты меня и Ленку даже не познакомил с друзьями. Они болтают на своем. Мы сидим и переглядываемся, ощущаем себя лишними на вашем банкете тщеславия! Или ты и, правда, меня продать решил? — ахнула. По спине прострелила боль — Каплан снова влепил в стену, точно Карабас Барабас, нацепивший Буратино на гвоздь.

— Не друг — бизнес-партнер! — гневался Фатих, стискивая мои плечи стальным хватом. Я опешила — Каплан чрезвычайно быстро взвинтился как налетевший тайфун. — Не лезть в дела, ты любовница. С другими говорить не сметь. — вдалбливал ожесточенно. Набросился, терзая рот насильственным поцелуем. Вопреки пониманию воспламенялась. Ненависть смело, будто жухлый листок напором урагана. Разумное отступило — Каплан оторвался: — Ты — мой, — чеканил в губы, правдивостью окуная в ледяную прорубь яви. — Я не торговец телами. Ты здесь… Я хотеть совместить приятный с полезный.

Фатих вновь стегал словами, точно раскаленными прутьями. «Залепить» пощечину не позволило оцепенение и жуткая боль — душа и сердце обливались кровью, мозг лихорадочно переваривал сказанное. Не лезть. Любовница. Не сметь. Приятный с полезный. Грёзы рассеялись, мираж растворился. Я вернулась на землю, но ноги подводили — не чувствовали тверди. Каплан прав. Когда я потеряла границу реальности?

«Тогда, когда подумала, что нравлюсь ему», — пришёл ответ из ниоткуда.

Секс — ничего более. Мне уже не хотелось продолжения. Попала в плен турка, нужно срочно искать пути отступления, иначе…

Фатих ослабил хват. Я как подкошенная осела на пол, обхватив плечи руками — горели, словно в огне:

— Прости, — шепнула в прострации не своими губами.

Каплан тяжело дыша, отвернулся, заправляя рубашку в брюки. Точеный профиль удивительно огрубел, черты заострились. Лицо мрачнее грозовой тучи, взгляд задумчиво-решительный.

В желудке скрутило, будто внутренности выжимали. Тело дрожало. Опустила голову и поправила задранный, смятый подол некогда отменного платья:

— Спасибо за правду, — голос лился монотонно, безжизненно, — теперь бы мне вернуться в мотель.

Турок обернулся так резко, что поток прохладного ветра долетел до меня:

— Куда спешить? — хрипловато бросил и шагнул навстречу. — Я хотеть провести ночь тут. С тобой…

— Хотеть — не иметь, — проигнорировала его руку и поднялась, гордо вскинув подбородок. — Обещать — не жениться. Если совместил, что желал, верни меня туда, откуда забрал — в мотель.

— Ты обещать не обижаться на правду, но обмануть, — Фатих прищурился, поджал губы.

— Я не обижена, — отрезала жёстко. Остановилась возле зеркала, приводя себя в порядок — ведь Каплан не задумывался, что его «жидкость» куда-то попала. — Правда настигла скорее, чем хотела и грубее, чем ожидала. Ты не открыл Америку — знала, что между нами секс, просто не поняла, зачем… — запнулась и развела руками, — вся эта показуха? Я бы с тобой и в шалаше переспала. Нет, я, конечно, ценю деньги и считаю, что не в них счастье, а в их количестве, но с тобой… по-другому…

Посмотрела на Фатиха через зеркало. На смуглом лице мелькнуло ожидание, волнение, оно сменилось просветлением, потом черты вновь ожесточились:

— Гульнуть от мужа.

Будто под дых врезали, а потом ещё и звонкую оплеуху. Внутри свело от боли, щеки запылали. Новый правдивый удар. Чего грешить? Заслуженный.

— Оправдываться не буду, — устало мотнула головой. — У тебя свои причины — у меня свои. Разговора больше не будет. Хочу домой.

Пугающе долгие секунды перетекали в невообразимо гнетущие минуты, будто часы в подвешенном состоянии: убьют — помилуют.

— Мне нужен час, — кивнул Фатих. — Решить главный дело и отвозить тебя обратно.