Шишига

Ольга Теньковская (2024)

На огромном пространстве, растянувшемся вдоль Камы на две тысячи километров в длину и на триста — в ширину, вечно юная Шишига жила с незапамятных времен. Тысячу лет, две тысячи лет… Кто эти годы считал? Лесным духом приставлена она к Каменному, Земному поясу стеречь его: беречь хрустальную чистоту рек, нетронутую зелень лесов, каждого зверя, каждую птицу… И Шишига берегла и хранила, пока не полюбила смертного мужчину, а, полюбив и потеряв его, ушла в мир людей в поисках того, кто покорил ее… Но кто сказал, что всемогущая лесная ведьма может быть счастлива простой жизнью смертных?

Глава 5 Шишонок

Шишига выползла из норы…

Сначала заболела Таня. Ночью ей сделалось так плохо, что дежурный врач местной больницы ответственность на себя не взял: вызвал скорую из районного центра. Кое-как отведя уроки, мы с Любой поехали в районную больницу, но там толком ничего не узнали, кроме «похоже на отравление». Чем могла отравиться Таня и не отравились мы с Любой, сказать было трудно. Таню продержали в больнице три дня и выпустили, ничего не определив.

Потом тяжело заболел мой сын. Он и без того постоянно кис, а здесь слег, скукожился и все молчал, глядя на меня большими испуганными глазами. Пока я сидела с ним на больничном, Люба вывихнула ногу, и, вернувшись в деревню, я нашла в квартире настоящий лазарет: бледная похудевшая Таня кое-как что-то готовила на кухне, а Люба сидела тут же на стуле, положив забинтованную ногу на большую пуховую подушку.

— Это Шишига… — сказала Люба.

На другой день я дошла до станции и позвонила отцу на работу через железнодорожный коммутатор. Отец не разрешал пользоваться рабочей связью, но понял, что не просто так звоню, и выслушал.

— Папа, помнишь ты мне сказку в детстве рассказывал про Шишигу?

–…

— Скажи мне, чем от нее спасаться?

Дежурная по станции покосилась на меня, но не изумленно, а сочувственно как-то. Я-то уверяла, что дело у меня к отцу срочное, умоляя допустить до рабочей связи с ним.

Отец помолчал и сказал:

— Мужчину из круга она не выпустит. А ты ей ни к чему, не трогай только. Да… пучок чертополоха у двери повесьте, лишним не будет…

— Спасибо, папа.

Я положила трубку. Папа был коммунистом.

Уже стоял ноябрь. Снег лег плотно, толстыми слоями. По ночам мороз терзал деревья и дворовых собак: деревья скрипели, а собаки выли, гремя тяжелыми цепями. Мы замерзали в школе и в своем учительском доме. Батареи были едва теплыми, а ночью и вовсе делались холодными. Проснувшись от невыносимого холода, мы втроем влезали в валенки, накидывали шубки прямо на ночные рубашки и неслись в кочегарку. И видели там одну и ту же картину: на куче угля, свернувшись калачиком, засунув руки между ног, спал Георгий, шишигин муж. Печь еле теплилась. Мы хватали тачку, накидывали в нее уголь, везли к топке. И так час-полтора, пока огонь не разгорался. Девушки оставались сидеть на скамеечке, перед печкой, а я шла домой, плескала в кружку коньяк, делала бутерброд с колбасой и несла кружку в кочегарку. Растолкав Георгия, мы вливали в него коньяк и совали в руки бутерброд. Он оживал.

— Дай-то Бог вам, девчонки, — говорил Георгий, никогда не уточняя, что Бог должен нам дать.

Вообще-то в кочергарке зимой должны были работать три кочегара, но работал всегда один Георгий: днем и ночью. Кто был устроен еще на две ставки, узнать не удавалось: все нити были в руках у Шишиги. Что-то искать по другим каналам мы боялись. Не за себя, за Георгия. Еще в начале ноября, заледенев за рабочий день, я подошла к Шишиге и сказала, что обращусь в отдел образования, если в школе будет такой холод.

Вечером Люба, чья комната примыкала стеной к шишигиной квартире, зашла на кухню и поманила нас за собой, прижав палец ко рту. Мы на цыпочках вошли в ее комнату, и услышали, как за стеной время от времени раздается звук, как будто на пол падает большое мягкое тело, а потом слышали стон. Мы знали, кого Шишига била об пол, и больше о кочегарке не заикались.

Но в школе стало теплее, дома тоже: наши набеги на кочегарку становились все реже, а к Новому году прекратились совсем. К сожалению…

«Стало теплее» никак не означало, что стало тепло. И если мальчики могли скрывать подштанники под форменными брюками, то девочкам приходилось намного хуже. Все они носили короткие форменные платья, старались приходить в школу в колготочках, но поверх колготок натягивали на ноги шерстяные носки, а уж потом надевали босоножки. Эстетика так себе, но все же лучше, чем у девчонок, чьи семьи не могли или не хотели покупать взрослым дочерям колготки. Тогда в ход шли толстые, вытянутые на коленях рейтузы или вообще широкие зимние штаны с начесом. Несчастные девочки, юные, тоненькие, светящиеся, были такими до пояса, а ниже пояса — как козлоногии дочери Пана — гипатии: коричневая или синяя шерсть, а снизу копытца — босоножки на высоких каблуках… Дернуло же меня за язык в единственный наш разговор с Шишигой о комфортных условиях в школе привести внешний вид взрослых уже девушек в качестве аргумента. Шишига задумалась.

В начале декабря она в срочном порядке собрала старшеклассников и учителей в актовом зале. Зал был огромный, со вторым светом, с верхней галереей, чтобы можно было наблюдать за танцующими внизу. Или разместить большой оркестр… Обогреть такую махину сложно и при хорошем отоплении, а сейчас в нем стоял просто зверский холод: облачка пара окутывали две шеренги, выстроившиеся вдоль зала. Шишига, как всегда, опаздывала.

Наконец, она прошаркала по залу, встала во главе сборища и заскрипела:

— Девушки, посмотрите на себя! На кого вы похожи? Кто научил вас в таком виде ходить по школе? Что это за штаны и носки? Посмотрите на учителей! Вот так нужно ходить по школе.

Все посмотрели на учителей. В приличном виде, то есть в туфлях, надетых поверх колготок безо всяких добавлений, были только Люба, Таня и я. Остальные учителя выглядели так же, как их воспитанницы. Шишига задумалась. А потом продолжила:

— Посмотрите на меня. Я уже не молодая, но прихожу в школу в приличном виде…

Все посмотрели на Шишигу: она была в чулках разного цвета…

Шишигина выходка возмутила родительскую общественность. В деревне говорили, что несколько мамашек, занимающих кой-какое положение и не сильно Шишигу боящихся, отловили ее вечером в пустой школе и говорили с ней в выражениях непозволительных. Шишига кипела: глаза у нее ввалились, рот распялился еще больше.

Но нам было не до нее. У нас выпускные классы и экзамены в вечерней школе, а еще мы ставили новогодний спектакль. И приходили теперь домой только к позднему ужину. Я не могла оставаться в деревне на выходные, и девчонки тащили на себе субботние репетиции без меня. После одной из них Люба поскользнулась на нашей тропинке и потянула едва зажившую ногу. Хирург уложил ее в постель, спектакль накрывался медным тазом: химические спецэффекты могла делать только Люба. Поздние ужины переместились теперь в ее комнату, и в один из вечеров она, устав от вынужденного безделья, рассказала нам интереснейшую историю.

Два года назад, когда Люба только приехала в деревню, Шишига, позарившись на ее красоту, несколько дней таскалась за ней следом и, наконец, перегородив ей выход из класса, заскрипела:

— Любочка, вы такая красивая. Вы же не замужем, я узнала… А у меня есть сын… Он взрослый уже… Ему 27… Он в городе живет, должность у него хорошая… Вы же все равно никому не нужны… А он вас любить будет… Он хороший…Давайте я вас с ним познакомлю…

Мы с Таней обомлели и затараторили вместе, перебивая друг друга:

— Как это «никому не нужна»? Она что? Сбрендила?

Люба посмотрела на нас, вымученно улыбнулась и выдохнула:

— Она все знала. Не знаю, откуда, но знала, что меня жених почти перед свадьбой бросил…

Мы с Таней переглянулись. Сказать, что Люба красивая и умная, это вообще ничего не сказать. Веселая, рассудительная, прекрасная хозяйка. Кем надо быть, чтобы позвать такую девушку замуж, а потом отступиться? И не только такую…

— Что значит бросил? — не выдержала я. — Это котенка можно бросить беспомощного. А взрослого самостоятельного человека бросить нельзя…

— А он бросил, — сказала Люба и уткнулась в подушку.

И мы с Таней замолчали, поняли, что произошло самое страшное, подлое предательство.

И еще подумала, что Верка Штайн уже состояла с Андреем в глубоко интимных отношениях и, возможно, была от него беременна… Но это была очень быстрая мысль, она не задержалась в моей голове.

Таня вдруг спросила Любу:

— Ну, а ты?

— Что я? — Люба непонимающе подняла лицо от подушки.

— Что ты Шишиге ответила?

— Ничего я ей не ответила. Чуть не умерла от страха…

…Лично мне это было знакомо. После первого урока в вечерней школе мои взрослые ученики, утомленные русским языком донельзя, быстренько растворились в сумерках. Мой класс на втором этаже, и я сразу пожалела, что не тормознула одного из них: в школе никого уже не было, коридоры и лестницы темные, а до холла, где всегда горел свет, надо было еще добраться. Столкнуться же с вечно шастающей по темной школе Шишигой — так себе приключение.

Словно услышав мои мысли, Шишига возникла на пороге класса. Я застегивала дипломат, мой палец так и остался на замке.

— Вот и хорошо, что вы задержались, я с вами поговорить хотела, — заскрипела Шишига.

И в моих ушах раздался голос отца, его сказка: «Шишига не всегда злая и не всегда страшная. Весной, как начинают цвести подснежники, она отходит, оттаивает, сбрасывает дикое свое обличье и делается красавицей, такой, что если кто увидит ее, себя забывает, родных забывает и помнит только о ней. Она в эту пору невестится, бегает по лесу, аукает и смеется. И не злобится. Может питаться травой, ягодами, грибами. Ну, когда и лягушку захватит, птичье гнездо разорит, но это больше от баловства.

А как только ночи холодными станут, тут Шишига и озвереет. Ищет по лесу кто послабее: зайцев, белок рвет на части, кровь выпивает, косуле в шею вцепится — не оторвать. Даже медведя может в берлоге прихватить, пока тот сонный. Боится Шишига только волчьих зубов. Она, положим, бессмертная, но боль чувствует…»

— Рабочий день у меня закончился, — ответила я таким тоном, что повода для дальнейших разговоров не было.

— А я все-таки хочу поговорить, — начала Шишига, но не договорила.

Я защелкнула, наконец, дипломат. Подхватила свою шубку, прошла мимо Шишиги, отодвинув ее плечом, выключила в классе свет и дунула по коридору так, что не кособокой Шишиге меня ловить.

Только на середине нашей тропинки я остановилась и натянула на себя шубу.

После следующих занятий я попросила взрослого своего ученика поправить портьеру, и пока он в недоумении раздернул, а потом задернул штору, я махом свалила все мои тетрадки в дипломат, натянула шубку.

На пороге стояла Шишига. И тогда мой помощник все понял, перехватил дипломат и сказал:

— А пойдемте-ка я вас провожу, а то шляются всякие…

Когда мы вышли из школы, я подняла глаза вверх: в шишигином кабинете слабый свет пробивался через грязное стекло.

Мой спаситель проводил меня до подъезда, подмигнул и пошел своей дорогой.

С этого дня меня всегда кто-то провожал…

…А Таня продолжала терзать Любу:

— И что? Дальше что?

— Да ничего… Помнишь, ты улетела к маме на зимних каникулах? (Таня закивала). Я тогда одна осталась в квартире, и Шишига притащила своего сынка…

Таню сжигал огонь любознательности.

— Ничего особенного, я уже спала, а тут стук в дверь. Открываю защелку, а там Шишига с Сережей…

— И как?

— Сережа-то? Две капли воды — Шишига, только белесый какой-то…

— И что?

— Да ничего. Сказала, что устала, и дверь закрыла…

Я сразу прикинула, что сыночек появился у Шишиги только через пять лет после свадьбы. Положим, Георгия в первые дни Шишига еще могла затащить на себя, но чтобы потом… История становилась интересной.

Назавтра, покончив с занятиями, мы с Таней раскинули мозгами и решили расспросить Галину Степановну. Она была уже в годах, в школе работала давно и могла знать про шишигино отродье.

Вообще-то с сельскими учителями почти всегда что-то не так: прожив несколько лет в деревне и выйдя здесь замуж, учителя не становятся колхозниками в полном смысле этого слова, но и учителями быть перестают: мужья, дети, куры и коровы как-то затуманивают учительский лоск. Но Галины Степановны это не касалось: по-прежнему стройная, моложавая с хорошо сохранившимися руками, несмотря на мужа, троих сыновей и огромное хозяйство.

Галина Степановна выслушала наш запрос и не удивилась.

— Шишкина уже работала здесь года три, когда я приехала. Она тогда географию преподавала. И еще что-то, не помню уже точно. Я в первый же год замуж вышла и почти сразу забеременела. Больницы нашей еще не было, только фельдшерско-акушерский пункт. Ходить туда приходилось часто, иначе бы декретный отпуск не оформили. Один раз Нину Ефимовну я у акушерки встретила. Но зачем она там была, точно не знаю.

Что мы с Иваном ребенка ждем, вся деревня знала. А что Нина с Георгием — никто не знал, и не похоже было, что они ладят. И не видно было. Впрочем, Шишкина всегда такая. Нескладная. Может быть, из-за этого. Я Игоря в районе родила, а Нина к матери уезжала и уже с Сережей вернулась. Тогда декретный был совсем небольшой, три месяца. Мой мне работать не разрешил, сказал увольняться, пока Игорь не подрастет, а Нина понянчилась с недельку с малышом и увезла его к матери. Там он и жил до самой школы.

В школу я снова устроилась, когда Игорю семь было. У меня к тому времени еще и Ванечка подрастал. Но хотелось Игоря самой учить, вот и вышла на работу. Шишкина Сережу в мой класс пристроила.

Таня осторожно спросила:

— Он хорошо учился?

— Хорошо, — ответила Галина Степановна. — Даже очень хорошо. Но был какой-то прозрачный весь, тоненький, белесый… И не болел никогда. И всегда был тихий, даже в старших классах.

Галина Степановна замолчала, мы уже хотели откланяться, как вдруг она сказала:

— Да, дома он не жил…

–?

— У нас уже тогда интернат был, из дальних деревень в зиму не наездишься. Вот в интернате Сережа и жил. На лето мать увозила его к бабушке, на Урал куда-то. Шишкина говорила, что так лучше, что ей некогда: директорство все силы отнимает…

— Кто же ее директором назначил? — вырвалось у меня.

Галина Ивановна улыбнулась:

— Здесь до нее настоящий директор была. Молодая еще, энергичная, лет 40 ей было, когда я сюда приехала. И вдруг — заболела. Я перед декретным бумаги у нее подписывала, она еще ничего была, а когда увольняться пришла, не узнала ее: кожа и кости, и седая вся. Как ее не стало, Шишкину и назначили… А как и за какие заслуги, этого не знаю…

Потом подумала немного и добавила:

— Она в партию вступила… Вот ее и назначили. Беспартийному в директора ходу не было.

— Да как же так? — начала было я, но Галина Степановна перебила меня:

— Ей кто-то из района рекомендацию в партию дал. Точно не знаю, но вроде бы Шишкина тому человеку помогла ребенка вылечить, лекарку какую-то вроде бы нашла, и ребенок выздоровел, а так уже все врачи от него отказались…

Вечером мы пересказали услышанное Любе, та, обложенная подушками, с чашкой чая в руках, подумала и сказала:

— Она почкованием размножается… Это я вам как биолог говорю…

Таня поднялась и потрогала Любин лоб: нет ли температуры…