Ревизор: возвращение в СССР

Серж Винтеркей, 2023

Не думал, не гадал матерый московский аудитор, что на шестом десятке лет помрет и угодит в СССР, аж в 1971 год. Прощай, раскрученный бизнес и уютная Mazda CX-5 с трехмесячным пробегом. Зато … здравствуй, молодость! Вот за молодость-то все это не жалко и отдать!

Глава 3.

Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница

Мужики сразу повскакивали.

— Что ещё? — первым включился доктор. Тренированный. Старший сержант немного тормознул, но тоже быстро пришёл в себя.

— Там больной помирает! — доложил я.

— Где там? — недовольно переспросил Юрий Васильевич, выходя в холл.

— У нас в палате, в Хирургии.

Доктор быстрым уверенным шагом направился к нам. Я за ним. Ноги замёрзли! Первым делом, когда мы вошли в палату, я засунул их в свои тапки.

— Только что загрузился, — доложила сестра.

Доктор наклонился над мужиком, потом вдруг резко схватил его за руку и за ногу и сдернул с койки на пол. Быстро встал перед мужиком на колени и своим здоровенным кулачищем с размаху ударил его по груди. Потом ещё раз.

Сестра в этот момент держала мужика за горло.

— Есть, — сказала она, — даже отжиматься не пришлось.

Доктор отхлестал мужика по щекам, и тот открыл глаза.

— Так. Надо его на койку поднять, — сказал доктор.

— Что ж вы, батенька?! — осуждающе выговорила сестра мужику.

Бедный мужик хлопал глазами, пытаясь приподняться, но доктор ему не позволил.

— Помогите мне, — потребовал Юрий Викторович.

Я подошёл к нему, но меня отодвинул Ефремов, стоявший, как оказалось, всё это время в дверях.

Вдвоем с доктором они подняли мужика на его койку.

— Тощий, а такой тяжёлый, — кряхтя, проворчал старший сержант.

— Ты давай это брось, — сказал мужику доктор, держа его за запястье. — Ещё не хватало из-за бабы сдохнуть.

— Я не из-за бабы, — промычал мужик, — я из-за детей переживаю.

В этот момент сестра принесла штатив с полной бутылью. Я даже не заметил, когда она успела выйти из палаты. Заметил только, когда вернулась.

— И из-за детей не надо так убиваться, — успокаивающим голосом сказал доктор и поставил мужику в вену капельницу, — зачем детям отец в белых тапочках?

Сестра примотала иглу бинтом к руке и ушла. Доктор ещё немного постоял и тоже ушёл. Никто и слова не сказал, что в палате сигаретный дым коромыслом.

— Петрович. А давай хату им спалим, — сочувственно предложил Митрич мужику.

— Это моя хата, — ответил равнодушно Петрович. Успокоительное ему, что ли, вливают? Лежит как зомби, в потолок уставился. У него, похоже, нос сломан. Но чуть не скопытился он сегодня не от этого. С сердцем шутки плохи. Уж я-то знаю.

Но доктор. Красавчик. Голыми руками Петровичу движок завёл.

Как здесь интересно.

Ещё бы понять, с какого перепугу Пашка Ивлев с моста бросился? Молодой же, вся жизнь впереди.

Пришла медсестра.

— Варлен Дмитриевич, укольчик! — обратилась она к деду.

— Нет меня, — спрятался под одеяло дед.

— Рано ты, горемычный, прятаться начал, — подколола деда сестра, стаскивая с него одеяло, — сорок уколов! А сейчас только третий.

— Вот ты ехидна, Валька! — обиженно заявил Митрич, заголяя живот.

— А не надо было лису хватать, — строго сказала она, уколола деда и вышла из палаты.

— Она курицу задушила! — крикнул Митрич ей вдогонку, сжимая кулаки то ли от боли, то ли от ненависти к лисе.

— Вилами её надо было, — посоветовал Иван.

— Тебя лиса бешеная покусала? — удивился я.

— Может и не бешеная. Но всё равно тварь. Всю икру разодрала, — ответил дед, задирая на правой ноге пижаму и показывая толстый слой бинтов с жёлтым пятнами.

— А что за имя такое: Варлен? Иностранное? — полюбопытствовал я.

— Сам ты иностранный. Варлен это Великая АРмия ЛЕНина, — гордо сказал дед.

— Понял, — усмехнувшись про себя сказал я и лёг на кровать. В животе заурчало.

— А когда здесь кормят? — спросил я.

— Жрать хочешь? Значит, жить будешь, — отозвался Иван. — Скоро, наверное, накормят. Митрич, когда завтрак?

— В 8 утра. Ещё час ждать, — ответил дед.

А есть так хотелось! Такого сильного голода я давно не испытывал. Что значит молодой организм. А мозги старые. Передо мной здесь такие возможности открываются исключительные. Рациональная часть моей личности все еще отказывалась до конца поверить в произошедшее. А вот эмоции давали о себе знать. Периодически ловил себя на том, что испытываю что-то похожее на эйфорию, ловя кайф от ощущения молодости, силы, бурлящей в жилах энергии.

И всё же. Почему ты, братец Пашка, с моста прыгнул? С высоты своего опыта я видел только одну объективную причину для такого поступка: смертельная болезнь с мучительным концом. Со всем остальным можно и нужно жить.

Хотя в юности любой мало-мальский стресс воспринимается как трагедия вселенского масштаба.

Я прикидывал варианты «трагедий», с которыми мог столкнуться Пашка.

Первое, что пришло в голову: несчастная любовь. Влюбился паренек в девицу стервозную. Сам-то с виду неказист, шансы закадрить не самые лучшие, мягко говоря. А она может еще поиздевалась как-то или условие какое поставила невыполнимое. Мог пойти с горя и сигануть. Хотя, конечно, такой сценарий говорит не в пользу Пашкиного характера. Глупость откровенную спорол.

Второе: с родителями не повезло, они алкаши или психопаты. Но всегда можно сбежать от них, поступив учиться куда-нибудь, где есть общага. Да хоть в суворовское училище.

Третье: в школе с учителями или одноклассниками проблемы. — Смотри вариант номер два.

Безвыходных положений не бывает.

В палату заглянул Ефремов и кивком головы вызвал в коридор Николаева. Коротко проинструктировал его о чём-то и ушёл. Иван вернулся на свою кровать и опять закурил.

У меня уже в горле першит от дыма и глаза слезятся. Ну ничего. Скоро у них сигареты закончатся.

Из коридора послышался громкий стук каблуков, в комнату почти вбежала женщина лет пятидесяти плюс-минус. Выше среднего роста, тёмно русая, стройная, миловидная. Ей бы выспаться и была бы красавица.

— Павлик! Сынок! — бросилась она ко мне.

Я резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов.

— Ну-ну, — обнял я её за плечи, — всё хорошо.

— Ты не пришёл вчера домой! — сквозь слёзы жаловалась матушка. — Я ходила к участковому. А ночью позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу.

В реку упал — хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то.

Ну упал, так упал.

— Тут такое дело, — начал я. — Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего.

— Как?! — опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.

— Как-то так, — не нашелся я, что ей ответить.

Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.

— Но что-то же ты помнишь?! — в надежде спросила она.

— Последние несколько часов помню. И всё, — соврал я.

— Как же так?! — прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. — Но это же пройдёт?

Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.

— Вы бы к доктору зашли, — подсказал он ей.

— Да-да, — сказала матушка, вставая, — иду!

Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.

Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!

— А можно мне в палату для некурящих? — спросил я.

— Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, — тихо, но жёстко ответил Ефремов. — Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, — проговорил он с нажимом. — И тебя поставят на учёт. Выбирай.

У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.

И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.

В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.

— Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, — сказала она, поцеловав меня в лоб.

О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.

Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.

— Как настроение? — подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.

— Нормально, — ответил я, вопросительно взглянув на него.

— Как самочувствие?

— Нормально.

— А с моста вчера чего сиганул?

— Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал?

— Конечно, — задумчиво проговорил Иван. — Нечаянно через перила перелез…

— Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? — спросил я.

— Нет.

— Может, в школе что? — не терял надежду я.

— Не знаю.

— Может у меня любовь безответная?

— Гадать можно до второго пришествия, — оборвал меня Иван.

— А кстати, какое сегодня число?

— 11 февраля.

— Семьдесят первый год?

— Ну а какой же?

— Я так, уточнил просто.

— Завтрак! — послышался в коридоре зычный женский голос.

— О! Поедим! — обрадовался я. — Пойдемте?

— Куда? — хором спросили Митрич и Иван.

— На завтрак.

— Сиди. Сюда принесут, — осадил меня дед и сел в кровати. Он вообще мало ходил. Видимо, лиса его сильно потрепала.

Я ждал, сидя на кровати и нетерпеливо потирая руки о колени. Вскоре дородная высокая хохотушка, похожая на Нонну Мордюкову, в белом халате с темной косой, торчащей из-под белой косынки, вкатила в палату двухуровневую тележку, похожую на сервировочный столик на колесиках.

На тележке сверху я разглядел разваренную гречневую кашу в мисках из нержавейки. На втором уровне стояли кружки, накрытые подносом с хлебом. На каждом ломтике хлеба маленький кусочек масла.

— Проголодались?! — громко спросила буфетчица. — Налетай!

С её появлением как будто ураган в палату ворвался. Хохотушка проворно расставляла нам миски с кашей и кружки по высоким табуреткам у изголовья коек. Потом положила каждому на кружку ломтик хлеба с маслом.

— Приятного аппетита! — хохотнула она и скрылась в коридоре со своей тележкой.

Я был очень голоден. Жидкая каша закончилась быстро. Ложки у меня не было, и я кашу просто выпил и вылизал миску. Чай я выпил еще перед кашей, так как не пил со вчерашнего вечера. Дожевывая несчастный ломтик хлеба вместе с кусочком масла, я огляделся вокруг.

Митрич, заметив мой голодный взгляд, предложил мне свою кашу, так и стоявшую нетронутой на его прикроватном табурете.

— А ты? — спросил я его для приличия, находясь на низком старте у своей койки. Митрич только махнул рукой.

Вторая тарелка с кашей продержалась чуть больше, её я вылизывал уже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Сложив пустые миски одна в другую, я, наконец-то, заметил, как переглядываются Иван и Митрич.

— Аппетит хороший. — с усмешкой сказал Иван.

Мне было всё равно. Утолив голод, я почувствовал острое желание взять под контроль свою новую жизнь. Я подсел к Ивану.

— Как думаешь, долго мне здесь ещё торчать? — спросил я его.

— Если бы ты мог мне объяснить, по какой причине вчера с моста сиганул, я бы знал, что тебе ответить, — сказал он серьезно. — А так, пока мы не выясним, что тебя заставило это сделать, будешь сидеть здесь.

— Но почему? Я же не собираюсь повторять попытку.

— Это ты не помнишь ничего. А если вспомнишь?

— А если не вспомню?

— А не важно! Причина никуда не делась. Ты просто о ней забыл. Выйдешь из больницы, она сама о себе напомнит. И опять — здравствуй, мост.

— Логично, — ответил я. — Хотя, нет! Сейчас я уже, наверное, смог бы разобраться с любой проблемой.

— Да что ты, — язвительно ответил Иван.

Я не обиделся. Учитывая, как я сейчас выгляжу, это действительно прозвучало самонадеянно.

— Мне кажется, не обязательно именно в больнице отсиживаться. Думаю, дома тоже безопасно. Вряд ли причина там.

— С чего ты взял?

— Ну, ты видел мою матушку? Она классная.

— Ну, не знаю…

Я махнул на него рукой, вернулся на свою койку и попытался уснуть. Ночь была суматошной, я не выспался.

Я задремал, мне приснилась матушка улыбающаяся, добрая и ласковая. Не успел я насладиться своим сновидением, как в палату шумно вошла целая врачебная делегация.

Утренний обход, догадался я. Пока я спросонья протирал глаза, доктор Юрий Васильевич, стоя у койки пострадавшего от любовника жены Петровича, докладывал другому престарелому доктору об утреннем происшествии. Старичок доктор напомнил мне профессора Преображенского из фильма «Собачье сердце», очень похож. Он не спеша присел на стул, который ему предусмотрительно подставила Марина.

— Как Вы, батенька, себя чувствуете? — спросил старый доктор Петровича, держа его за запястье.

— Нормально, — ответил Петрович.

— Прекрасно, прекрасно, — повторял старый доктор, слушая Петровичу грудь. А потом он распорядился перевести его в Терапию.

— Хорошо, Демьян Герасимович, — ответила за всех Марина.

Демьян Герасимович перешёл к койке Митрича и разговаривал с ним какое-то время «за жизнь». Потом он перешёл к Ивану и тоже обсуждал с ним «дела семейные».

Посмотрев утром, как Юрий Васильевич кулаком реанимировал Петровича, я подумал, что старый доктор тоже не просто так с больными «ни о чём» разговаривает, он что-то для себя проверяет. Они тут приучены с любой проблемой справляться, как в анекдоте про русского космонавта, с помощью подручных средств и какой-то матери. Сейчас со мной будет говорить. Не спалиться бы, а то не выпишет.

— Ну-с, молодой человек. Как у вас дела? — пересел Демьян Герасимович к моей койке.

— Лучше всех! — как мог бодрее ответил я.

— Прекрасно, прекрасно. А чувствуете себя как?

— Тоже лучше всех. Домой хочу.

— А что Вам дома делать?

— К экзаменам готовиться. Десятый класс.

— Прекрасно, прекрасно. А какие у Вас планы после школы?

— Ещё не думал, может, в моряки пойду.

— Прекрасно, прекрасно. Так, в каком году Вы родились?

Подловил! Старый чёрт.

А у меня ещё профессиональная деформация: считаю только с калькулятором.

Как-то надо вычислить в уме, в каком же году я родился: 1971 минус 16 это 1971-10-6 это 1961-6 равно 1955.

— В пятьдесят пятом, — медленно ответил я с заметной задержкой.

Доктор всё это время не отрываясь смотрел на меня. Его хитрые глаза видели меня насквозь. Я смущённо улыбнулся и вскинул вверх руки, типа сдаюсь.

— Прекрасно, прекрасно, — завёл было свою шарманку Демьян Герасимович и вдруг сказал: — Но в школу Вам ещё рано.

— Да, я понял, — ответил я.

Демьян Герасимович так по-доброму улыбнулся, что я даже не расстроился.

Делегация направилась к выходу из палаты.

Я переглянулся с Иваном, он развёл руками, типа, ну, не судьба. Ладно, буду пока лежать в больнице.

Тут в палату одной головой заглянула девушка.

— Привет! — широко улыбаясь сказала она.

Ох, хороша, каналья! Наверное, как раз про таких говорят: кровь с молоком. Выше среднего роста, рыжая коса до пояса. Стройная, но при теле. Грудь, просто АХ.

— О! Вероничка! Ты как здесь? — спросил заметно оживившийся Иван.

— Земля слухами полнится, Ванечка! — игриво сказала она, вошла в палату, взяла стул у моей койки, оставленный после обхода, и уселась перед Иваном. — Говорят, ты вчера с Большого моста прыгал?

Я во все глаза наблюдал за молодыми людьми. Вероника вдруг повернулась ко мне.

— Это тебя спасать пришлось? — спросила она, с любопытством разглядывая меня.

— Павел, — представился я, протягивая ей руку.

— Э! Пашка! Куда руки тянешь? — рявкнул на меня Иван.

УПС! Мне же 16. Я взглянул на Ивана: глаза его метали молнии.

— Это Вероника, моя невеста, — сказал он с ударением на слове МОЯ.

— Понял, понял. Не дурак, — примирительно сказал я и лёг на свою койку.

Какой ревнивый. Но девка реально хороша. Если ещё и с мозгами, и добрая, то цены ей нет.

Вероника надолго не задержалась. Как я понял из их с Иваном разговора, у неё был перерыв, она спешила вернуться на учебу. Обещала забежать ещё раз вечером. Она оставила Ивану треугольный пакет молока и плюшку сердечком.

Чем хороши маленькие города, это относительно небольшими расстояниями. Трудно представить, как в Москве кто-нибудь два раза в день навестил бы кого-то в больнице между учебными парами. Судя по всему, городишко, куда меня занесло волей неизвестных мне сил, совсем небольшой. Как он там называется? Святославль? Ну, раз на больнице вывеска «Святославская». В какой хоть это области?

Я вдруг осознал, что уже не впадаю в ступор от одной только мысли о произошедшем со мной. Размышляю обо всем вполне отстраненно, даже с каким-то интересом. Все-таки человеческая психика — невероятно гибкая штука, ко всему приспособиться может.

Медсестра Валентина прикатила в палату каталку и увезла Петровича вместе с его подушкой, одеялом и простынями. Прощаясь с ним, мы пожелали ему не вешать нос.

Я лежал и в полудреме думал о поворотах судьбы. Ещё вчера утром я планировал свою старость, а сегодня утром у меня вся жизнь впереди и все дороги открыты. Я могу профессию сменить. Например, стать военным. Нет, военным не надо: в 90-х им очень туго придётся. Хотя, тогда всем туго было. О, кстати, надо будет в приватизации как-то грамотно поучаствовать. Тогда колхозники гектарами землю на водку меняли. Ваучеры… Что там с ваучерами было?

Вдруг что-то тяжелое плюхнулось мне на живот. От неожиданности я матернулся, открыл глаза и тут же получил ладонью по губам от высокой пожилой, но ещё очень крепкой женщины. Она была стройной, несмотря на возраст, с правильными чертами лица. В молодости она, безусловно, была красавицей. Взгляд ее светло-серых глаз был строг, как у директрисы школы. У себя на животе я обнаружил матерчатую авоську, нащупав в ней руками кастрюльку.

— Бабушка? — еле ворочая языком от удивления, спросил я.