Северная ведьма. Книга первая. Потомок

Николай Щербаков

Роман о людях, море, о большой стране, о том, что эта страна пережила, и о тех силах, незримо направляющих нас на пути к предначертанному.

Глава третья. Ночной гость

Женщина сидит на краю кровати, спокойно, внимательно рассматривает его. Виктор чувствует тепло её бедра. Только что убрала руку с его головы и выпрямилась, слегка откинувшись назад. Он собственно и проснулся оттого, что, как когда-то в детстве мама, ему ворошат волосы. На голове у сидящей намотано большим тюрбаном пушистое яркое полотенце. Конец свешивается на плечо. Тонкий, бордовый халат с розовыми кружевами и широкими рукавами позволяет, даже не заглядывая в разрез на груди, предположить, что под ним ничего нет. На лице и на открытом теле капельки воды. Какое лицо красивое! О таких говорят — порода, сообразил Виктор. Большие раскосые глаза, брови тёмные, густые, прямой линией с разрывом на переносице. Красивый, разве чуть скуластый, овал лица, а вот уши, как будто топорщатся. Или нет, это их полотенце так прижало.

А какие губы красивые. Уголки губ как будто вздёрнуты вверх. Мама родная, у меня на кровати такая красавица сидит! Однако, откуда я её знаю? Где я её видел? О-о-о. Как голова трещит! Вспомнил. Это та самая красавица из кафе. Название ещё помнит дурацкое у этого кафе. «Шайба». А что эта красавица у меня на кровати делает? «Послушайте, положите ещё раз свою руку на голову. Как кому? Мне. Она у вас такая прохладная. О-о-о, как хорошо». «А мы что, на ты?». Вот это новость. А ведь я шёл к Тамаре.

Прохладная рука легла Виктору на лоб, а он окончательно всё вспомнил. Вспомнил, как под руки с двумя женщинами, одна из которых сейчас сидит у него на кровати, вышел из кафе. Вторая куда-то исчезла, а с этой они стояли, как выяснилось, ждали машину. Женщина, стоящая рядом с ним была в коротком приталенном полушубке с большим меховым воротником и в шапке. И с шапки хвостик пушистый, звериный свешивался. Чудно. «Девушка, а где ваш колчан со стрелами? Где лук?». Что она ответила, он не помнит.

Подъехало такси. Сели на заднее сидение и красавица коротко сказала: «Арктика». Это он помнит. А вот после этого он смог вспомнить только то, что доехав до намеченного пункта, она долго рассматривала его, а потом со смешком сказала, что её спутника рискованно выводить из машины и назвала какой-то адрес. И они снова поехали по тёмным, заснеженным улицам. На этом воспоминания тухнут. В машине было тепло и покачивало. Да и ночь бессонная сказалась. Надо полагать, что она привезла его к себе домой, иначе чем можно объяснить то, что он видит.

Чтобы положить свою ладонь ему на лоб, красавица опять наклонилась, и халат раскрылся ещё более откровенно. Витя-я-я! Ты такого ещё не видел. И так близко. А красавица убрала руку, выпрямилась и беззвучно засмеялась.

— Да что же ты так растерялся? Я не кусаюсь. А может ты ещё мальчик нецелованный? А?

— Почему ты так решила? — не нашёл, что умнее ответить.

— Тогда давай проверим.

И красавица, быстро, легко прижав ладонями его щёки, как ребёнку, чуть приподняла его от подушки и, прижавшись тёплыми, мягкими губами сделала что-то невообразимое, чего Виктор никогда не испытывал. Когда она выпрямилась, он остался лежать, зажмурившись, вцепившись руками в простыню. Глаза открывать страшно. Надо ведь будет ей в глаза смотреть. Ну, что, Витя, так и будешь лежать? Да что же это ты, как девица красная! Глянул, она сидит так же, руками поправляет на груди раскрывшиеся полы халата. Протянул руки, попытался помешать ей, потянул за халат.

— Не хами, — почему-то шепотом сказа красавица, — это тебе не идёт.

— Я не хамлю. Я, может быть, на красоту посмотреть хочу. А ты не даёшь.

— Успеешь. Всё успеешь. Ты лучше, знаешь, гость ночной, пойди в ванну сходи. Вот по прихожей и налево. Полотенце розовое, увидишь. Зубную щётку я тебе в стакан поставила.

Улыбнулась и опять взъерошила ему волосы.

— Да не смущайся ты так. Ничего в этом страшного нет. Ну не собирался же ты сегодня у женщины ночевать? Так ведь? Ну, скажи честно, не собирался?

— Откуда ты знаешь, а может быть собирался.

— Да брось врать то. Куда там ты собирался. Я ведь всё вижу. Да если хочешь знать, я уже много чего о тебе знаю.

— Откуда?

— Да не откуда. Знаю и всё. Я во всём могу сама разобраться. Мне достаточно тебе в глаза посмотреть. А они у тебя вон какие ясные. А как поцеловала, теперь всё о тебе знаю.

Встала и дернула за одеяло.

— Давай, не стесняйся, иди в ванную.

— А чего мне стеснятся, — резко встал, натянув на себя одеяло, и открыл указанную дверь.

Хозяйка что-то говорила в полголоса, откуда-то, видимо из кухни. Да кто она такая? И вообще, что происходит? Ну, ладно, разберёмся.

Огляделся. Белая ванна с высокими бортами. Полочки, зеркало. Унитаз накрыт какой-то цветной крышкой. Вокруг чистота. На полочках баночки, бутылочки. И Виктор обратил внимание, что ничего мужского нет. Ни бритв, ни одеколонов мужских. Значит одна живёт, не замужняя, сделал простейшее заключение. Пока рассуждал, залез в ванну и открыл душ.

В таком комфорте ему ещё не приходилось бывать. Детство прошло в доме с умывальником «рукомойником» с носиком, который надо поднимать, чтобы потекла струйка воды. Щелчки этого носика и звук льющейся в ведро воды, вот его память об умывании и чистке зубов. Да и в училище и на судах удобства были более скромными, спартанскими, чем здесь. Сейчас мылся с удовольствием, из под струй душа выходить не хотелось.

Как же я в это приключение попал, не выходило из головы? А девка красивая! Только вот, что-то раздражает. Ну конечно то, что вся инициатива в руках этой красавицы. Что это она со мной, как с мальчишкой. Надо всё переворачивать. Нашёл в стакане щётку, почистил зубы и одел недосушенные трусы. Так, вперёд и с песней. Вышел в прихожую и осмотрелся.

Небольшая, по-видимому, однокомнатная квартира, везде горит свет, а за окнами тьма непроглядная. Не понятно, день или ночь. Может быть утро? Получается, что если он проснулся, то утро, что ли? За поворотом прихожей, на кухне увидел хозяйку, стоящую к нему спиной у плиты. В том же халатике, оказавшемся предельно коротким, и без тапочек, в тёплых носках. Виктор подошёл босиком, бесшумно и, остановившись в дверях, невольно залюбовался ею. Халатик не скрывал красоты фигуры, полотенце она сняла и свободно растрепала влажные тёмно золотые волосы с бронзовым отливом. Что же это такое, мелькнуло в голове. Она же мне чужая, а тянет к ней, как к родной. Тянет, сил нет.

Так же тихо, даже на цыпочках подошёл к ней сзади и обнял, прижавшись всем телом. Женщина даже не вздрогнула, как будто ожидала. Только не освобождаясь от его объятий, повернулась к нему лицом и встретила его губы. Так, не отпуская друг друга они и вернулись в комнату. У Виктора кружилась голова от её полузакрытых глаз, её стонов, от всего, что она делала. В какой-то момент ему стало казаться, что они стали одним целым и что это самое лучшее, что может быть на свете.

Потом, лёжа рядом с ней на животе, почти прижавшись носом к её плечу, разглядывал действительно слегка оттопыренное розовое ушко, прикрытое густыми, ещё влажными локонами волос. Густые ресницы, казавшиеся очень длинными из за того, что, закрыв глаза, образовали на скуластых щеках длинные синие тени, мелко дрожали. Это, почему-то показалось Виктору таким трогательным, что он приподнялся и поцеловал сначала один, потом другой глаз и так и остался, опершись на один локоть над её лицом. А она открыла глаза и, вдруг нахмурившись, шепотом спросила:

— Правда, хорошо было?

— Что ты спрашиваешь? Да у меня слов нет. Да…, — он не заметил, что отвечает тоже шёпотом и тоже серьёзно.

И только когда запнулся, не находя слов, они оба рассмеялись. Она наморщила нос и, не переставая смеяться, сказала:

— А с мокрыми трусами, сколько мороки было? Я ведь с тебя их за сегодняшний день второй раз снимаю. Ну, на этот раз хоть по делу. Но еле стащила. Мало того, что мокрые, ещё и это мешало, — она приложила руку к тому, что мешало.

И это было так естественно, так просто в её исполнении, что Виктор не смутился. С этой женщиной было легко. И ему не надо было разбираться, что легко. Было просто очень хорошо и легко.

— Тебя, кажется, Варя зовут?

— Здра-авствуйте. Что, есть повод познакомиться? До этого не было?

— Зачем ты так? Я помню, тебя Варей зовут.

— А то, что мы уже знакомились, ты помнишь?

— Не-а, — качнул головой, — не помню.

— Пить надо меньше. Мы с тобой в такси, когда ехали, познакомились. Меня, действительно, Варварой зовут. А ты сказал, что тебя Вилей зовут. Прибалт, что ли?

— Да нет, это в мореходке так назвали. Виктор я.

— Победитель, значит?

— Какой победитель? О чём ты? А-а, да-да, слышал что-то. Виктория — победа. Так что, и мужское имя обозначает — победа?

— Конечно.

— Да я как-то не задумывался. А у тебя, почему такое старомодное имя? Варвара? Хотя…, Варенька…, очень даже ничего! А знаешь, мне понравилось, что у тебя тело мокрое. Оно у тебя от этого такое упругое.

— Ну знаешь! Оно у меня и не мокрое пока что упругое.

— Что значит пока? Что ты хочешь этим сказать?

Варя помолчала, приложила ему к губам палец и спросила:

— А ну-ка, только не прибавляй, пожалуйста, скажи, сколько тебе лет? Только не прибавляй. Я уже по глазам вижу, как у тебя счеты защёлкали, сколько бы прибавить. Я ведь всё равно правду узнаю.

— Погоди, Варенька, неужели это так важно? Ну, двадцать один. Ну что ты смеешься? Вот в конце февраля будет двадцать один.

— Так. Всё-таки будет? Ну ладно, отпразднуем, — помолчала, — ну, а мне, как думаешь, — чуть приподнялась и чмокнула его в нос, — сколько? — закрыла глаза.

— Варь, я не понял. Мне с тобой, конечно очень хорошо, и всё такое. Но у нас с тобой разговор, как будто мы в загс собрались. Это что, так важно?

— Ладно, я сама скажу. Двадцать восемь. И не будет, а было. Ой, смотри, бровки твои белые сейчас улетят. Не веришь, что ли?

— Ве-ерю. Хотя, если серьёзно, то я бы решил… что меньше. Ну… года на два, три больше, чем мне. Да ладно, Варенька, что ты так об этом серьёзно? Меня это, например, совсем не волнует. Мне это даже нравится. Нет, правда. Ты такая женщина… опытная, и… красивая.

— Ну, слава Богу, заметил.

Она вздохнула и отвернула лицо в сторону. Замолчали. Виктор перевернулся на спину и уставился в потолок.

— А сколько сейчас время? Где мои часы? Мне же на вахту.

— Какая там вахта! До утра ещё спать и спать.

Опять замолчали. Виктору в голову пришла странная мысль, что, мол, за столько месяцев наконец не качает. Штиль, что ли? И не заметил, как задремал. Сон был короткий, но очень ясный. Такие сны у человека часто бывают. Ясные, как явь. Когда ты, как будто, даже проверяешь себя, спишь ты или нет. Что-то происходит, а ты так и не можешь понять, снится это тебе, или нет. Виктор в будке междугороднего телефона. И там, в трубке, где-то далеко голос Тамары.

«Виля, Виля? Виля, ты уже вернулся?» — она кричит, — «что ты молчишь?»

Виктор молчит, он не знает, что говорить. Что ей можно сказать после всего, что он узнал. Она даже фамилию поменяла.

«Ты зачем его фамилию взяла?»

«Вилечка, я ничего не брала! Это всё шутка. Неужели ты мог в это поверить? Я собираюсь и еду в Мурманск. Встречай меня. Встретишь? И в рейс мы вместе пойдём. Я договорилась. Пока ты в рейсе был — я договорилась. Ты помнишь, я собиралась в медицинский поступать? Так я уже поступила. И в рейс с вами врачом пойду. Ну? Теперь ты понял, что всё это шутка была? Я тебя целую крепко-крепко. Помнишь, как мы с тобой на веранде целовались? Помнишь?…Помнишь?…Помнишь?»

Как пружина распрямила Виктора. Он сел, спустил на пол ноги и ошарашено уставился на стоящую у стола Варю. У неё в руках утюг и в комнате запах разогретой утюгом материи. Домашний запах.

— Что такое? Что ты вскочил? Я же тебе сказала, ещё спать и спать. Ложись, я тоже к тебе сейчас приду. И про вахту я твою помню. Не проспишь, — говорила, продолжая водить утюгом, от которого шёл пар, — ты всю дорогу мне говорил, что между женщинами и морем, ты выбираешь море. И что ты не можешь опоздать на вахту. Так что, давай, спи. Ни куда не уйдёт твоё море.

— Ты, это…, не иронизируй.

Напоминание о вахте и промелькнувший сон вернули притихшую боль. И теперь и эта незнакомая квартира, и красавица Варя вызвали раздражение.

— Где моя одежда? И вообще, что происходит?

— Какая одежда. Ночь на дворе. Утром встанешь и поедешь к себе на пароход. Витя, ну что не так? Я вот утюгом досушу твои вещи, — повернулась, — а-а, да тебе что-то приснилось?

Ну вот, она ещё и ясновидящая, на мою голову.

— А как ты думал? — и загадочно улыбнулась.

Выдернула шнур утюга и, продолжая улыбаться, вышла из комнаты. А Виктор, набросив на плечи одеяло, подошёл к окну. Отодвинул штору, за окном ночь. Пригляделся, увидел огни города. Оказывается он на высоте. Посмотрел вниз, понял, что он где-то на третьем или четвёртом этаже. Внизу, под окнами слабый уличный фонарь. Света от него мало, но в его пятне, искрясь, косо сыпет мелкий снег. Рой снежинок взмывает верх, замирает и слегка кружась, начинает падать, но вдруг резким порывом уносится из пятна света, а на его место летят другие языки серебристых точек. Такой снежок, он уже знал, только с крепким морозцем может быть. Колючий, секущий, от него лицо сначала горит, потом немеет. Не хотелось бы сейчас на улице оказаться. Присмотрелся, чуть дальше, по-видимому, через улицу тёмные пятна двухэтажных домов, кое-где тоскливо, бледно светятся окнами. Пригляделся, за серыми заснеженными крышами этих домов и дальше, едва различимые огни города. Глаза привыкли к темноте, и он разглядел, что в свете качающегося фонаря видно пятно улицы. И не было в этом пятне ни тротуара, ни дороги, а только светлое, слабо искрящееся пятно снега. Холод, стужа за окном. И Виктор остро почувствовал, что стоит в тепле. Оказывается, он прислонился ногами к батарее, и тепло обволакивает его, проникает под одеяло, наброшенное на голое тело. А за окном мороз, темнота и пока что чужой город. И ещё пришло в голову, что он даже не знает, где он находится. В каком краю города, где порт? А может и не в городе, а в каком-то посёлке на окраине Мурманска? Ох, Витя, Витя…, давно в приключения не попадал? Надо с достоинством из этого выходить. Ты ведь не мальчишка, пора вести себя, как мужчина. Ну, не уходить же прямо сейчас. Кому нужна такая примитивная демонстрация. Никто не оценит, усмехнулся. Да и почему я должен уйти от этой, ставшей в одночасье такой близкой женщины? Красивой женщины, в который уже раз отметил. А Тамара? Погоди, но ведь Тамара — чужая жена. Забыл?

За спиной щёлкнул выключатель и перед глазами вместо холодного, заснеженного города возникло стекло с отражением светлой, тёплой комнаты.

— Пойдём, родной, спать. Мне утром на работу, тебе на вахту. Ну? Хватит дуться.

Ты смотри, как она точно попала в его настроение. Попала так, как будто они вели мысленный диалог. И сейчас, она отодвинула от него заснеженную улицу, щелчком выключателя и тихим словом «родной» рассеяла его горькие мысли.

— Варь, я уже родной?

— Удивляешься? Ты ещё многого, родной, не понимаешь. Мы с тобой, как родились, родными стали. Я ведь не девочка. Заметил?

— Да, девочкой тебя не назовёшь.

— Так вот. Я глупостей не говорю…, и не делаю.

Они уже повернулись друг к другу и стояли обнявшись. Варя была чуть ниже Виктора и потому смотрела на него, чуть задрав голову и касаясь губами его подбородка. И в глазах столько тепла, как будто снова под горячим душем оказался.

— Варь, ты меня обволакиваешь.

— Пойдём?

Таких откровенных глаз и заговорщицкого шепота ему еще не приходилось ни видеть, ни слышать. И хотя это было ново, но как будто понятно и знакомо Виктору древней мужской памятью. Как будто он оказался актёром пьесы, в которой и свою роль и роль партнера он знал и с головокружащим удовольствием начал исполнять. Они легли, обнявшись. Свет Варя выключила, и они лежали в полной темноте.

— Витя, я могла бы тебе и не говорить всего, сам бы скоро понял, — помолчала, — у тебя девушка была?

— Не пойму, ты наугад спрашиваешь, или что-то знаешь?

— Миленький, да по твоему лицу книгу о тебе читать можно. Оно у тебя такое открытое и выразительное, что за тебя страшно.

— Хочешь сказать, что у меня на лице написано, была у меня девушка или нет?

— Конечно. По лицу видно, что ты очень расстроен. И весь день сегодня очень расстроен. А в машине несколько раз меня Тамарой назвал.

— Вот так? Да? — помолчал, — зачем же ты тогда меня сюда привезла?

— Ох, — вздохнула, — детский сад, подростковая группа. Придется пояснять, чтобы ты не подумал, что я первого встречного в постель к себе кладу. Я ведь тебе сказала, что глупостей не делаю. Я тебя, Витя, очень давно ждала. И потерять не хочу. Потому и привела. Понял? А Тамара эта у тебя была. Понял? Бы-ла. Теперь у тебя только я есть.

Варя прижалась всем телом, говорила, жадно целуя ему шею, щеки, подбираясь к губам.

— Как это, теперь? — успел спросить Виктор.

— Витя, ну не заставляй же ты меня признаваться, — уже захватив его губы, жарко шептала Варя, — что у меня голова от тебя кругом идёт. Мальчишка. Я вот понимаю, что нельзя мужику так откровенно признаваться, а ничего не могу с собой поделать.

Больше они уже в эту ночь не о чём не говорили. Да, Виктор, ты в эту ночь стал мужчиной. Ты взял-таки инициативу в свои руки. Ты утомил эту женщину. Через час, или два, она уже спала у тебя на плече, и ресницы у неё вздрагивали, как и первый раз. Только ты этого уже не видел. Ты тоже спал. И сны не приходили к тебе, потому, что руки твои не выпускали из объятий, ставшее близким и желанным, тело женщины.

Проснулся он оттого, что Варя целовала его. Она уже была одета и, присев у кровати на корточки, целовала его. В глазах неподдельная нежность.

— Вставай, Витенька. Быстренько позавтракаем и поедем.

На стуле, рядом с кроватью висела вся одежда сухая и тёплая. Варя её всю ночь на батарее держала. И когда Виктор умылся, оделся и зашёл на кухню, на столе уже стояли чашки с дымящимся чаем и бутерброды. И ещё стояла стеклянная вазочка на не высокой ножке, в которой искрилась горка красной икры. Варя перехватила его взгляд и, с гордой усмешкой вздохнув, заявила:

— Да. Мы, торговые работники, без икорки не можем. Могла бы ещё сёмужкой угостить, но возиться, нарезать времени нет. Обойдёмся икоркой, Витя?

Витя потёр руки и великодушно согласился обойтись икоркой. Чай горячий, ароматный. Виктор такого не пил раньше. Травки, пояснила Варвара. Привораживаю, чтобы крепче любил, посмеивалась. Несколько минут молча жевали, прихлёбывая чай, сооружали друг другу бутерброды, передавали через стол. Молчали и улыбались. Спроси сейчас у Виктора, чего, мол, улыбаешься — не ответил бы. Ему просто хорошо было. И Варя, сидящая напротив, улыбалась ему. Подперев щеку, так что прищурился один глаз, смотрела на него, и улыбалась.

Виктор тоже жмурился от удовольствия и в какой-то момент приоткрыл глаза и увидел вдруг сидящую напротив женщину, с белой прядью седины через всю голову, от центра лба в обе стороны, как усыпанная алмазной пылью корона или диадема. Еще, показалось ему, что по плечам женщины струились складки тяжелой бордовой ткани, над левой высокой грудью схваченные большой брошью в виде летящего человека с обнимающими его крыльями. Брошь явно золотая. Но не на брошь смотрел Виктор. Он видел только глаза Женщины. Взгляд из глубины, необыкновенно добрый, первозданно добрый, на мгновение окутавший Виктора мягким теплом, заставивший его ничего, кроме неё, этой неожиданно, непонятно откуда взявшейся женщины, видеть и слышать. И услышал он в звенящей тишине, нет, почувствовал её голос, сказавшей: «мальчик мой, я нашла тебя». Виктор тряхнул головой, поставил неверной рукой чашку и…, на него так же, улыбаясь, смотрела Варя.

— Тебе долить? — она взялась за стоящий на столе заварной чайник.

— Да нет, не надо, — отодвинул дрогнувшей рукой чашку.

Показалось, недоспал, решил Виктор. А образ женщины растаял не только в глазах, но и в памяти. Как будто его и не было.

Быстро собирались, одевались, толкались в прихожей. Застёгивали друг другу пуговицы, поправляли воротники, шапки. И не поцеловались. Постояли недолго, держась за руки, и глядя в друг другу в глаза. И не понятно было прощались они, или расставались, зная, что встретятся. Спустились по тёмному лестничному пролёту, держась за руки. За хрипло скрипнувшей дверью подъезда им в лицо и за воротник ветер сыпанул пригоршней морозных игл и, скользя по наметённому за ночь снегу, они побежали к стоящей посреди улицы машине. В тесную кабину грузовичка с крытым кузовом сначала, с помощью Виктора забралась Варя, потом втиснулся Виктор, захлопнув дверцу. Варя поздоровалась с водителем и сказала, что надо заехать в рыбный порт, к главной проходной. Водитель молча кивнул, и они поехали по заснеженным улицам. Всю дорогу ехали молча. Только Варя с водителем о чём-то вполголоса поговорили, но Виктор за шумом двигателя ничего не услышал, да он и не прислушивался. Виктор понял, что это служебная Варина машина. Уже когда подъезжали к порту, Варя сжала ему руку и тихо, на ухо:

— Я с тобой не прощаюсь, понял? Ты запомнил, где я живу?

— Нет, — смутился, — я ведь города не знаю

— Ладно, сама найду. Какой говоришь пароход? «Муром»? Найду.

Подъехали к порту. Виктор выскочил из кабины, оглянулся, махнул рукой и пошёл к проходной. Вчера, когда выходил из этой проходной, он и представить себе не мог, что так всё обернётся, мелькнуло в голове. За спиной заурчал мотором, заскрипел по снегу колёсами уходящий грузовик.

Нет, это только показалось, что он забыл промелькнувший в сознании образ и голос этой женщины с седой прядью, и золотой брошью. Голос её будет возникать в его сознании сопровождаемый звенящей тишиной не раз по жизни. Как правило — в тяжелых, казалось бы, неразрешимых ситуациях. Он не будет давать советов, подсказывать правильных решений. Он будет еле уловимым, как шорох упавшего листа, как дуновение ветерка в открытое окно: «я здесь, будь спокоен». И тогда, где бы он, Виктор, не был, он будет вспоминать и так же на мгновение видеть взгляд этой женщины. И будет приходить спокойствие. А у спокойного человека больше возможности принять правильное решение.

Вот…, такая ночь была…, проплыла желтыми, искрящимися пятнами уличных фонарей, прошелестела поземкой морозной, туманным облаком и растаяла за спиной. Как бы и не было ничего. Ни дня, ни ночи, ни «шартреза», ни удивительной Вари.

Буксиры хрипло покрикивают, туго натянутый швартовый канат на морозе скрипит, под ногами брус причальный гудит, выскальзывает из под сапог. Виктор, засунув руки глубоко в карманы, почти бежит по причалу к «Мурому». Никогда еще его не тянуло так на свой пароход, в свою каюту. Где все знакомо и понятно, где стены, переборки многие месяцы отгораживали от любых невзгод: непогоды и тяжелой вахты, дурного слова и тяжелых мыслей. Стоит войти, поставить любимую пластинку, лечь на диван и….