Ревизор: возвращение в СССР

Серж Винтеркей, 2023

Не думал, не гадал матерый московский аудитор, что на шестом десятке лет помрет и угодит в СССР, аж в 1971 год. Прощай, раскрученный бизнес и уютная Mazda CX-5 с трехмесячным пробегом. Зато … здравствуй, молодость! Вот за молодость-то все это не жалко и отдать!

Глава 4.

Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.

Сказать, что я удивился, увидев бабушку, ничего не сказать. Комиссар в юбке. Только красной косынки не хватает и нагана.

— Пойдём. Покурим, — вместо приветствия сказала она и направилась в коридор.

Я тут же поднялся и вышел вслед за ней.

— Я что, курю? — удивлённо спросил я, но ответа не удостоился.

Мы молча вышли в холл. Народ в холле не обращал на нас внимания. Бабушка подошла к окну, я тоже. Милицейского Бобика перед крыльцом больницы уже не было, значит, Ефремов уехал.

— Рассказывай, — приказала мне бабушка тоном, не терпящим возражений.

— Что? — не понял я и тут же получил увесистый подзатыльник.

— Да что ж такое! — не выдержал я. — Что у вас за методы воспитания такие, мадам?

И тут же получил ещё один подзатыльник. Это беспредел. Я отошёл от этой ненормальной на безопасное расстояние.

— Мне, на минуточку, уже 16, — сказал я наставительным тоном. — Я уже сознательная личность, меня нельзя так унижать. А то на всю жизнь запомню и стакана воды вам в старости не подам.

— Ты доживи, сначала, до моей старости, — сказала как плюнула она.

Вот, стерва. Ни жалости, ни сомнений. Она внимательно наблюдала за мной.

А я за ней. Ну, что, будем в молчанку играть? Думаешь, что меня прогнёшь? Я спокойно и уверенно смотрел ей в глаза.

— Да. Милиционер прав, — первой сдалась она. — Сдвиг по фазе у тебя серьёзный.

В её взгляде я заметил испуг. О, бабуля, так всё-таки ничто человеческое Вам не чуждо. Она, видимо, тоже заметила что-то в моём взгляде и поспешно отвернулась к окну. Надо срочно исправлять ситуацию. Проблемы с близкими родственниками мне не нужны, от слова совсем.

— Бабуль. Да, ничего страшного. Просто, я не помню ничего, — решил я взять инициативу в свои руки. Но при слове «бабуль» её заметно передернуло.

— Я что, никогда не называл вас «бабуля»? — удивился я. — А как называл?

Она мельком взглянула на меня ошарашенно, но ничего не ответила. Я понял, что все сказанное звучит действительно довольно дико.

— Хорошо, — решил я зайти с другой стороны. — Как Вас зовут?

— Эльвира Эдуардовна, — медленно проговорила она, коротко взглянув на меня и опять отвернулась к окну.

— Если я буду к вам по имени отчеству обращаться, нормально будет?

В ответ тишина.

— Молчание знак согласия, — подвёл итог я. — Ну что, Эльвира Эдуардовна, может, поговорим? Вы же хотели от меня что-то услышать?

— Я хотела узнать, — повернулась она ко мне, — как ты в реке вчера оказался?

— Я тоже хотел бы это знать, — серьёзно ответил я.

— Милиция считает, что ты сам прыгнул, — заявила она, с вызовом глядя мне в глаза.

— Всё выглядит именно так. Но мне нечего вам сказать: я ничего не помню.

— Как ты мог?! — сорвалась она на крик. Всё-таки, женщина есть женщина.

— Тише, тише, — подошёл я к ней, заметив подступившие слезы, — Я не знаю, что меня заставило вчера так поступить, но я узнаю. И я больше никогда так не поступлю. Обещаю, — Я тряхнул её за плечи. — Всё позади, — постарался я успокоить её. Она взяла себя в руки и, отвернувшись к окну, вытерла глаза носовым платком. Потом повернулась ко мне, демонстрируя готовность продолжать разговор. Какой характер у женщины. Скала.

— Что дома? В семье происходит что-то неприемлемое для детской психики? — спросил я.

Она растерялась, удивлённо глядя на меня, но быстро собралась:

— Ничего необычного. Все как всегда.

— В школе? Не было ли конфликтов с кем-то? Не вызывали вас в школу недавно?

— Ничего такого, — в замешательстве ответила она.

— А учусь я как?

— Хорошо.

— Ну. И какие ещё есть мысли? Может, любовь несчастная?

— Не знаю, — буркнула она и присела на подоконник.

— Что делать будем? — примирительно спросил я, присаживаясь на подоконник рядом с ней.

— Не знаю.

— У меня есть несколько вопросов. Можно?

— Спрашивай.

— Матушку я видел сегодня. А мой отец?

— Нет у тебя отца.

— Без отцов дети не родятся. Кто он?

— Козёл.

— Правда? Неожиданно. А поподробнее?

— Шут бродячий.

— Как это?

— Геолог.

— О, как интересно! — воскликнул я. Но не успел представить себя в этой профессии, как получил удар локтем в ребро.

— Бабуля! Хорош! — простонал я, хватаясь за бок.

— Извини. На автомате.

— Что родители, в разводе?

— Да.

— Давно?

— Давно. Ты маленький был.

— Я с отцом знаюсь?

— Нет.

— Когда в последний раз виделись?

— Лет пять назад, может больше.

— Жаль. Мальчишкам отец нужен, — проговорил я и заранее встал, уверенный, что мне сейчас опять прилетит локтем в ребро. Но бабушка только посмотрела на меня выразительно сжав зубы, изображая ярость. Я улыбнулся ей в ответ. Сразу видно: она баба умная, сама понимает, что я прав. Я присел обратно на подоконник.

— Получается, со стороны отца проблем у меня быть не могло.

— Не могло, — подтвердила Эльвира.

— Иван, мой сосед по палате, сказал, что у меня сестра есть.

— Есть. Инна. Она на первом курсе меда в Минске училась, познакомилась с выпускником военного училища и вышла замуж. Он получил лейтенанта и был направлен служить в Пермь. Инна туда в мед перевелась, сейчас уже на четвёртом курсе.

— А Пермь отсюда далеко?

— Далеко.

— А мы, кстати, где?

— Брянская область. К Инке не наездишься. Она дочку прошлым летом родила. Правда, малышке там климат не подходит: за 8 месяцев уже 3 раза пневмонией переболела. Мать ездила к ним летом, после родов помочь. Я в сентябре с малышкой сидела: у Инки учеба в меде началась. Но вся наша помощь — мёртвому припарка. Малышка постоянно болеет, в ясли не ходит. Инка зимнюю сессию еле сдала. Одни тройки, стипендии лишили. Живут на одно жалованье мужа-старлея.

— Это, конечно, всё очень печально. Но, как думаешь, — я решил перейти на ты, — я же не мог из-за этого с моста прыгнуть?

— Нет, конечно, — согласилась бабушка.

— Какие у меня, вообще, отношения с сестрой?

— Никаких. Ваши интересы никогда не пересекались и не пересекаются.

— Хорошо. А что матушка, выходила замуж после моего отца?

— Нет.

— А у нас с Инкой один отец?

— Да.

— Выходит, со стороны семьи неприятности прилететь не могли, — констатировал я. — Остаётся профессиональная деятельность. Я ещё не работаю. Инка далёко. А вы с матушкой чем по жизни занимаетесь?

— Я и бухгалтер, и контролёр, и инженер. Сейчас на пенсии. На полставки подрабатываю на родном Механическом заводе. Полька экономист там же.

— Какая Полька?

— Мать твоя.

— А, понял. Полька это Полина?

— Аполлинария.

— Какое красивое имя, — удивился я. — Кстати, а как моего отца звали? Какое у меня отчество?

— Тарасович.

— Павел Тарасович Ивлев. А что, хорошо звучит.

— Дорасти ещё до Павла Тарасовича, — опять съязвила бабуля.

— Дорасту, куда я денусь!

Где-то в глубинах больничных коридоров послышалось: «Обед!». Я встал. Бабушка тоже. Она мне понравилась. Я взял её за руку и искренне произнёс:

— Бабуля Эльвира Эдуардовна. Очень, очень рад с Вами познакомиться.

Она смотрела на меня как на полоумного, но руку не забрала и даже немного улыбнулась. Надо все же продумать мне общение с близкими, а то совсем уж на сумасшедшего похож сейчас. Очень трудно оказалось вживаться в роль подростка. Взрослому мужику пацана изображать — задачка не из простых. Прожитые годы из головы не выкинешь. Но постараться надо, а то спалюсь.

Мы попрощались. Я попросил бабулю, если будет возможность, приходить еще. И пошаркал на полной скорости в сторону Хирургии к себе в палату. Навстречу мне буфетчица-хохотушка катила пустую тележку за очередной партией мисок с едой.

* * *

Эльвира Эдуардовна шла по коридору больницы и не могла прийти в себя. Мысли путались, заставляя ее то и дело замедлять шаг и в очередной раз прокручивать в голове разговор с внуком.

Павел был совершенно не похож на себя. Разговаривал очень странно.

Эльвира привыкла постоянно заботиться о нем, поскольку паренек рос хоть и смышленым, но совершенно бестолковым в бытовом плане. Внук был довольно общителен, друзья у него были, но очень уж незрелым и импульсивным был пока. Да еще и в Дианку эту влюбился, будь она неладна.

Узнав о случившемся, женщина была готова увидеть сломленного, ищущего защиты и утешения подростка.

Но сегодня перед Эльвирой стоял совершенно другой человек. Враз повзрослевший, рассудительный, владеющий эмоциями. Ни тени произошедшего, ни слова жалоб. А от его обращения на «вы» и по имени отчеству вообще мороз пробирал по коже. А все эти рассуждения о возможных причинах прыжка с моста и расспросы о семье?!

Как же так могло произойти? Неужели человек в одночасье может так измениться внутренне?

Что же с ним такое произошло? — в очередной раз подумала Эльвира и, покачав головой, задумчиво вышла из больницы.

* * *

Я сел на свою постель.

На соседней койке Иван приподнялся на локте и спросил меня:

— Ну, как тебе бабушка? — поинтересовался он, многозначительно растягивая последнее слово.

— О, мировая тётка, — воскликнул я, не в силах сдержать своего восторга.

— Правда? — переспросил Иван с сомнением.

В этот момент к деду Митричу пришла его бабулька. Приятная такая маленькая бабулька, божий одуванчик, в платочке. Принесла деду домашней еды в кастрюльке и домашней выпечки. В палате так запахло пирогами с капустой, что я чуть слюной не захлебнулся.

Хорошо, что буфетчица очень скоро раздала нам по миске серого супа, гречки с биточками и по стакану компота. На обед полагалось два кусочка хлеба.

Я порылся в авоське, которую принесла мне бабушка, нашёл ложку, батон, коробку сладкой соломки к чаю и стеклянную бутылку кефира. В кастрюльке была гречневая каша, сваренная с салом и луком.

Я съел все, кроме супа, такое ощущение, что кроме рыбьих костей и кусочков картошки в нём больше ничего не было. Сразу видно, что сегодня четверг, рыбный день.

У меня осталась половина батона, коробка соломки и бутылка кефира. Оставил их на полдник.

Я лег, взял в руки коробку соломки, покрутил, понюхал. Нахлынули воспоминания детства. Маленьким я очень любил её.

Вернулось чувство умиротворения из далекого прошлого, когда всё было хорошо и надёжно, когда коробка соломки могла сделать тебя счастливым. Не было ещё в моей жизни потерь и горьких разочарований. Жизнь впереди виделась долгой и счастливой.

Я не заметил, как уснул. А снился мне советский Крым. Тёплый, солнечный, зелёный, мирный, неторопливый и добродушный. Ласковое теплое море и радостные лица счастливых советских отдыхающих.

Проснулся я от громкого смеха над ухом. Вероничка пришла к Ивану как обещала. Я встал и пошёл пройтись по коридору. Когда я вернулся, девушки уже не было. На лице Ивана блуждала улыбка глубоко влюблённого человека. Взгляд устремлён был куда-то сквозь стены. Наверное, в светлое будущее. Я знал, каким будет для милиции и всей страны это будущее. Но до него ещё 20 лет. Пусть помечтает.

Я лёг, размышляя о прошлом, о будущем и о текущей ситуации. Надо уже определяться, как жить дальше и что делать. Привычка планировать и контролировать происходящее постепенно возвращала себе утраченные позиции. Хотелось действовать, идти к какой-то цели. Но для начала надо из больницы выбраться. Задерживаться здесь совершенно не хотелось.

К Ивану пришли коллеги. Прямо в форме, в сапогах. Они, скорее всего, сейчас на службе. Мимо проезжали, решили зайти. Парни молодые, веселые. Один сел на стул, поставив его между нашими койками. Второй остался стоять, опершись о спинку койки. Тот, что сидел на стуле, мельком оглянулся на меня с интересом. Я кивнул головой здороваясь.

Мне было скучно. Нисколько не стесняясь, я повернулся в сторону этой компании и приготовился слушать.

— Ну, братцы. Что в мире делается? — спросил обрадованный Иван и сел в койке. — А то здесь газеты только в сортире.

— Лунное затмение сегодня, — сказал сидевший на стуле. — По радио слышал. А вчера в Лос-Анджелесе землетрясение было.

У него справа висела штатная кобура из коричневой толстой кожи. Такие же носили офицеры, когда я служил. Я вспомнил, что где-то читал, будто в советское время милиции не разрешали повседневное ношение табельного оружия. Только исключительно на опасные задания.

Я сел в койке и нагнулся, чтобы заглянуть в кобуру рядом сидящего милиционера. Тут же мне прилетел подзатыльник от его сослуживца, стоящего рядом. Я понял это, подняв голову и наткнувшись на его недовольный взгляд.

— Что потерял там? — спросил он. Иван и его сидящий сослуживец повернулись ко мне.

— Я где-то слышал, что вы пирожки в кобуре носите вместо пистолета, — сказал я, потирая затылок.

— Где слышал? — спросил стоящий милиционер.

— Да не помню, — отмахнулся я.

— Ты ж ничего не помнишь, — усмехнулся Иван.

— Я так и сказал: не помню, — кивнул я.

— А про пирожки в кобуре помнишь? — подозрительно глядя на меня уточнил Иван.

— Это тот дуралей, что в реку свалился? — спросил сидящий сослуживец.

— Тот самый, — подтвердил Иван.

— Ну что, дуралей, показать тебе пирожок? — спросил милиционер, вставая с табурета. Он открыл свою кобуру, потянул за ремешок и извлек пистолет Макарова. Увидев мои загоревшиеся глаза, он, усмехнувшись, вытянул из пистолета магазин и протянул ПМ мне.

Я двумя руками благоговейно взял оружие. Как же я мечтал иметь свой пистолет. Но простым гражданам России боевые пистолеты иметь не разрешается. Только газовые и сигнальные.

— Хочу такой, — пробормотал я.

Парни рассмеялись

— Дай сюда, — забрал у меня пистолет молодой мент. — Придёшь к нам служить и получишь.

— Пусть школу сначала закончит, — сказал Иван. — Он же не помнит ничего.

Да уж. Об экзаменах я старался пока не думать.

К Митричу пришла жена. Опять с авоськой. Довольный дед уселся на кровати и приготовился трапезничать.

По палате разлился аромат жареной картошечки.

Милиционеры сразу засобирались. Иван встал их проводить. Я увязался за ними, чтобы слюной не захлебнуться.

Мы стояли у окна в холле, милиционеры курили, рассказывали последние сплетни про сослуживцев, которых я не знал. Я слушал вполуха и смотрел в окно, думая о своём.

За окном сгущались сумерки. К больнице подошёл парнишка в толстых чёрных пластмассовых очках, в черной ушанке, в коричневом пальто и в укороченных валенках. Он увидел меня и помахал рукой. Одноклассник что ли мой? Не милиционерам же он махал.

Парнишка вошёл в больницу и, скромно улыбаясь, прямиком направился ко мне.

— Привет, Паш, — сказал он, протягивая ладонь для рукопожатия и косясь на милиционеров. Я пожал ему руку и жестом предложил перейти к другому окну.

— Короче так. Я ударился вчера башкой. Потерял память, — начал я, — ничего пока не помню. Тебя тоже. Ты кто?

Он растерянно смотрел на меня несколько мгновений, потом рассмеялся:

— Я понял. Ты шутишь.

— Да какие уж тут шутки. Мать родную сегодня не узнал.

— Не может быть!

— Может. Как тебя звать?

— Славка.

— Мы в школе вместе учимся?

— Ну, да. С первого класса.

— Дружим?

— Дружим.

— Школу прогуливаем?

— Ты что?! Мы же поступать готовимся.

— Да? Куда?

— В Ленинград, в мореходку, — медленно проговорил Славка. — Или ты уже не хочешь?

— Я не помню, что я хочу. А в последнее время я в школу ходил? Занятия не пропускал?

— Нет, не пропускал.

— А мы там со всеми нормально? Ни с кем не в контрах?

— Мы всегда в контрах.

— Не понял. С кем?

— С Тимуром и его командой.

— Это кто такие?

— Тимур Полянский и его команда.

— Одноклассники?

— Ну, не совсем. Полянский второгодник, а друзья его уже давно школу закончили: после восьмого класса ушли.

— Достают нас?

— Бывает. То с ног собьют, в грязи изваляют, то портфель на козырёк остановки забросят. Ты что, правда ничего не помнишь?

— Правда.

— И что гитару мне свою подарил тоже не помнишь?

— Нет, не помню.

— Я пошутил. Не подарил. Я посмотреть хотел, как ты отреагируешь. Ты же на нее надышаться не можешь.

— Я что, на гитаре играю? — обрадовался я.

— Нет, ещё не играешь. Тебе же батя её только месяц назад подарил.

— Стоп. С этого места поподробнее. Ты хочешь сказать, что я тайком от Поли и Эльвиры встречаюсь с отцом. Так?

— От кого тайком?

— От матери с бабушкой.

— А. Да, встречаешься.

— Давно?

— Года два.

— А почему тайком?

— Ну, ты что, бабку свою не знаешь?

— Познакомился сегодня, нормальная вроде тётка.

— Нормальная? Ты в своём уме? — спросил меня Славка, округляя глаза.

— Ты забыл? Я не помню ничего.

— Ой. Прости. Она же Шапокляк.

— В смысле?

— Мы с тобой её так зовём за вредность.

— Понял. Поверь, она не со зла.

— Ужин! — раздался из коридора голос буфетчицы. У меня уже рефлекс выработался на него, как у собаки Павлова.

— Спасибо тебе, Славка, что зашёл, — я протянул ему руку. — Поверь, я очень дорожу нашей дружбой. Друзья детства — это на всю жизнь.

— Эк тебя угораздило, — сочувственно пробормотал Славка, пожал мне руку и пошёл к выходу. Взгляд его, обращенный на меня, чем-то неуловимо напоминал бабушкин. Похоже, он тоже под впечатлением и считает, что у меня чердак потек. Ну да ладно, что ж делать. Привыкнет постепенно. А мне информация как воздух сейчас нужна. Кого мне еще расспрашивать, как не друга.

— Приходи ещё, — попросил я.

— Хорошо, — отозвался Славка, выходя из больницы.

Николаева и товарищей в холле уже не было. Я пошаркал в палату.

Сегодня был очень насыщенный день в плане информации. Но источник бед Пашки Ивлева так и не проявился. Судя по тому, что рассказал Славка, Тимур и его команда доставляли, конечно, пацанам неприятности, но на повод для суицида никак не тянули.

Новая версия, показавшаяся мне перспективной, называлась «Батя».

Я дошаркал до палаты. Ужин уже стоял на тумбочке. Иван допивал чай. Сытый домашней едой Митрич к больничной еде даже не притронулся.

Так, что тут у нас на ужин? Чай, коржик и пюрешечка с подливкой. А мясо где? Нету мяса? Наверное, здесь так положено. Хлеб? Вот, аж два куска.

Я поел быстро, но без удовольствия. В коржике, на мой вкус, было слишком много соды. Пюрешку картофельную трудно испортить, но подливка местному повару явно сегодня не удалась.

— Вань, а ты знаешь что-нибудь про моего отца? — сел я на своей койке лицом к соседу.

— Слышал что-то, — ответил милиционер лениво.

— Что?

— Зачем тебе?

— Версию проверяю.

— Какую? — сразу сел в кровати Иван.

Я наклонил к нему голову поближе и спросил:

— А ты знал, что я два года тайком от своих с отцом встречаюсь?

За спиной что-то упало. Мы резко обернулись.

В дверях палаты стояла моя мать. У ее ног лежала авоська, по всей видимости, с моим ужином.