Шишига

Ольга Теньковская (2024)

На огромном пространстве, растянувшемся вдоль Камы на две тысячи километров в длину и на триста — в ширину, вечно юная Шишига жила с незапамятных времен. Тысячу лет, две тысячи лет… Кто эти годы считал? Лесным духом приставлена она к Каменному, Земному поясу стеречь его: беречь хрустальную чистоту рек, нетронутую зелень лесов, каждого зверя, каждую птицу… И Шишига берегла и хранила, пока не полюбила смертного мужчину, а, полюбив и потеряв его, ушла в мир людей в поисках того, кто покорил ее… Но кто сказал, что всемогущая лесная ведьма может быть счастлива простой жизнью смертных?

Глава 4 Падловна

Неуправляемый класс оказался вполне управляемым. Пока неформальные лидеры отсутствовали, я разобралась с формальными. Все дети в классе были чистенькие, симпатичные, приветливые. Меня поразило национальное многообразие: русские, и немцы, и латыши, и эстонцы, и одна казашка. Класс был дружный.

В октябре, после уборочной, в класс вернулись те, кто делал в нем погоду: Валерка и Яшка. Хотя по восемнадцать им исполнилось только через месяц, они были взрослыми — эти старшие сыновья в многодетных семьях, брошенных отцами. Они уже два года работали на настоящих тракторах на посевной и уборочной и зарабатывали реальные деньги, содержа своих матерей и младшую ребятню. Взрослые мужчины здоровались с ними за руку, Валерка курил открыто и открыто же ходил к местной аптекарше. На второй день после возвращения в класс он заявил, что весной женится на мне и сделает мне ребенка. Класс ликовал.

Но кто-то из учителей сделал мне просто бесценный подарок: в личном деле Валерки я нашла его характеристику для военкомата. У него была мечта: он хотел поступить в военное училище. Ничего больше было не нужно, я сломила сопротивление. А Яшка сдался следом, без боя.

Жизнь почти наладилась, если бы не Шишига. В школе ее боялись и сторонились, но было у нее два-три идейных последователя, и самая ярая — Инесса Павловна по кличке Падловна. Правда, называть так Падловну в глаза никто не решился бы: сто тридцать килограммов живого веса, да еще разъяренных тем, что недавно от нее сбежал засусленный тощий муж, здесь же сбежал, в этой же деревне, к какой-то там медсестре, и откуда только эту суку в деревню нанесло и так далее, и так далее…

Шишига никогда ни с кем не связывалась открыто, это делала Падловна. В школе она значилась завучем и власть имела неограниченную. Это она каждый день приносила мне весть, когда и в какой последовательности я должна посещать ее уроки и уроки Шишиги. На мои резонные ответы, что ни та, ни другая русский язык не преподают, Падловна совала мне бумажку с предписанием и выплывала из класса, виляя необъятной кормой. Первое время я ходила, слушала невнятное изложение географии и истории в исполнении «учителей года».

Ходить на уроки Падловны было скучно. Увлекательнейшие исторические парадоксы, могущие поразить воображение ребенка, Инесса превращала в липкую бесформенную субстанцию, часто противоречащую себе. Рассказывая об индульгенциях, этой великолепной демонстрации средневекового лицемерия, Падловна нагородила такого, что дети начали воспринимать индульгенцию как повестку на костер и никак не могли взять в толк, почему за нее нужно еще и заплатить.

И если уроки Падловны были скучными, то уроки Шишиги — страшными: география находилась по другую от нее сторону баррикады, и именно с ней — с географией — вела Шишига ежедневную борьбу. Дети были лишь безмолвными зрителями в театре ужасов: выискивая что-то на карте в пределах Европы, Шишига так задирала руки, что платье на ней поднималось выше колен и обнажало шишковатые ноги в разного цвета чулках, прихваченных широкими резинками, и фиолетовые панталоны. Обычно найти искомое Шишиге не удавалось.

После каждого урока она задерживала меня в классе и еще раз поясняла, как методически грамотно выстроить обучение. И каждый раз выпытывала, как мне показался ее урок.

— Нина Ефимовна, все хорошо, только руки высоко не поднимайте, а то резинки от чулок видно, — не выдержала я однажды и, не дожидаясь возмездия, вымелась из класса.

…Господи, сколько можно? Мою первую учительницу тоже звали Нина Ефимовна. Она могла на уроке достать из сумки яйца и спокойно пожирать их на наших глазах. У всех в классе был ужасный почерк, никто, кроме нескольких человек, не научился читать и считать к концу первого класса. А ведь это была хорошая городская школа. Даже моя мама, прощающая людям почти все слабости, не выдержала и погнала отца в школу на разговор с директором. После этого пожирание яиц прекратилось, но мой почерк лучше не стал, пока за дело не взялся отец: это он научил меня красиво и правильно писать…

Однажды я поймала Падловну на искажении истории, и не какой-нибудь средневековой, а времен Великой отечественной войны, и получила огромное удовольствие, ткнув ее харькой в напущенную ею вонючую лужу. Больше Падловна к себе не приглашала, а к Шишиге я просто перестала ходить. Шишига проглотила.

Мы сами нарушили равновесие. Кроме преподавания Люба занималась теплицей. Ее попечением теплица стала работать круглый год, снабжала школьную столовую свежей зеленью, а лично нас — огурцами и хризантемами. Люба же развела вокруг школы цветник, а за школой грядки с капустой и баклажанами.

Сентябрь стоял роскошный, теплый, мы даже купались несколько раз в местной речке. Люба не спешила снимать урожай, и вот на этот урожай забрела корова. Она как-то проникла на плодоносную территорию и дожирала уже второй кочан, когда мы с Татьяной вывернули на тропинку за школой и пошли к калитке. Корову мы не заметили. Но Люба обратила наше внимание на безобразный факт.

— Девчонки, — кричала она откуда-то сверху, — девчонки!!!

Мы вертели головами, пока не нашли ее лицо в форточке на третьем этаже.

— Что?

— Девчонки, гоните корову с капусты.

И только сейчас мы увидели корову, подхватили с земли прутики и ринулись к наглому животному. Корова поддалась, и мы погнали ее к калитке.

— Куда вы ее гоните? — заверещала сверху Люба. — Куда вы гоните? Она не пройдет в калитку, гоните через ворота.

— Как же! Не пройдет! Падловна проходит, а корова не пройдет!

Мы зашлись в смехе, а потом обернулись обе, как по команде: позади нас стояла Падловна.

Развернувшись так резко, что от колыхания ее юбки поднялись листья с тропинки, она почесала в школу, к Шишиге.

Весь следующий месяц Падловна превратила для нас в один сплошной кошмар: она моталась к нам на уроки каждый день, вмешивалась, что-то выкрикивала с задней парты. После урока был обязательный «разбор». Не так было всё, опровергались сами правила русского языка и произведения классиков, видимо, как теоремы и формулы тоже. После разбора Падловна составляла разгромные бумажки и приносила их нам на подпись, подписывать мы отказывались.

Поздние ужины теперь были полностью посвящены разработке стратегии противостояния. Шишига будто знала, о чем мы говорим вечерами на кухне, наша оборона проваливалась.

В конце концов, устав до онемения от осады, мы сами перешли в наступление. Как только заканчивался урок, двое из нас скачками неслись туда, где Падловна уже начинала изводить свою жертву, вваливались в класс и заводили свои разговоры: о пирожках, о начинках, о том, что 9Б окончательно обленился и надо принимать меры, пока не поздно, о новых платьях и еще Бог знает о чем. Падловна пыталась переорать нас, но мы пороли чушь самозабвенно, поднимался страшный гвалт, звенел звонок, и мы расходились по классам. К разборкам перед учениками Падловна не была готова. Наступление длилось недели полторы, набеги на уроки закончились. И даже вроде бы установилось перемирие.

В учительской Падловна время от времени пыталась втянуть нас в свои разговоры.

— А мы вчера с Галей ничего не готовили (Галя — это ее дочка, ширококостная, как мать, дылда из 7А). Мы только хлеба две булки купили. И натушили две трехлитровые банки кабачковой икры. И съели, — делилась с нами Падловна.

— Обе банки съели? — лениво спрашивала Таня.

Падловна, сообразив, что наделала себе на голову, выметалась из учительской.

Иногда, забыв прежний урок, она заводила:

— Я когда в 61-м сюда после института приехала, я тоненькая была, тростиночка прямо. Вот как Галечка моя.

Таня, одарив Инессу искренней улыбкой, кивала головой:

Ну, да, да… А какой ваша Галечка размер носит?

Звук голоса Тани еще таял в воздухе, а дверь уже хлопнула: Падловна понеслась к Шишиге.

Таня дразнила Падловну жестко, из принципа. Она была старше нас, в школе проработала семь лет. Институт наша Танечка закончила в Иваново и попросила распределения в Сибирь, в сельскую школу. И хотя ставка учителя математики в школе была, Тане ее не дали, только несчастных девять часов выделили, а остальное Падловна благословила своей золовке, у которой и так часов было, хоть не ртом ешь, но золовка с мужем строились, нужны были деньги.

Таня пару лет пробилась на половине ставки, кое-как затыкая дыры, а после не выдержала и съездила в область, в отдел образования. Падловна получила по голубым шарам, золовка как-то сразу открестилась ото всего, и Тане достались и математика, и физика.

Все эти стычки к добру не привели. Шишига выползла из своей норы.

Вообще-то она всегда пряталась в своем кабинете, запирала его на ключ, даже если выходила на пять минут. К себе в кабинет Шишига никого не приглашала, предпочитала доставать человека на его рабочем месте. В кабинет доступ был только у Падловны. Даже уборщицу Шишига туда не допускала.

Простодушная наша тетя Феня так поясняла отсутствие ключа от директорского кабинета, когда учителя однажды утром не увидели журналов в учительской и припомнили, что вчера Шишига забрала их на проверку:

— Нина Ефимовна сами знают, оставлять кому ключ или нет. А, может, там бумаги какие важные, что и видеть нельзя. Нет у меня ключа, а Нину Ефимовну в район вызвали, до уроков еще позвонили и вызвали.

Что-то темное почудилось мне в этот момент, и я спросила:

— Кто же убирает у нее в кабинете?

— А кто надо, тот и убирает, — был ответ. — Мне директора не докладываются. Может, сами Нина Ефимовна и убирают, они здесь с утра и до позднего вечера убиваются…

В то, что Шишига убивалась когда-нибудь на уборке, я сомневалась сильно. Как-то секретарь попросила меня заменить ее на часок. И надо же было в это время прийти телефонограмме. Срочной. Для директора. Записав все на листок, я дождалась секретаря, передала ей информацию и собралась домой. И тут Валя подняла на меня умоляющие глаза:

— Екатерина Алексеевна, отнеси телефонограмму Нине Ефимовне. Вы же на одной площадке живете…

Мы, действительно, жили на одной площадке, информация была важная, требовала срочного решения, я сгребла листок и потащила его Шишиге. И услышала, как за спиной облегченно вздохнула секретарь.

Шишига с мужем жили в двухкомнатной квартире. На мой стук долго никто не отвечал, но там кто-то возился, постанывал, я слышала грузные шаги и стук когтей по деревянному полу. Наконец, дверь открыли. На пороге стояла Шишига. Из открытой двери на меня дохнуло зверинцем. И сама квартира за спиной хозяйки выглядела как клетка опасного неряшливого животного в зоопарке: только костей у порога не валялось. Но осмотреться не получилось, Шишига глянула на меня невидящим взором, вырвала из руки листок и захлопнула дверь.

Я постояла в коридоре. Тяжелое, беспокойное чувство вынесло меня на улицу. Обойдя дом, я встала под шишигиной лоджией и посмотрела на окна. Они были грязные. В окне торчал силуэт Шишиги, она смотрела на меня темными немигающими глазами.