Глава 1
Король уходит
В покоях было совсем мало света: тяжелые темные портьеры скрывали окна, а свечи почти догорели. Стояла духота — густая, липкая, пропитанная сладковатым запахом смерти и свечного воска. На роскошной резной постели под золоченым балдахином лежал старик. Серое лицо тонуло во взбитом шелке белоснежных подушек. Черты его были таковы, что сразу становилось ясно: мягкость никогда ни на миг не поселялась в них, а блеклые губы с запекшимися кровинками вряд ли умели искренне улыбаться. И все же в иссохшем лике его еще жила агрессивная, львиная красота — даже шапка седых волос с редкими вспышками смоли напоминала разметавшуюся гриву.
Вот верхняя губа судорожно дернулась, приподнялась, показывая желтоватые зубы. Старик слегка повернул голову, вперив вороний взгляд в спину молодому человеку в оранжевом берете — стоя перед мольбертом, тот ловко орудовал кистью, и лишь очень пристальный наблюдатель сумел бы заметить мелкую дрожь, сотрясающую руку художника. Ему, несомненно, не доставало освещения, но страх перед умирающим стискивал горло покрепче веревки палача и не дозволял просить даже о таком пустяке, как открытое окно.
Старик хрипло рассмеялся: робость придворного живописца доставляла ему подлинное удовольствие — даже сейчас, в полушаге от мертвенного забвения, он был способен повелевать! Немощь изъеденного недугом тела ничуть не укротила дух — жестокий и властный. И в столь жалком состоянии он внушает ужас подданным! Старый король глубоко вздохнул и закашлялся, подавившись приторной духотой, заполнившей легкие.
Художник, коего, к слову, звали Кассио, напрягся до судорог в лопатках, но не обернулся, сосредоточив все свое внимание на весьма странном задании государя: Киннан III повелел ни много ни мало — написать его портрет в полный рост, причем писать следовало именно в королевских покоях и не глядя на умирающего. К тому же надо исхитриться успеть завершить работу до того, как владыка Дангара испустит дух. Кассио недоумевал, к чему такие сложности, и совершенно не представлял, как предугадать наступление скорбного момента. Стоит ли удивляться, что живописец чувствовал себя весьма неуютно и изо всех сил поспешал, стараясь как можно скорее избавиться от неприятной обязанности, возложенной на него государем?..
Монарх прикрыл глаза: тени стали явственней — он не видел их в полумраке залы, но чувствовал, как они тянутся к нему из всех углов. «Нет уж, вам придется остаться без добычи! — Злорадно подумал Киннан. — Я не тот, с кем просто справиться, у меня свои планы!»
Будто возражая, на краешке его сознания обозначился силуэт, запрятанный в темные складки мантии, — он неуклонно приближался, различимый даже через закрытые веки.
— Мой господин, — слова скатились в ухо почтительным шепотом.
Киннан заставил себя сконцентрироваться на этом голосе — низком, с царапающей хрипотцой и в то же время по-женски мелодичном.
— Леди Глэйм, — признал он посетительницу, вошедшую через потайную дверь. — Все ли готово?
— Да, ваше величество. Гонцы к принцу Роланду отправлены. Полагаю, к завтрашнему полудню он будет в замке. Однако не торопите ли вы события?
— В самый раз, — проговорил король и неожиданно резко приподнялся, уставив в лицо женщины жадный черный взгляд, — ты принесла ее?!
Леди Глэйм извлекла из свободно ниспадающего рукава небольшой округлый предмет, пахший воском и жженым тростником, в другой руке у нее оказался свиток.
— Магическая печать, — протянул Киннан и удовлетворенно откинулся на подушки, стараясь не замечать плывущий к нему силуэт в ореоле мерцающей синевы. — Действуй, да поживее, — коротко приказал король, — время выходит!
Леди Глэйм покосилась на спину художника, который, казалось, полностью погрузился в свою работу, точно действо, разворачивающееся за плечами, нисколько его не занимало.
— Тратишь драгоценные минуты, — отмахнулся умирающий, — каждый делает то, что должно. Ты. Делай. Своё.
Женщина кивнула. Шелестя складками одеяния, она прошествовала к ближайшей свече и грела на огне магическую печать до тех пор, пока та не стала тягучей, словно медовая патока. Леди Глэйм прикрепила печать к свитку и смотрела, как та в отсвете свечи обретает зловещий буро-красный оттенок и растекается, будто выпущенная из вены кровь. Внезапно печать заискрила, документ моментально оказался опутанным множеством сверкающих нитей. Леди Глэйм протянула пергамент государю. Тот последним усилием вжал в застывающую массу большой палец правой руки, прошептал:
— Воля моя изъявлена, колдовской печатью запечатана — чему быть — тому сбыться, чему не быть — не сложиться! Слов моих не превозмочь, тайну знает только ночь!
Печать обожгла руку жаром. Киннан слабо вскрикнул, и этот вскрик моментально растворился в сухом потрескивании догорающих свечей. Король сфокусировал взгляд на единственном ярком пятне в комнате — оранжевом бархатном берете художника — и рухнул на подушки.
Черный силуэт вынырнул из своей мантии, сотканной руками тьмы, наклонился низко-низко и овладел сознанием монарха: синеватое свечение отразилось в смоляном зеркале навеки замерших глаз.
Кассио размашисто нанес последний мазок на холст.
Леди Глэйм перехватила запечатанный свиток и снова запрятала в глубине рукава.
Король не дышал.
Художник снял берет и понурил голову:
— Государь опочил, — скорбно объявил он.
— Воистину, — холодно согласилась леди Глэйм, безучастно глядя на застывшее неживое лицо владыки. — Я распоряжусь насчет траурной церемонии и погребения, — добавила она, скользя к выходу, — а вам, дорогой Кассио, стоит поторопиться: согласно повелению государя, утром его портрет уже должен украшать тронный зал, ибо король не намерен надолго покидать своих подданных.
