Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Сен Сейно Весто (2024)

Как должен выглядеть мир, теряющий связь причин и следствий? Как случай, наделенный чрезвычайными полномочиями. Случай может почти всё: он может сделать другим и отобрать последнее, он может закрыть выход и может спасти от смерти. Неважно, как много ты готов отдать за еще один шанс, но тот, кто всегда у тебя за спиной, строит руины, как сюжет твоей жизни. Так говорят гарпии, что летят над утром: нельзя бесконечно долго бегать от смерти — и оставаться при этом прежним.

Декреталиум 1. Хорг Колено

Я ехал на встречу со своим осведомителем, полный сомнений и дурных предчувствий. Повозка была простой, возничий был еще проще, мы ничем не выделялись на общем фоне тихого пригорода. Повозку основательно трясло, гонцы что-то орали, проносясь мимо, возничий отвечал им вслед тем же, кругом стояла осень, даже в воздухе стоял ее запах. Я с некоторым удивлением обнаружил в себе талант то ли политика, то ли социопата. Ни с кем не совещаясь, я как-то само собой стал отмечать про себя не слишком приметные лица, способные быть полезными в деле строительства государственного управления и вообще.

Хорг Колено не был самым приятным собеседником в этом не самом приятном из миров: за ним прочно укрепилась репутация человека, приносящего несчастье — «чжинкс», на жаргоне варваров, — которую я сам же ему и создал. Насколько я успел разобраться в местных атрибутах табу, репутацию эту теперь ему не смоют даже несколько поколений, добровольно отказавшихся от мирской жизни и посвятивших себя ортодоксальному стоицизму. Впрочем, его это устраивало. Из чисто практических соображений. Я держал его у себя в теплой кладовке, тоже — из сугубо практических соображений. Соплеменники должны время от времени сталкиваться с грустным свойством этого мира, что если у них все идет хорошо, то это ненадолго.

У него имелось столько недостатков, что я старался обращаться к нему как можно реже, только когда обращаться больше было не к кому и только в чрезвычайных случаях. Поскольку времена пошли беспокойные, в виду моего настоящего положения такие чрезвычайные обстоятельства происходили регулярно, и иметь с ним дело приходилось на регулярной основе.

Но у него было одно преимущество, которое зачастую решало всё. Он был невероятно, фантастически легок на подъем — как кошка. И, как кошка, требовал от жизни совсем немного. Я никогда и нигде не встречал больше человека, с такой легкой невозмутимостью способного менять фундамент своего восприятия. Формула «Проснулись, потянулись, побежали» — точно про него. У него имелась какая-то своя философская система на этот счет, в которую я даже не пытался вникнуть, чтобы, не приведи случай, не проникнуться к мздоимцу уважением.

Так, торопясь и скупясь на похвалы, мы провернули несколько дел, провернуть которые больше никто не решался. Обстоятельства и дурные новости за нами просто не успевали. Неизвестно, как много людей он отправил на тот свет, но он всегда с большой долей огорчения читал некрологи. В том сказывалась многолетняя привычка человека, привыкшего оставаться в живых.

Повозка встала. На перекрестке был какой-то затор, не ехали ни туда, ни обратно. Высунув головы, мы с возничим разглядывали новый натюрморт дня: какой-то беспризорный песик со всех стапелей и скоростей суматошным тявканьем обхаживал цератопса, не давая движения. Оба загораживали проезд, трафик смотрел, не зная, что принято делать в таких случаях. Цератопсид пару раз порывался расставить на затруднении все точки и пойти домой, но песик тоже облаивал этот мир не первый день. Все терпеливо ждали.

Постройка наводной платформы, способной выдержать дар такого масштаба, заняла больше времени, чем ожидалось, и варвары, которые уже были в курсе, что их ждет, озадаченно приостановили все мероприятия. Они, как этот трафик, тоже не знали, как реагировать. Жизнь в посольстве остановилась.

До нас никому не было дела, все смотрели в одном направлении. Осенью здесь больше не пахло. Отчетливо несло горелым, за отвесной стеной заросшего лесом холма дальше висел слой дыма. Я достал листок, вспомнив, что хотел внести несколько ценных поправок в программу завтрашнего дня. Я снова подумал, что, возможно, времени у меня меньше, чем я хотел думать.

В стабуларии теперь разговаривали мало. Хорг Колено поправил перед собой блюдо, усаживаясь удобнее. Рудиарий тоже никогда не говорил лишнего. «Лесники готовы развязать войну в Искайском заливе, — сказал он мрачно, закусывая. — И никто ничего не сделает».

Я слышал, на побережье у него кто-то был, не то подружка, не то кровный враг. Это не было новостью. И это не было приглашением к беседе. Я все это знал, и про лохланнов, и про лесников, и про то, что никто ничего не сделает. И он знал, что я это знал. Я знал даже, как это будет выглядеть. Война подбиралась к стенам этого странного мира, готовясь залить кровью улицы и вознести над ними крики детей. В кругах правительства одно время циркулировала идея насчет того, чтобы принести кого-нибудь одного в жертву богам с дальнейшей целью стабилизации обстановки в стране. Начальство мялось, не зная, кого попросить на эту почетную, но вакантную роль. Следующий этап стратегии поведения на случай войны тщательно разрабатывали, опираясь на пророческие предсказания злосчастного собрания предсказаний, из которого у меня на полу делали туристский костер. Сохранившаяся часть компендиума не оставляла сомнений, что что-то должно было случиться. Я сидел напротив матерого рудиария, поставив локоть на стол и положив подбородок на пальцы, готовый сидеть так месяц, только бы ничего больше не делать. Мышцы болели, словно я то ли таскал весь день мешки, то ли меня ими били. Все свои поединки без оружия он заканчивал коленом — либо перекинув его через шею противника и аккуратно придерживая того за одежду, либо используя в качестве рычага для вынимания суставов, либо нанося им удар в голову. Он делал это, отрывая обе ноги от земли, с такой силой и чувством времени, что общий вздох наслаждения трибун стал своего рода визитной карточкой. В каком-то смысле, это тоже был художник, только работал он больше смертью. Из всех моих врагов он был едва ли не единственный, кого я сразу не отправил на войну доказывать свою признательность богам — мне он был нужен живым. Интеллект этого гробокопа был выше, чем интеллект многих отцов народа, с кем мне приходилось сталкиваться каждый день. И он был единственный, кто в учебном центре патернариев имел привычку по утрам и после тренировочных поединков смывать с себя пот у ручья падающей водой. Это было необычно. К этому относились как к еще одной странности, но, в целом, терпимо. Зачем строить из себя патриция, если рожден гладиатором и им умрешь. Я подумал, что из всех платных бывших смертников, с которыми мне приходилось сталкиваться, Хорг был уникальным казусом, на кого я мог смотреть, сидя с ним за одним столом. И остальные в конце концов это начинали чувствовать тоже. Впрочем, поэтому у патернариев я всегда ел один.

— Слышал, вы на днях убили кого-то, — произнес он.

Хорг смотрел прямо в глаза, что делали совсем немногие.

— И что говорят? — спросил я без всякого интереса.

— Разное, — ответил он сдержанно.

— А вы что сами думаете?

Хорг поджал губу, выражая сомнение.

— Сколько ему оставалось жить, как он жил, принимая во внимание традиции местных условий? — спросил он.

— Вы имеете в виду его неумение держать язык за зубами?

— Точнее сказать, нежелание это делать. Не так уж редко появляются люди, которые в силу кто своей глупости, кто ума уверены, что им все можно. Они даже всеми силами ищут костра с большой буквы, на который восходят каждый раз, как только у них появляется такая возможность. Вы всего лишь помогли ему сделать это без ненужных усилий.

— Интересная философия, — сказал я.

Хорг закончил блюдо и добавил:

— Он уже понял, что ему не уйти. И выбрал свет поярче и костер побольше. Но он не патриот. Этот мир для него чужой — как и для вас. И патриотизм — не ваша тема.

— Патриотизм — это искусство быть правым в неправой стране, — ответил я.

Я смотрел на него и думал, рассказать ему все прямо сейчас или подождать, пока доест. Работает же человек. На лице у него отчетливо виднелся шрам, как говорили, след от прошедшей по касательной стальной метательной звездочки — обычного оружия лесников. Это не первый случай, когда ему везло, но последний, о котором стоило упоминать. Жизнь его нельзя было назвать сладкой.

Он тоже смотрел на меня и просто ждал. Есть одно дело, сказал я, подбирая слова. И дело деликатного характера.

Бывший матерый патернарий аккуратно отложил в сторону все застольные намерения, откидываясь и вытирая губы салфеткой. К нему не каждый день обращались с делами деликатного характера, и это как минимум стоило послушать.

Больше того, в пределах Мегалита и всей периферии Шельфа Хорг Колено, пожалуй, был последним, к кому кто бы то ни было решил бы обратиться с деликатными просьбами, но, видят боги, именно этим он подходил. «В опочивальне возлюбленных бога есть одно окно, которое не запирается на ночь. Нужно в него забраться. И нужно в него забраться так, чтобы кто-то это видел. Я в долгу не останусь».

Я ждал, когда до него дойдет суть предприятия. Хорг соображал на удивление быстро. Охрана? — спросил он. Я покачал головой. Он спросил, насколько это срочно. Я сказал, что боги никогда не требуют от нас слишком многого. Завтра день Полнолуния Лошади, сказал он.

Я сказал, что день Полнолуния подойдет.

По улицам в это время ходить не рекомендовалось. Как сообщали свидетели, на улицах видели беспризорно шатающиеся фигуры усопших, в могилы которых жмоты-родственники забыли положить лишнюю лепешку, призванную подкрепить силы на нелегком пути в иной мир. В празднование Бон духи умерших возвращались к месту не то рождения, не то захоронения, и следовало соблюдать особую осторожность. До событий в мире никому не было дела.

Я вышел на свежий воздух. Через мощенную улицу дальше был натянут транспарант: «Пейте как можно больше жидкости». Постояв и посмотрев по сторонам, я завернулся в накидку и, никем не узнанный, быстрым шагом ушел под прикрытие ночи.