Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Сен Сейно Весто (2024)

Как должен выглядеть мир, теряющий связь причин и следствий? Как случай, наделенный чрезвычайными полномочиями. Случай может почти всё: он может сделать другим и отобрать последнее, он может закрыть выход и может спасти от смерти. Неважно, как много ты готов отдать за еще один шанс, но тот, кто всегда у тебя за спиной, строит руины, как сюжет твоей жизни. Так говорят гарпии, что летят над утром: нельзя бесконечно долго бегать от смерти — и оставаться при этом прежним.

Декреталиум 9. Патроциниум.² Дело об античеловеческой деятельности

Авгур полоскал рот. Он стоял, запрокинув голову, выставив живот и держа перед собой стакан, издавая громкие булькающие звуки, не оставляя микроорганизмам ни одного шанса, ни одной возможности, ни одной области для приложения сил. Все ждали. Он тщательно отработал вначале одну сторону полости рта, потом другую, потом собственно область гортани. Он делал это так долго, что все испытали общее облегчение, когда, наконец, это случилось, он освободил себя от очистных вод, утер губы полотенцем и хрипло бросил:

— Начинайте.

Официальное слушание заняло даже меньше времени, чем можно было подумать, глядя на все мрачные приготовления. Как выяснилось, согласно уложениям, капитул в моем лице и еще нескольких дознавателей вообще не предполагался быть на заключительной части. Прерогатива пачкать руки обычно возлагалась на специально тренированный персонал виктимариев. Решение расширить рамки трибунала было моим.

Капитул сидел молча. На невозмутимых лицах плясали отблески факелов, посреди пустого пространства стояло возвышение явно ритуального характера. Все смотрели в его сторону.

Я смотрел туда и не чувствовал пронизывающего ветра ночи. Я почему-то подумал, что когда все начнут петь, меня отсюда не выпустят.

Ночь была звездной и ветреной, ветер бил и стегал полотна штандартов, штандарты хлопали, за ними над обрезом камней дальше стояла темнота. Ближайшая фигура в черной хламиде сидела, без всякого выражения глядя, куда и все. Появилась другая долговязая фигура в хламиде. Согнувшись пополам, пришедший произнес что-то на ухо сидевшему. На фоне отсветов огня неподвижные очертания фигур выглядели неживыми, исполинские тени плясали на стенах и камнях. Луна висела над черным силуэтом Мегалита, и было так тихо, что эхо отдавалось от холодных камней.

В темноте за периметром капища пряталось несколько фигур, там долго ничего не происходило. Один невнятный голос начал что-то нудно петь, кто-то кашлял. Листая, одна из фигур старческим немощным голосом проблеяла:

«Всё можно и всё возможно. Боги милостивы. Ибо милостью богов создано все сущее, и восставшие из мертвых не скажут того, чего нет. Так и живые следуют им, ибо там, где ступают боги, там ступает мудрость богов».

Все помолчали.

Голос раздавался в ночи, усиленный акустикой каменных стен, за периметром света молча ждали тени.

Я громко сказал: «Высокая миссия Повелевшего — превращать в истину всё, чего он касается. Слушание по Делу Мегалит против учителя из Миддаса, именуемого себя Экспертом, объявляется открытым. Подсудимый находится здесь?»

В стенах нависла напряженная пауза.

«Да, Повелевший», — произнес один из квесторов.

Я посмотрел на Эксперта. Эксперт стоял на коленях посреди капища, куда его поставили согласно протокола, завернутый в какую-то простыню.

«Подсудимый, будьте добры, поднимитесь».

Эксперта подняли, кто-то придержал его за локоть.

«Подсудимый, у меня в руках обвинение, составленное на основе множества показаний, подписанных множеством свидетелей, в котором вы обвиняетесь в античеловеческой деятельности, и, таким образом, подпадаете под юрисдикцию Высокого Суда. Вас ознакомили с обвинением?»

Эксперт покивал, со скукой глядя куда-то за горизонт ночи.

«У вас была возможность обсудить его с представителями защиты или с кем-то из своего окружения?»

«О да», — ответил он.

«На каком вердикте будете настаивать?»

««Невиновен»».

«Ваша апелляция о невиновности принята. Настоящий Суд, своим единоличным решением и по собственной воле, накладывает временный запрет о неразглашении на обвиняемого, судей, представителей силовых и следственных ведомств, а также на любого из свидетелей, как и на всех представителей настоящего Суда, действие запрета которого распространяется на все время хода настоящего расследования и до его завершения. У меня копии обвинения на имя всех участников Суда, с которым им надлежит ознакомиться. Любое нарушение воли Суда будет немедленно расценено как неуважение к нему, и я самым решительным образом буду принимать соответствующие меры. Это всем понятно?»

На жертвенном пятачке вновь нависла тишина.

Высокий суд в лице нескольких сморщенных сосисок под исполинскими капюшонами явно планировали никуда не торопиться, но я уже понял что тут куда вставлять.

— Вы понимаете, что, настаивая, вы отнимаете мечту не у одного народа, не у одной нации и даже не у одного вида Homo sapiens, нет, — вы отнимаете ее у всех измерений и обитаемых миров Вселенной?»

Я принагнулся, делая слова четкими.

«Отрекитесь от своих ложных идеалов!»

Все молчали, включая обвиняемого. Я подумал, как буду выглядеть там я сам. Меня не то чтобы беспокоил мой внешний вид перед тем, как от меня ничего не останется, просто я никогда еще до такой степени отчетливо не чувствовал на затылке холодное дыхание Смерти. Впрочем, по большей части то был лишь сырой сквозняк ночи.

— Уважаемый, — обратился я к ассистенту справа. — Занесите в протокол: Высокий Суд сделал все, что в его силах. Суд умывает руки.

Эксперт сильно сдал за эти дни. Он стоял босой в какой-то хламиде, согласно ритуалу ему запрещено было приближаться к возвышению эшафота до вынесения приговора, и его держали на привязи пара крепких патернариев. Кто-то успел поставить ему под один глаз фонарь, и теперь он выглядел гораздо менее уверенным, чем выглядел раньше. Одна сторона его лица была заметно больше другой, на щиколотках отчетливо виднелись следы кандальных цепей. От спеси его не осталось следа. Я подумал, что, возможно, на самом деле между нами не так уж много общего. Я абсолютно не был согласен пострадать за свои убеждения. То есть мое упрямство могло превзойти даже благословение небес, но под пытками я первым поставлю подпись абсолютно под всем, под чем мне предложат ее поставить. Для меня — как для Вселенной, это — лишь условность. Одна из всех прочих, придуманных либо большинством, либо человеком. Если большинству станет от этого хорошо — всегда пожалуйста. На самом деле ему никогда не будет так хорошо, как ему того хочется. Именно из-за таких, как мы.

— Человек, предоставленный сам себе, аморфен и грязен, — громко сказал я. — Слишком мало в нем места для разума и слишком много в нем от животного. Легко расползается он на отдельные фрагменты и отдельные пустые дела, не оставляющие после себя ничего, кроме скуки и стыда. Но разум без животного начала мертв, а животное без разума в лучшем случае лишь обещание эволюции. Отсюда то значение, которое приобретает тот, кто способен собрать его в целое, цельное, произведение, достойное лучшей кисти и лучшего времени, — всякий, надевающий на себя имя Учителя. Тот, кто из хорошей стали способен отлить лучшее имя и способен придать форму тому, что ее не знает. Слишком много живет на измерениях времен и цивилизаций людей, вся долгая жизнь которых неспособна дать предельного напряжения, соизмеримого с длиной хотя бы одного хорошего рассказа. История тысячелетий, миров и цивилизаций успела познакомиться с бесчисленным количеством всевозможных учителей, наставников, пророков и спасителей, совершенно точно убежденных, что именно им удалось разглядеть во мраке веков свет, укрытый от глаз других, и их убеждение дорого обходилось их современникам, прежде чем Время отправляло имя их на костер.

Я прервался. Холодный ветер уносил обрывки слов, выгодно подчеркивая значение момента. Я в очередной раз начинал понимать, почему диктаторов, раз взобравшихся на сцену Истории, потом за ноги нельзя было оттащить от микрофона.

— Слишком многое зависит от того, как человечество смотрит и как оно видит. Друг мой, говорят, на самом деле нет никакой Истины и нет никакого служения ей. Есть только вопрос как остаться в живых — только то, что хорошо для Жизни. Слишком не просто это сделать окруженному холодной бездушной материей и не видя впереди ничего, кроме того, что лежит за спиной…

Я смотрел на Эксперта и теперь обращался только к нему.

— Будущее зависит от того, во что ты веришь. Оно не имеет ничего общего с истиной — или достояниями Разума. Можно пойти в амбициях так далеко, что построить алгоритм его развития. Мир — это лишь мое представление. Но объявляя мир человека закрытым и что нет другого Завтра, кроме Сегодня, что его история закончилась, не начавшись, вы выносите ему приговор Смерти.

Эхо отдавалось в старых стенах, уходя в ночь.

— Я не знаю и никто не может сказать, сумеет ли однажды носитель разума преодолеть ту чудовищную пропасть пространства и ту пропасть времени, отделяющие от звездных берегов, полных бесчисленных миров, соизмеримых с красотой Земли. Но, теряя доступ к Вечности, умирает мгновение Настоящего.

Я сделал паузу. Я подумал, что такого в практике моей стаи еще не было. Я мог стоять здесь и молчать столько, сколько сочту нужным. И ничто и никто меня не прервет. Мне становилось от этого не по себе. Вообще-то технически это было не совсем верно. Конвент в отдалении держал рот закрытым, но я уже видел, как на меня смотрел один из жрецов. Старый пень явно имел свое мнение и по поводу абстрактной концепции будущего, и по поводу конкретной концепции того, кому сколько можно жить.

— Но не наделен ли Человек моральной обязанностью — сохранить Живое? Не наделен ли он как носитель разума перед Природой, что дала ему жизнь, и перед самим собой: сохранить самого себя и все те формы жизни, что он еще сохранить в силах? Человек упрямое существо. Не иначе, боги знали, что делали, когда наделяли его этим худшим из добродетелей. И когда больше не остается ничего, он все равно ищет. Если надо, если реально возникнет такая необходимость и обстоятельства реально загонят его в угол, то Человек изменит свою генетическую природу, чтобы пережить ту дорогу к тем страшно далеким островам, что лежат на картах звездных морей, не имеющих края. У него есть своя миссия, и ему придется оправдать свое право на обладание разумом. Чрезвычайные обстоятельства извиняют только чрезвычайные меры.

Ветер рвал и трепал листок, сжимаемый в моей руке.

–…Вы признаетесь виновным в том, что усомнились в праве человека на свободу. Исходя из естественного чувства добра и справедливости, исходя из приоритета Жизни, ее ценностей, ценностей разумных видов, которые есть, которых нет, но которые будут, — всего того, что увеличивает константу выживания Носителя Разума в этом враждебном окружении мертвой материи; исходя из принципов гуманизма как высшей ценности носителя разума и принимая во внимание уровень возложенной на меня ответственности перед мирами, цивилизациями и измерениями Вселенной, я объявляю проповедование вашего учения античеловеческим и приговариваю вас, известного как Учитель из Миддаса, к сожжению. И да смилостивятся над вами боги… Я потом в прениях выступлю, — сказал я с мрачного возвышения, оборачиваясь к Ноздре, странно взиравшему на меня снизу вверх. Мне не хотелось больше морозить здесь свой нос и зад.

Ни на кого не глядя и на ходу сдирая с себя дурацкую хламиду, я пошел к выходу. По большому счету все оказалось не таким уж сложным. Но передо мной до сих пор стоял его взгляд, в котором не было ничего, кроме отражения невыносимо далекого покоя. Он словно всё понимал. Брат мой, блеск разума выше добродетелей воина, словно говорил он мне, и я знал, что этот взгляд будет преследовать меня вечно. Но и разум не выше его добродетелей…

Примечания

2

Защита перед судом (лат.)