Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Сен Сейно Весто (2024)

Как должен выглядеть мир, теряющий связь причин и следствий? Как случай, наделенный чрезвычайными полномочиями. Случай может почти всё: он может сделать другим и отобрать последнее, он может закрыть выход и может спасти от смерти. Неважно, как много ты готов отдать за еще один шанс, но тот, кто всегда у тебя за спиной, строит руины, как сюжет твоей жизни. Так говорят гарпии, что летят над утром: нельзя бесконечно долго бегать от смерти — и оставаться при этом прежним.

Декреталиум 7. Катастрофа номер один

1

На стол легла докладная записка из приорства о приведении приговора в исполнение. Какой-то отец, признавший виновными сразу тринадцать субъектов и отправивший весь контингент дознания целиком на костер, подвергся внутреннему расследованию, был признан виновным в сговоре с темными силами и сожжен тоже, чистосердечное признание с подписью прилагалось. Я на какое-то время утерял нить.

Я откашлялся. Теперь что-то сказать нужно было мне. Все слушали, не шевелясь, внимательно. Я ничего еще не сказал, а все уже слушают. По крайней мере, с дисциплиной в административном секторе все обстояло хорошо.

Вся повестка дня исчерпывалась парой пунктов. Одна половина сектора жила ожиданием необыкновенно щедрого урожая, другая жила ожиданием войны, раздавались голоса с предложением оснастить цератопсов, беспризорно шатающихся по полям, по последнему слову военной техники и нанести агрессивным соседям превентивный удар. Цератопсов видели все, и Конгресс с большим сомнением изучал технические детали оснащения в перспективе освоения новых земель. Создатели инженерной части явно увлеклись, и когда цератопсы, увешанные штандартами с национальными знаменами, облепленные торговыми марками и объявлениями спонсоров под непрекращающиеся аплодисменты всемирной истории пошли топтать просторы рабочих эскизов, даже поначалу горевшие энтузиазмом взгляды окончательно потускнели. Между тем ситуацию как-то надо было разруливать. Вопрос войны и мира был объявлен приоритетным.

— Кто-нибудь хочет дополнить? — спросил я, желая разрядить обстановку.

С докладом выступил Ноздря, друг народа. Содержание выступления сводилось к порочной практике излишеств в архитектуре и лепном искусстве, вводившей в смущение богов и подвергавшей испытаниям скромность лучших граждан оплота цивилизации.

— Короче, взяли манеру воздвигать статуи самим себе — как своим судебным ораторам. И я спрашиваю: куда мы так придем, — заключил докладчик укоризненно. Он покачал головой. — Ну это же не может так дальше продолжаться. Даже я не удержался, — добавил он самокритично.

Лучшие умы нации озадаченно разглядывали кончики своих пальцев. Лично я в своих амбициях застройщика не собирался ничего менять.

Все теперь ждали, что скажет учреждающий. Учреждающий не знал, что говорят в таких случаях. Я как-то смутно представлял себе, в чем трагедия. Молчание неимоверно затянулось.

Я похлопал в ладоши, призывая всех выйти из состояния транса и заняться делом.

— Не вижу, зачем делать из этого трагедию, — сказал я. — Ну, ставят себе статуи. Ну, пусть ставят, если человек хороший.

Все молчали.

— Не вижу, почему бы вам, кормчий, не поставить в городе одну-другую хорошую статую, — сказал я Ноздре. — Если вы думаете, что человек заслужил.

— Переходим к следующему вопросу, — высказал предложение молчавший до того всю дорогу Энимий.

Все с готовностью стали переходить к следующему вопросу, хмуро покашливая и по пути доставая нужную бумажку.

Референдарий¹ откровенно спал.

Достав пачку свежих газет, лежавших на жертвенном возвышении рядом, и удобно положив ногу на ногу, я устроился в кресле, настраиваясь на долгое чтение. Я распорядился, чтобы прессу мне доставляли непосредственно на рабочее место. Я старался быть в курсе последних событий. Разворот пришлось встряхнуть. Разворот был большим и большой была передовица на нем и всю ее заглавную часть занимала гравюра «Повелевший на пасеке». На ней крупным планом значилась фигура в накидке и рукавицах, с лицом, укрытым сетчатым материалом. Склонившись, стоявший напряженно всматривался во что-то перед собой. Обзор продолжался на развороте дальше: «Повелевший на встрече ценителей меда», «Повелевший на дегустации нового забора» и «Повелевший на совместном чаепитии друзей народа».

Я открыл последнюю страницу. Там было то же самое.

— Это как понимать? — раздался откуда-то сверху звонкий женский голос.

В проеме меж колонн, подбоченясь, стояла пантера номер два. Разделение было очень условным, каждая с легкостью заменяла одна другую. С таким же успехом ее можно было определить как катастрофу номер один. Про себя я называл ее Трейси Линд. По ее тону сразу становилось ясно, что случилось что-то непоправимое и все остальные вопросы войны и мира сразу и навсегда отошли на задний план.

— Ей, значит, романтическое свидание, а я тут пись скавра стою, да?..

Девичий голос «возлюбленной бога» звонко отдавался от стен.

Я поморщился, мучительно вспоминая, в чем дело. Я решительно не помнил, что опять было не слава богу.

— Дорогая, сейчас не совсем удачное время. У нас государственные дела… — Я до сих пор не определился, как держать себя с этой эманацией своей божественной сущности.

— Государственные дела подождут, — отрезала она. — Или мне сделать официальный запрос на аудиенцию и подождать, пока вы здесь наговоритесь?

Господи, и там еще две, с тоской подумал я. Если они объединят силы, мне крышка.

Референдарий с помятым со сна лицом, с беспокойным выражением смотрел на цвет нации, пытаясь понять, что он пропустил. Цвет нации, оторвав от мест задницы, начал рассасываться. Стараясь не шуметь и оставаться незаметными, подлецы расползались с явным намерением бросить меня тут одного.

— Муж мой, — заявила бестия, не меняя осанки и упертой в бок ладошки. — Правильно ли было понять твои намерения так, что ты избегаешь нашего общества и нашей опочивальни?

Я всплеснул руками.

— Как только такое могло прийти в голову!

Помню, самая первая мысль, которая меня посетила, когда мне ее показали вживую, была, что я не хотел бы оказаться на месте ее мужа. При разводе она не просто разденет. Она еще обует.

Я лихорадочно соображал, что традиции отцов предписывали говорить в случаях, подобных этому, предельно отчетливо сознавая, что приближаться к ней нельзя ни в коем случае. Любой шаг в том направлении мог закрыть книгу моей жизни без вариантов.

— Не хотел говорить, думал сделать сюрприз, — произнес я, обольстительно улыбаясь. В совершенно пустом голом помещении мой одинокий голос отскакивал от звонких стен, как горсть дешевых монет. — Но вот как раз на днях я планировал устроить с одной из возлюбленных бога небольшой ужин при свечах. И знаешь, на кого пал мой выбор? Я даже стихи тебе почитаю. Никому этого не делал, но для тебя сделаю исключение…

Взяв ее за руку и положив свою на изгиб ее талии, я развернул ее на сто восемьдесят градусов.

— Чудные туфельки, — сообщил я, сладко улыбнувшись. Сандальки на ее ножках и в самом деле были достойны карандаша художника. Не говоря уже обо всем остальном.

Бестия смягчилась.

Она позволила не только вывести себя на свежий воздух, но и даже ни разу не перебила. Боги, она, эта нимфа без изъянов, даже умела слушать.

Прижимаясь к ней щекой и нашептывая на ушко массу других тонких глупостей, я проводил ее до самого выхода, не давая ни одного шанса усомниться в серьезности своих намерений. От ее волос пахло лесом и чем-то еще. Я чувствовал, что был близок к обмороку.

Стоя и глядя ей вслед, я только сейчас понял, насколько близко подошел к краю пропасти. Смотреть туда не стоило.

Надо придумать какие-то гвозди на подошву под пятки, что ли, подумал я с отчаянием. Я закрыл глаза и осторожно перевел дух. Я знал, что еще одного такого испытания мне не выдержать. Если жена с сюрпризами, то единственный выход — это если муж будет с мозгами.

2

— Повелевший, — обратился ко мне Ноздря, друг народа. — Вы все утро выглядите озабоченным. Случилось что-нибудь?

В глазах его стыло неподдельное беспокойство.

Я думал, говорить ему или не стоит.

— Вы, наверное, не слышали, но свет, что наполняет жизнью нас и весь мир, неоднороден. Он состоит из частиц — таких мельчайших порций энергии, которые не способны оставаться в покое и принуждены законами природы пребывать в постоянном движении. Можете представить? Их даже называют фотонами. И вот какое дело. Опуская случаи неоднородных сред, фотон всегда движется с одной строго определенной скоростью. Всегда. Но пытался ли до сих пор кто-нибудь ответить, почему существует это и именно это ограничение скорости света?

И как бы выглядел мир, будь она иной?

Ноздря ужаснулся. Выкиньте эту ересь из головы, попросил он нехорошим голосом. Иначе, клянусь богами, мы все об этом пожалеем. Его взгляды как консерватора подвергались тяжелому испытанию.

Покойный историк Преаб, вот скажем, насчитывал в своих фундаментальных трудах не менее двух цивилизаций, имевших когда-либо место в истории многострадальной вселенной: одну хорошую и одну не так чтобы очень. Та, что похуже, по мере сил старалась жизнь усложнить; та, что получше, старалась сделать ее попроще, в полной гармонии с природой и ее учением о симметрии. За свою арифметику историк едва не поплатился добрым именем, пытался бежать, но неудачно, после чего его тайно вывозили на острова Пти по частям для торжественного захоронения. Я дальше даже читать не стал, просто отправил советника выяснить, на какие именно. При таком раскладе, конечно, самой разумной политикой было сидеть тихо, думать быстро и делиться своими концептуальными соображениями об устройстве вселенной только со своим котом. Кто, спрашивается, его дергал за язык. Вот хороший вопрос: что мешает нам сидеть молча?

Сколько раз я задавал самому себе этот вопрос, столько раз не находил ответа.

— Друг мой, — сказал я, обращаясь к Ноздре. — Вас не затруднит передать в отдел внешних сношений еще одно распоряжение? Скажите, что я распорядился передать варварам в дар двух… — выделите это особо — двух цератопсидов в знак доброй воли… Поставьте здесь точку, этого хватит. Скажите: без комментариев.

Близилось время последнего факела. Я посмотрел за окно, закрывая гроссбух. За окном было непонятно и мокро от сырости ночи. Я глубоко, задерживая в груди прохладные ощущения, вздохнул. Интеллект умирает сидя. Боксерский мешок теперь висел прямо в приемной. Конгрегация апостолов еще не решила, как к этому нужно отнестись. По всем канонам, мешок в рамки традиций не умещался. Ноздря с одобрением смотрел на перестановки в кабинете правления.

— На вашем надгробном камне будет написано: «Он прожил яркую короткую жизнь».

Впрочем, я уже успел прослыть упрямцем. Все знали, что вынести отсюда новую реформу можно будет только вместе со мной. Свернув стоявший рядом спортивный коврик, я решил закончить напряженный рабочий день. Все-таки жить стоило.

Примечания

1

(ист.) хранитель печати