Кир. История одной мести

Семен Злотников, 2015

История Кира, похищенного смертельно оскорбленной женщиной еще младенцем и выращенного в непримиримой ненависти к собственным родителям – невероятный симбиоз трагического по сути, и стёбового по исполнению. В романе «КИР. История одной мести», как в капле воды отразилось море событий второй половины двадцатого столетия. Как написал по поводу «КИРА» великий русский артист Сергей Юрский: «…Семен Злотников не перестает меня удивлять. Я люблю эту смесь жалости к бытию человеческому и жестокой иронии, а в «КИРЕ» еще запредельную смесь чувств и времен».

10.

Вопреки бытующему мнению, будто детство счастливейшая пора нашей жизни, могу сказать, что не переживал периода более зависимого и унизительного.

Я не ведал родительской ласки, улыбок друзей, простых радостей, хронически голодал, одевался в рванье, тысячу раз был смертельно бит; моя гордость жестоко страдала от колких насмешек и злых пересудов, и я решительно не понимал, почему в моей жизни все именно так, а не как у других?

Счастливым то время, пожалуй, что не назовешь…

Но что не ломает — то, говорят, укрепляет!

Парадоксальным образом, детство мое, полное аскетизма, обид и недоумения, не только меня не ослабило — но закалило и сделало, практически, неуязвимым.

К тринадцати годам я из болезненного заморыша превратился в стройного голубоглазого юношу с правильными чертами лица и непокорной копной русых волос.

Я мог пулей взлететь на тринадцатый этаж, подпрыгнуть и, как птица, зависнуть в поперечном шпагате, бесконечно долго простоять без помощи рук на голове, пробежать марафонскую дистанцию и не запыхаться, протаранить лбом стену в полтора жжёного кирпича (не из бетона!), наконец, мне не было равных в кулачных боях.

До школы на другом конце города мы добирались пешком: час туда, час обратно.

Были школы поближе, но мать моя выбрала эту единственную оставшуюся только для мальчиков, без девочек.

По улицам мы продвигались гуськом — я тащился за ней по следу на коротком собачьем поводке, жестко пристегнутом к ремню на штанах, с перевязанной стопкой тетрадок в руках (о ранце по тем временам можно было мечтать).

У чугунных ворот перед школой она отцепляла поводок и мы, наконец, разлучались: она направлялась к засохшему ясеню, я — к себе в класс.

Ритуал этот после уроков неукоснительно повторялся — только в обратном порядке…

Я одинаково хорошо успевал по литературе, химии или математике, но предпочтение все же, отдавал истории с географией.

Однажды услышанное, я запоминал навсегда — что избавляло меня от зубрежки.

Благодаря Большой Советской Энциклопедии, я удерживал в памяти тысячи названий материков, островов, океанов, морей, рек и озер, гор, отрогов и плоскогорий, впадин и пустынь, знал наперечет названия малых и больших стран и городов мира, имел представление о значительных исторических событиях, случившихся со времен потопа и до наших дней.

Также, по мнению моих учителей, я обладал врожденными аналитическими способностями.

В самом деле, по отдельным деталям я скоро догадывался о механизме в целом.

Так, например, в первом классе, разглядев на плакате мужские и женские половые органы, я немедленно сообразил, как они взаимодействуют (что впоследствии и подтвердилось!)…

Отчего-то не вспомню, когда я смеялся, и смеялся ли я вообще.

Не то, чтобы у меня отсутствовало чувство смешного — просто внешне оно отчего-то не проявлялось.

Ровесники в классе интуитивно меня побаивались — чего еще можно ждать от неулыбчивого человечка!

Я и сам в мою жизнь никого не пускал.

Придя в школу и сев за парту, уже не вставал — разве что, в туалет, когда становилось невмоготу.

Если кто-то со мной заговаривал, я обычно кивал в ответ, либо мотал головой.

И также я тупо молчал и тупил глаза, когда меня звали побегать, поплавать или в кино.

Я себя приучил при общении не улыбаться: едва улыбнулся — уже ты в плену!

Лишь однажды я сделал исключение для ближайшего соседа по парте — Алмаза Галимуллы…