Ревизор: возвращение в СССР

Серж Винтеркей, 2023

Не думал, не гадал матерый московский аудитор, что на шестом десятке лет помрет и угодит в СССР, аж в 1971 год. Прощай, раскрученный бизнес и уютная Mazda CX-5 с трехмесячным пробегом. Зато … здравствуй, молодость! Вот за молодость-то все это не жалко и отдать!

Глава 5.

Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.

Она смотрела на меня, как на предателя. Я встал, поднял авоську. Проверил, не разбилось ли там чего. Дал ей время осмыслить происходящее. Взглянул мельком на Ивана, он старательно прятал глаза.

Я взял мать за локоть и молча повёл её в холл к подоконнику.

— Для меня это такая же неожиданность, — начал я издалека. Она молчала. — Тема отца у нас табу?

Она нехотя кивнула.

— Почему?

— Потому что предателей не прощают! — пафосно заявила она.

— Что он сделал? Кого предал? — спросил я как можно нейтральней.

— Меня. Инну. Тебя.

— Мне хотелось бы узнать, что между вами произошло, — я взял её сзади за руку чуть выше локтя. Запрещённый цыганский прием. Человек от этого волю теряет.

— Он бросил нас! — сказала возмущенно мать и замолчала. Я решил, что он ушёл к другой женщине. Но матушка продолжила — Уехал изыскателем в Якутию.

— Ну, это не бросил! — постарался как можно мягче возразить я. — Это, уехал в длительную командировку.

— Слишком длительную! А потом там и остался!

— В Якутии? Он и сейчас там живёт?

— Не знаю.

— Почему ты не поехала за ним?

— Куда?! В Якутию?

— Ну, не знаю. Там же, наверняка, есть какие-то посёлки. Люди же там как-то живут.

— Понятия не имею, как они там живут!

— То есть, ты даже не попробовала к нему поехать? Даже летом?

— А должна была?

— Ну, не знаю, — наивно-невинно начал я. — Как там говорят: муж — иголочка, жена — ниточка. Куда иголочка, туда и ниточка.

— Мама сказала, туда ехать девять тысяч километров, зима восемь месяцев в году. Там маленький поселок, до ближайшего города четыреста километров, вода в реке, туалет на улице.

— Мама сказала, — пробормотал я. Всё понятно. — И ты испугалась.

— А не должна была? — спросила она с вызовом.

— Ты же не одна там была бы.

— Конечно! С маленькими детьми.

— Я про мужа вообще-то.

Поля замолчала. Расстроилась. Я провёл ладонью по её плечу и сказал:

— Ладно. Не расстраивайся так. Что сделано, то сделано.

Разбор полётов по поводу табу на встречи с отцом пока отложим. И чувствую, что это не с матерью надо обсуждать.

— Спасибо, что пришла. Ты хорошая мать. Я это сразу почувствовал, — сказал я ей искренне и обнял её.

— Ты очень странно разговариваешь, — сказала матушка, немного испуганно глядя на меня. — Изменился ты очень, Паша.

Я мысленно чертыхнулся. Надо как-то все же контролировать себя, не забывать, что здесь я пацан совсем. А то как бы реально родных не перепугать. Упекут еще в психушку полечиться на всякий случай.

Я пожал плечами и улыбнулся матушке, чтобы как-то сгладить неловкость.

Мать немного успокоилась и вскоре, попрощавшись, ушла. А я побрел, шаркая тапками, к себе в палату.

Иван где-то раздобыл свежую газету и читал Митричу вслух новости. Увидев меня, он спросил:

— Ну, что?

— Нормально, — ответил я ему, и Иван продолжил читать газету.

Там речь шла о правилах приема стеклотары в магазинах и приемных пунктах. Иван с Митричем на полном серьезе и с большой заинтересованностью обсуждали этот вопрос. У меня поначалу эта ситуация вызвала небольшой ступор и улыбку, но потом начал вспоминать, что стеклотара была вполне себе такой важной статьей дохода в Советском Союзе. Бутылки сдавали все и денег за них можно было выручить вполне прилично. Мне, кстати, как школьнику, эта тема тоже должна быть близка. Это ведь реальная возможность зарабатывать карманные деньги.

В статье говорилось, что стеклотара должна приниматься в магазинах и приемных пунктах бесперебойно и в неограниченном количестве. Именно этот пункт в первую очередь вызвал возмущение у Митрича.

— Не принимают они ничего, — проворчал он обиженно. — Я принёс, меня послали.

— Здесь говорится, что должны принять, — ответил ему Иван. — Пишут, что раньше только специальные пункты принимали, а сейчас в любом магазине должны забирать.

Потом, еще что-то прочитав, он добавил:

— Тут еще пишут, что многие магазины не принимают пока стеклотару, потому что не соблюдаются гигиенические требования при ее сдаче. Бутылки должны быть чисто вымыты и надлежащим образом подготовлены. А еще во многих магазинах пока нет места для организации приема стеклотары. А еще нет общих правил приема.

— Может, ты не вымыл бутылки? — предположил я. — Вот тебя и послали.

— Тихо, — прервал меня Иван. — Тут ещё пишут, что тара должна быть без этикеток. Митрич, этикетки снимал?

— Ничего я не снимал.

— Тогда сам виноват, — сделал вывод Иван и продолжил чтение.

— Вот, жулики, — воскликнул Митрич.

— Ну, их тоже можно понять, — возразил ему Иван, — правила есть правила. Сказано — чистые бутылки без этикеток, значит надо соблюдать. Кто ж их в магазине отмывать за нас будет.

Митрич на это только вздохнул и обиженно засопел. По его лицу было видно, что в целом он конечно все понимает, но как говорится «осадочек остался».

Иван тем временем продолжил читать статью дальше.

— О, Митрич, это еще не все, — добавил он. — Похоже, что еще долго будут перебои с приемом стеклотары. Тут пишут, что под это дело начали расследование условий хранения продукции в магазинах и много нарушений нашли. В одном магазине в холодильнике хранились хлеб и лимоны, а жир и рыба хранились вне холодильника, открытыми. И тут же еще и бутылки сданные лежали. Представляешь?

— Да, бесхозяйственность это, — покивал головой Митрич, — испортится же рыба. Разве можно так?!

— Естественно, лимоны-то подороже жира будут. За них и спросят, если что, — проворчал Иван, отложил газету и вышел в коридор, предварительно погасив свет. Осталась гореть только дежурная лампочка.

Я устал и с удовольствием растянулся на своей койке. Хотелось спать, глаза закрылись сами собой. В голове роились беспорядочные мысли: от причин Пашкиного неудавшегося суицида до отъезда отца. Хотелось поскорее прояснить все эти вопросы, чтобы понимать, как действовать дальше вообще. Что могло толкнуть шестнадцатилетнего парня на такой глупый поступок? Это какие-то подростковые переживания? Или это как-то связано с отцом? Почему отец вообще уехал? Десять лет он же прожил здесь с матерью, чем-то тут занимался. Зачем надо было всё бросать и ехать за девять тысяч километров?

Я уснул. Мне снилась тайга, скалы, большое озеро и гитара.

Разбудил меня включившийся внезапно свет и голос медсестры:

— Подъём! — громко распорядилась она и раздала нам градусники. Медсестра была другая. Молодая, полноватая, большегрудая. Они тут все были в белых медицинских колпаках и халатах унисекс. Инкубаторские, как сказал Митрич. Лица у них были какие-то неяркие, невыразительные. Я не сразу понял почему, потом только догадался: женщины здесь косметикой совсем мало пользуются.

— Что, уже утро? — спросил я и сонный сел. Градусник был холодный. Ещё и сидеть с ним надо десять минут. То ли дело у нас: бесконтактно прошлись по лбам инфракрасным термометром и все дела.

Я бы еще поспал, но спать с градусниками не разрешали.

Я сидел как зомби и смотрел перед собой полузакрытыми глазами. Ждал, пока придёт сестра и соберёт градусники.

Начинался третий день моей второй жизни.

Мне хотелось поскорее выбраться из больницы. Я повернулся к Ивану.

— Вань. А когда меня домой отпустят? — спросил я с надеждой в голосе.

— Когда надо, тогда и отпустят, — буркнул он. Не выспался, наверное.

Пришла медсестра, собрала наши градусники и увела Митрича «на процедуры». Велела «Николаеву приготовиться».

Я спросил, что за процедуры. Иван пояснил, что швы обрабатывают.

Я лёг и задумался о вчерашнем дне. Информации новой было так много, что я упустил из виду одну очень важную деталь.

— Вань. А почему только бабушка в курсе, что на мосту случилось? А мать думает, что я случайно упал.

— Бабка твоя женщина здравомыслящая, — уже более дружелюбно ответил Иван. — Если с кем в вашей семье и решать вопросы, то с ней. Мать твоя — хороший человек, но чувствительная очень, может на эмоциях наговорить или сделать лишнего. А в твоей ситуации этого допустить нельзя. У истории этой, Пашка, последствия могут быть нехорошие для тебя. Понимаешь? Если ей ход дать. Чем меньше народу знает, тем лучше. Так что, ты сам тоже молчи пока. А матери, если захочешь, расскажешь как-нибудь. Потом. Но, если решишь рассказать, момент выбери подходящий и предупреди, чтобы не говорила никому. А лучше все же не говори, так надежней будет.

— Я всё понял, — ответил я. Но вынужденное заточение не давало мне покоя. И я опять стал приставать к Ивану. — Мне так и не удалось нащупать ту самую причину. А если мы её не выявим в ближайшее время? Я так и буду сидеть здесь?

— Не знаю. Вениаминыч сегодня обещал зайти. Придёт, спросим.

— А тебе самому сколько сказали лежать?

— Лежать сколько не знаю. А швы через десять дней снимают.

— Понятно. Пока, лежим, короче.

Я полежал немного, но шило в заднице не давало покоя. Попросил у Ивана вчерашнюю газету почитать. Так. Посмотрим, что тут пишут. И читают.

«Знамя Коммунизма». Орган Святославского горкома КПСС и городского совета депутатов трудящихся. Четверг 11 февраля 1971 года. Цена 2 коп. Обращение коллектива Святославского механического завода ко всем трудящимся города Святославля. Советский народ под руководством Коммунистической партии с огромным творческим подъемом готовится достойно встретить XXIV съезд КПСС. Строительство коммунизма в нашей стране характеризуется не только высокими темпами роста экономики, но и всесторонним развитием советской демократии, привлечением всех трудящихся к активному участию в управлении делами общества.

Дальше читать расхотелось. Пробежался глазами по заголовкам. Первые две страницы были наполнены таким же пафосом.

На третьей и четвертой была реальная информация.

Большая статья про стеклянную тару, что нам вчера читал Иван.

Спортивные достижения советских спортсменов на международных соревнованиях и результаты встреч городских команд.

Объявление об открытии нового зала в Фотографии № 1 по улице Карла Маркса д. 1. С приглашением всех желающих.

Рубрика «На работу приглашает» с перечнем вакансий на местных производствах без указания зарплат.

Репертуар пяти местных кинотеатров и одного Дома культуры.

Программа телепередач на текущий день на два канала.

Коллектив комплексной бригады домостроителей Леонтия Фоменко выражает соболезнования товарищу по работе Сахаровой Нинели Илларионовне по поводу смерти её матери.

Но одно объявление особо привлекло моё внимание. «Сегодня приём посетителей по социальным вопросам в приемной редакции газеты „Знамя Коммунизма“ ведёт депутат городского совета трудящихся Домрацкая Эльвира Эдуардовна с 14 до 18 часов».

Стоп. Эльвира редкое имя. Да ещё Эдуардовна. Не моя ли это бабуля?

— Вань. А как фамилия моей бабушки? Не Домрацкая случайно?

— Домрацкая. А что?

— Она депутат?

— Депутат, депутат.

— Во бабуля дает.

Из коридора послышалось:

— Завтрак!

И вскоре нам раздали по миске молочного супчика с макарошками и с жёлтой лужицей посередине и по кружке кофе с молоком и пенкой. Каждому ещё достался кусочек белого хлеба с маленьким кусочком масла.

Вскоре к Митричу пришла жена. И принесла ему домашней каши, судя по запаху, гречневой. И ещё она принесла ватрушки. Митрич угостил нас с Иваном по одной.

Мы не торопясь позавтракали.

Чтобы скоротать время до обхода, я решил повнимательней почитать программу телепередач.

— Вань, а что так странно телевидение вещает? Первая программа с 12 часов до 23–30, а вторая с 10 часов до 15.

— А как надо?

— С утра до вечера, — неуверенно предположил я. Как хорошо раньше было: 240 каналов круглосуточно. Доживу ли? Хотя, в 2020 мне будет всего 65. Доживу.

Я продолжил изучать телепрограмму.

— А это что такое? — удивился я. — «15–05 Цветное телевидение. Мультфильм». Цветные телевизоры уже есть?

— Есть чего слушать, да нечего кушать, — вставил Митрич свой пятачок в наш с Иваном разговор. Бабулька Митрича уже ушла, и он не знал, чем себя занять. Я так и не понял, есть уже цветные телевизоры или нет. Но переспрашивать не стал, уж больно тон у Митрича был какой-то недружелюбный.

Пришли доктора. Хитрый старичок Демьян Герасимович, я уже знал, что он главврач этой богадельни, опять со всеми по очереди беседовал. Когда подошла моя очередь, я сел в койке, в ожидании очередных проверок от него. Но он очень добродушно спросил:

— Ну что, мил человек, вспомнили что-нибудь?

— Не особо, — честно ответил я. — Точнее ничего не вспомнил. Но так даже интересней.

Старичок усмехнулся.

— Может быть. Может быть, — задумчиво проговорил он, внимательно глядя на меня. Потом обратился к доктору Юрию Васильевичу, — и что, кроме этого синяка на лбу, больше ничего?

— Ничего, — ответил доктор.

— Ни головных болей, ни головокружения, ни тошноты не было? — спросил уже меня Демьян Герасимович.

— Да нет, не помню такого, — честно ответил я.

— Он ничего не помнит, — хохотнул Иван.

— Может, имело место эмоциональное потрясение? — предположил Юрий Васильевич.

— Может быть. Может быть, — нейтрально проговорил главврач и непонятно было, согласен он с этой версией или нет.

Я смотрел то на одного доктора, то на другого, следя за ходом их мысли и пытаясь предугадать результат. Ничего не понял и выпалил:

— Домой хочу.

— Не спешите, батенька. Полежите, отдохните. Куда вам торопиться? — успокаивающим тоном сказал главврач. — Вы хоть дом свой найдёте?

Не найду, конечно, но язык до Киева доведёт.

— Ладно. Понял, — буркнул я, смирившись с необходимостью провести в больнице еще один день.

Обход закончился.

Немного погодя, пришла бабушка. Я обрадовался ей так, что не смог скрыть этого. Я вскочил с койки, обнял её и чмокнул в щёчку. Она удивилась моему порыву, но восприняла естественно, улыбнулась и протянула мне авоську. Я выложил на свой табурет две плюшки сердечком, бутылку кефира и баночку варенья.

— Пойдём покурим, — сказала она и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу из палаты.

Вид у неё был озабоченный, и когда мы пристроились у подоконника, я её спросил:

— Как дела? Как прошел вчера приём трудящихся?

— Да, ничего нового. Каждый раз одно и то же, — отмахнулась Эльвира. — Домой вчера пришла, Полька ревёт.

— Что случилось? — напрягся я.

— Не знаю.

— Ты не спросила?

— Как я могла спросить? Она же тихонько ревела, чтобы я не слышала.

— А ты услышала и сделала вид, что не слышала, — развел руками я, — Ну что за детский сад? Бабушка, ну тебе сколько лет? Шестьдесят пять? Семьдесят?

По ее растерянному взгляду я понял, что опять сморозил что-то не соответствующее моему возрасту и положению.

— Шестьдесят, — сказала она с нажимом.

— О, так ты у нас еще «баба-ягодка опять»! — нарочито весело сказал я, пытаясь разрядить обстановку. — А маме сколько?

— Сорок три, — ответила бабуля, сверля меня взглядом. Молодая какая мать у Пашки. А я думал ей под пятьдесят. Никогда не умел определять возраст женщин на глаз.

— Так это же здорово! Вы у меня ещё девчонки совсем. Ещё замуж вас обеих выдам, — пошутил я.

— Были уже там, — отрезала она.

— И как? — спросил я серьёзно.

— Ничего хорошего, — ответила она.

— Некоторым нравится, — пожал плечами я. — Можешь мне рассказать, кто мой дед?

— Он погиб в войну.

— А кем он был?

— Командиром Красной Армии.

— Прикольно, — вырвалось у меня. — Какое у него было звание?

— Майор.

— Сколько лет ему было, когда он погиб?

— Тридцать два.

— Совсем молодой. Жаль, — реально расстроился я. Но надо было перевести разговор на отца, и я спросил:

— А мама как замуж сходила? Лет десять, наверное, с мужем прожила? Что с ним в Якутию не поехала?

— С двумя маленькими детьми? — бабушка задохнулась от возмущения. — В тундру? Там гнус! Там комары! Там до большой земли четыреста километров. А если заболел бы кто-нибудь?

— Ясно. Это ты панику навела. Мать так запугала, что она даже не попробовала, даже одна, даже летом съездить на разведку.

— Конечно! Я во всём виновата, — воскликнула возмущенно бабуля, но не очень убедительно возмутилась.

— А не надо за других решения принимать. Каждый сам кузнец своей судьбы, — подлил я масла в огонь. А бабушка вдруг спохватилась.

— А ты про Якутию откуда знаешь? — спросила она, пристально глядя мне в глаза.