Зови меня Яга

Ольга Шильцова

Сколько боли может выдержать человеческое сердце? Яга теряет близких снова и снова. Её душа выгорела дотла, но странный колдун по имени Птицелов задаётся целью вернуть ей вкус к жизни — чтобы и самому избавиться от скуки.Он не подозревает, что сила сельской отшельницы — не в магии, а в знаниях из нашего мира. Из взаимного любопытства вырастает любовь, способная победить смерть, и жизнь Яги превращается в захватывающую историю о силе духа и поисках смысла.

Глава 9

Иван уехал на своем любимом жеребце, оставив вторую лошадь у меня. Лёгкая, тонконогая, с гладкой шкурой — у деревенских таких не бывает, да и толку в хозяйстве не будет. «Разве жизнь не прекрасна», — всплывали в голове слова царевича. На пятый день я не выдержала. Оседлала кобылку под предлогом, что лошади застаиваться нельзя, собрала обед в узелок и уехала в поля на целый день. Там только поняла, насколько опостылело сидеть в избе. Всё из-за Соловья, будь он неладен. Была бы одна — каждый день уходила бы в лес за грибами, ягодами, травами, за свежим мхом. А то и на рыбалку!

Надо же было Ивану вернуться в тот единственный день, когда я отлучилась. Солнце уже катилось к закату, когда я повела лошадь в стойло и ахнула, услышав приветственное ржание Иванова жеребца.

— Где была, что видела? — раздался над ухом гулкий голос, и от неожиданности я чуть не выронила седло.

— Где была меня уже нет, — с достоинством ответила я Ивану. — Ты мне сапоги привёз?

— А как же! Идём, Яга, мы с Соловьем тебя полдня ждём. За стол не садились, брюхо уже к спине липнет.

— У тебя прилипнет, не дождешься! — буркнула я, но губы сами растягивались в улыбке.

Всё лето эти двое захаживали ко мне по поводу и без. То порознь, то вместе. По очереди двигали тавлеи, Соловей оказался мастак в этой игре. Иван появлялся реже и становился мрачнее день ото дня. На расспросы отвечал коротко, но с его слов я поняла, что на заставе слишком мало людей, да и те обучены плохо.

За десять лет житья здесь я не слышала ни про какие войны, но много ли новостей доходило до деревни. Только сейчас мне открылся подлинный смысл безобидной фразы «Степняки озоруют». Так говорили о сожженных посевах, о людях, убитых или угнанных в плен. Такая же неизбежная часть жизни, как моровое поветрие или засушливое лето. Бывает время от времени, и ничего ты с этим не сделаешь. От таких мыслей по спине пробегал неуютный холодок, и я старалась выкинуть их из головы. Что мне за дело, в конце концов!

— Где твой брехун? Чёрный глупый пёс, которого ты звала Угольком? — спросил как-то Иван. — Лучше такая собака, чем совсем ни одной.

— Ну ты вспомнил! — ответила я. — Расколдовала его, наконец, он и ушёл.

Иван досадливо цокнул языком:

— Давно ведь собирался тебе щенка притащить, да всё не с руки было.

— Привези в следующий раз, коли так, — внутри зацарапалась тревога, когда Иван отрицательно покачал головой:

— Не знаю, когда теперь вернусь.

Я проводила его через два дня. Внутри снова разливалась пустота, а, может, это приближение осени так влияло на меня. Повседневные хлопоты были моим единственным способом справиться с дурным настроением, и я пошла к печи — поставить суп томиться.

На пороге появился Соловей. Он, видно, тоже переживал из-за отъезда Ивана — ходил мрачный и скучный. В дружину к царевичу, однако, наниматься не стал.

— Раз Ваньку приголубила, может и со мной поваляешься? — усмехнулся татарин. Сложно было понять — шутит он или говорит всерьёз.

— Нет, — коротко ответила я, но разбойнику этого было мало.

— Не люб? Что так?

Я посмотрела на него внимательно, словно видела в первый раз. Шрамы от оспы не слишком обезобразили его лицо, но взгляд тёмных глаз был хищным и беспокойным. Тощая фигура была, тем не менее, жилистой и гибкой, как у скоморохов-акробатов. Нормальный мужик, только совести у него не было и не будет.

— Не в том дело. Просто ты пока помирать не собираешься, а мне на кой, чтоб ты потом за мной волочился?

Соловей весь подобрался, и лукавство исчезло из его взгляда.

— А Иван что? Прикуси язык, ведьма! Или сама его отравила?

— Его братья убьют, — со всем возможным равнодушием объяснила я.

— Так скажи ему! Если что-то знаешь, не молчи!

— Ты засиделся, — я указала ножом, которым резала зелень, на дверь и снова принялась за дело. Сталь часто стучала о дерево, а за спиной я всей кожей чувствовала напряженную фигуру Соловья. Разбойника, что бы там Иван ни говорил.

Он выскочил из избы, а я бросила ножик и с облегчением перевела дух. В глазах плескались слёзы, но ведьме негоже плакать, пусть и по добру молодцу. Я поняла, что случится, когда Иван рассказал, что поедет вместе с братьями к царю Афрону. Это внутреннее знание было странным, но я словно собственными глазами видела его изрубленное тело, гниющее на траве в чистом поле.

— Димитрий и Василий — твои братья? — спросила я его тогда, сама не зная, зачем. Иван тут же нахмурился:

— Откуда выведала?

— Отговорись! Беги, если надо, но не езди.

Мужикам только дай волю — посмеяться над чужими страхами. Он что-то пошутил по-доброму, но я прикрикнула:

— Довольно зубоскалить! Хоть в баньке на дорожку попарься! Сама тебя вымою.

Даже ответа дожидаться не стала, пошла топить печку. Иван натаскал воды, а потом сидел на крыльце, пока я не позвала его в баню. Белая кожа царевича, казалось, светилась в темноте. Мы оба молчали, словно совершалось какое-то таинство, но я видела, что мои прикосновения не оставили его равнодушным. Я скользнула мочалкой дальше, чем следовало, и он не выдержал, скрипнул зубами:

— Не покойника обмываешь!

— Вижу, — хмыкнула я. — Ложись, Иван-царевич. И не думай ни о чём.

Я решила полюбиться с ним в отчаянной попытке удержать, отговорить от поездки. И в ту же секунду поняла, что не в моих это силах. Тогда осталось только удовольствие — его в первую очередь, но и моё, потому что царевич был красив и сложен на славу, как полагается воину. Бабское сердце сладко екало, когда сильные руки приподнимали меня, как пушинку или прижимали к себе.

— Вернусь — в жены возьму, слышишь? — бормотал он, пока я ласкала его языком. Я только посмеивалась про себя. Чего не наговоришь в любовном угаре. Иван оказался трогательно нежным и будто неопытным, хотя точно уже задирал девкам подолы — в этом я не сомневалась. Упоительное, давно забытое чувство власти над мужчиной. А потом наваждение прошло.

— Ты глупостей-то не говори больше про женитьбу, — сказала я позже, лежа у него на груди. Правым ухом я слушала частое бухание сердца, не успевшего замедлить свой бег. Иван слегка отдышался и провел пальцами по моей спине:

— Мне царством не править, если согласишься — отчего нет?

— Найди царевну-красавицу и не возвращайся сюда больше. Нарожаете детей и будете жить долго и счастливо. Вот тебе моё последнее напутствие.

Иван тогда замолчал и отстранился. А на следующее утро уехал, попрощавшись тепло и шутливо, будто и не было ничего. Я долго шла рядом, держась рукой за путлище, а потом смотрела ему вслед и уверенность в том, что я вижу царевича в последний раз только крепла в душе.

Стоило Ивану уехать, мы поцапались с Соловьем — и в этом как раз не было ничего удивительного. С ним было не скучно, но другом я его никогда не считала. Думала, этот уйдёт молча, ан нет, зашёл всё-таки. Я как раз доставала горшок из печи.

— Попробую догнать Ивана. Его, значит, гибель ждёт? А меня? Предскажешь что, ведьма?

Поди пойми, издевается он или вправду верит, что я могу сказать что-то толковое. В конце концов, я пожала плечами:

— Не знаю. Разве что, вот. Держись подальше от стольного града Киева и от Ильи из Мурома. Гибели твоей не вижу, а вот в застенки угодить можешь, да зубов лишиться в придачу.

— И на том спасибо. Будь здорова, Яга.

— Прощай, Соловей.

На душе снова разлилась тоска, и я пошла вывесить черепа на тропе. За лето приучила потихоньку местный люд, чтобы не беспокоили, если увидят черепа на столбах. Чтобы не смели идти дальше и стучаться во двор, или, тем паче, в избу. Мне нужно было побыть одной. И сходить в лес. Там я чувствовала себя лучше. А человеческие жизни казались маленькими, жалкими и несущественными, вроде муравьиных. Что царевича, что крестьянина, Бог с ними обоими.