Гнев изгнанников

Николай Побережник, 2016

Волею неведомых сил он был заброшен в другой мир, в котором смог адаптироваться, найти друзей, любовь и… врагов, которые лишились власти, затаили обиду и нашли союзников среди вероломных и хитрых иноземцев. Потеря близких, предательство и изгнание не смогут сломить того, чья воля и характер переплелись с Хозяевами болот – дикими монстрами с кошачьей натурой. Желая спасти любимую, Никитин встанет на тропу, которая приведет его в Шахар. Он въедет в древний город верхом на болотном коте ожившей легендой. Бэли поведет древний народ, пути назад нет, пусть сбудется пророчество!

Глава пятая

По дороге к Городищу

До заимки Ласа добрались к вечеру, ничего подозрительного я не обнаружил.

Скот в загоне, детвора во дворе, женщины, обступив высокую ступу, толкут местный аналог кукурузы в муку. Лодки Чернавы у длинных мостков вдоль протоки не было.

— Никитин, Дарина! — выбежала из-за бани дочка Ласа, пышная девица лет пятнадцати. — Как давно вы к нам не приплывали!

— Здравствуй, Лидна, — с большим трудом улыбнулась Дарина и бросила ей веревку.

— Вот батюшка обрадуется!

— Как твой брат, Чернава помогла? — спросил я, сойдя на мостки.

— Да он, глупый, желтых ягод наелся, Чернава напоила его отваром да уплыла.

— Куда?

— Не знаю, — пожала плечами девчушка, — домой, наверное.

— Ну, веди к батюшке…

За столом в просторной горнице сидели я, Дарина и Лас. Я уже рассказал все, что случилось, а также то, что Чернавы дома нет. На щеках Ласа играли желваки, отчего и без того его широкое лицо, обрамленное густой бородой, словно жило своей жизнью.

— Чудно… Вниз по протоке она поплыла, домой, стало быть, — пожал плечами Лас.

— Нет ее дома, — помотал я головой.

— Чудно… Ну что ж, пойдем, покажешь.

Забравшись в лодку, Лас перебрал все трофеи, отшатнувшись, бранно выругался, увидев глаза чужеземца, и, выйдя на мостки, сказал:

— Надо князя предупредить.

— А ты сам не слышал, не видел ничего чудного? Ведь тут недалеко перекресток трактов…

— Нет, Никитин, ничего, патруль дружинников третьего дня заезжал, набрали фляги воды да мяса вяленого купили, ничего не рассказывали такого и об опасности не предупреждали…

— Тогда поплыву. Чувствую, неспроста это все, да уж больно спокойно они себя вели, загубив Вараса.

— Пусть примет его Большая луна да предки рода его, — кивнул Лас и, прикрыв глаза, несколько секунд безмолвно шевелил губами.

— «Поплыву»? — нахмурившись, уточнила Дарина, когда Лас закончил свою молитву.

— Осталась бы ты здесь, пока я в Городище сплаваю, — приобнял я Дарину за талию.

— Чего это? — оттолкнула она меня плечом и впилась возмущенным взглядом.

— Не знаю, мало ли чего в пути, — пожал я плечами.

— То-то и оно! С тобой поплыву!

Спорить не стал — бесполезно, и отчего-то в памяти всплыло слово «подкаблучник»…

Род у Ласа большой для простого крестьянина, по местным-то меркам Трехречья. Несколько семей, ватага ребятишек, гомоня, носится по заимке, женщины все по хозяйству, да мужики при деле. Я видел, как Лас, после того как мы с Дариной отправились протокой к Городищу, озабоченный новостями, что-то объясняет трем рослым парням, сыну и двум племянникам, все при оружии — наверняка на ночь отправит караулить заимку.

Засветло в Городище не успевали, поэтому решили заночевать прямо в лодке у нескольких мостков притулившегося в излучине широкой протоки многодворца. Люди уже спали, только в паре вросших в землю домишек был виден тусклый свет лампад, да со стороны постоялого двора, что недалеко от мостков, доносился шум пьяной компании. У мостков несколько лодок, в одной из них, похоже, кто-то тоже ночует, укрывшись теплым кафтаном. Прижавшись и уткнувшись лицом мне в шею, Дарина постоянно тяжело вздыхала, я чувствовал, как она, моргая, щекочет мне щеку своими длинными, намокшими от слез ресницами — не спит.

Почувствовал… то самое ощущение опасности и тут же открыл глаза. Большая луна то и дело скрывается за большими тяжелыми тучами, медленно плывущими на юг, тихо, еле слышно журчит протока, ночная хищная птица несколько раз громко вскрикнула в стороне рощи, что начиналась на окраине многодворца. Дарина так и уснула, прижавшись ко мне, лишь носик торчит из-под ворота кафтана. Я нащупал у борта ножны меча и медленно, стараясь не разбудить Дарину, сел в лодке. Не менее двух сотен силуэтов всадников и пару фургонов разглядел отлично, метров пятьдесят до них, едут по тракту, приближаются к мосту через протоку. Головы и грудь лошадей в броне, доспехи всадников я уже не мог не узнать. Едут, будто и не ночь вовсе…

Принцесса Скади, единственная дочь императрицы

С самого детства Скади воспитывалась как будущая владычица империи Каменных башен. Пусть отец-император рано оставил свое дитя, сгинув в темных и полных тайн предков подземельях Потерянного города, кроме императрицы-матери ее воспитывал добрый десяток всевозможных леди-наставниц, нянек, прачек и даже садовник, посвящавший ее в тайны цветов и растений. Тяжелый недуг приковал мать к постели, когда Скади исполнилось шестнадцать.

Императрица еще до болезни снаряжала несколько экспедиций в разные стороны от границ империи, в том числе и морских. Прошли годы, но не вернулись корабли, затерялись в пустыне, болотах и высоких горах несколько тысяч воинов экспедиционных полков. И лишь весной от единственного оставшегося экспедиционного полка пришли добрые вести с востока. На расстоянии в несколько месяцев пути через пустыню есть некое княжество, населенное дикими людьми, пусть и организованное в странные роды и возглавляемое новым молодым князем. Получив эту весть, императрица вскоре скончалась, но перед этим предсмертной волей наказала своей дочери приложить все усилия, чтобы расширить владения империи.

— Ты должна использовать все свое обаяние, красоту и ум, чтобы князь дикарей отдал свое княжество в твои руки, — императрица тяжело дышала, распухшая шея сжимала горло, что не давало говорить и дышать, не прилагая усилий.

— А если он не захочет? — Скади сидела на кровати рядом с матерью и держала ту за руку.

В изголовье стоял высокий Тихней, верховный министр и глава собрания ученых, а также по совместительству постельничий матери-императрицы… вот уже несколько лет как. Он со страдальческим лицом смотрел на измученную болезнью женщину и кивал на каждую ее фразу, при этом то и дело, искренне переживая, смахивал слезы.

— Лучше, чтобы захотел. Наши воины самые сильные и бесстрашные, но зачем проливать кровь и настраивать против себя этих дикарей, приложи все свои знания, ум и… — императрица зашлась кровавым кашлем, отстранив от себя дочь, кое-как выдавив: — Не смотри!

Но Скади не могла не смотреть на мать, которая была еще так молода, которая еще не всему ее научила, тоска и горе разрывали сердце девушки. Но она подчинилась, и пока мать не избавилась от кашля, разрывающего ее изнутри, Скади стояла, отвернувшись от изголовья кровати.

— Вот, — императрица достала из прикроватной тумбы, украшенной искусной резьбой с золотым покрытием и цепочкой драгоценных камней по углам, свиток, опечатанный императорской печатью, а также шкатулку из кости монстра подземелий, — здесь моя предсмертная воля и императорская печать.

— Матушка, — Скади кинулась к матери.

— Будь достойна памяти своих предков! Зачитай это завтра на совете и прими печать власти…

Вспоминая последние минуты жизни матери, Скади сидела в большом фургоне, который тянули четыре пары лошадей, сопровождаемом отрядом всадников численностью в двести пик. Вокруг ночь, чужие земли, в которые пришлось добираться почти два месяца и пересекать пустыню. На сиденье напротив, больше походившем на диван, старая леди-наставница, скучая, листала толстую книгу и вздыхала, а Скади, отодвинув шторку застекленного окна с резной золоченой рамой, смотрела на пересекающие дорогу протоки. Рощи, луга и огромные территории заболоченных мест проплывали перед ее взором. Скади нравилось, что она видит: несмотря на то что передвигался фургон исключительно ночью, боги наградили народ империи даром — видеть ночью лучше, чем днем. Правда, есть у этого дара и обратная сторона, приходится вести образ жизни преимущественно ночной, так как яркое солнце сильно слепит, да и длительное нахождение на солнце вызывает болезни кожи, почти неизлечимые.

— Скучный роман, — леди-наставница, вздохнув, отложила книгу, — а за окном что?

— Прежде чем стемнело, было очень много лесов в этих землях, — ответила Скади, — иногда я жалею, что мать-императрица оградила меня от приема Снадобья сумерек.

— Только мужчины-воины делают это.

— А матушка?

— Она тоже была воительницей, пока не встретила императора…

— Да, ты мне уже много раз это рассказывала, — вздохнула Скади.

— Наместник Стак предупреждал, что здесь может быть опасно.

— Разве есть чего опасаться с таким сопровождением? Да и воевода князя обещал выслать людей и встретить у крепости.

— У форта.

— Что?

— Они называют это фортом. Наместник Стак говорил, что это очень укрепленное в военном плане сооружение, и что странно, у этих дикарей там самые современные и обученные воины, снабженные оружием, о котором, кстати, поручено узнать нашим шпионам из местных наемников.

— Я не собираюсь с ними воевать, а князь, как мне рассказывали, не такой уж и дикарь.

— Мы все заложники обстоятельств… так что не стоит исключать войны. И не забывай, все же это дикие земли, и здесь живут дикари.

* * *

— Что случилось? — тихо спросила Дарина, взяв меня за руку.

— «Тевтонцы»… их очень много, — прошептал я, глядя, как колонна проезжает мост. Вот пара всадников отъехала в сторону, наблюдают за многодворцем.

— Кто?

— Иноземцы, говорю… Сотни две, едут на юг.

— Война?

— Не знаю, но поехали по дороге, что ведет к форту, — ответил я и внимательно осмотрел тех двоих у моста.

Один из «тевтонцев» повернул голову в нашу сторону, а я явно чувствовал его взгляд на себе. Решил лечь в лодку, чтобы не привлекать внимания, но непонятно — они что, тоже видят ночью? Вопрос… Появилось идиотское желание поднять руку и показать им средний палец, но передумал и решил не экспериментировать и не проверять свои догадки. Наверняка еще представится возможность.

Посмотрев еще раз вслед удаляющейся в ночь кавалькаде, я снова лег, обнял Дарину и закрыл глаза. Нужно выспаться, завтра долгий путь.

Мы скромно завтракали рано утром на постоялом дворе в компании странного соседа, того, что ночевал в лодке у мостков напротив. С виду наемник, но возрастом староват для этой профессии. Длинные редкие волосы, собранные на затылке в худую седую косу, высокий лоб и глубоко посаженные глаза, аккуратные борода и усы. Пара серьезных давних шрамов на лице выглядела ужасно, наверное оттого, что лекарь либо спешил, либо руки росли не из того места, уж очень небрежно были наложены швы. Потертый стеганый кафтан перехвачен поясом с коротким мечом хартской ковки в ножнах, да топорик за спиной. Еще я обратил внимание на шест, что незнакомец приставил к стене — сантиметра четыре в диаметре, дерево почернело от времени, а по всей длине окован плоскими железными кольцами с расстоянием сантиметров в пятнадцать.

Кроме нас троих в харчевне никого. Как ни старался я незаметно разглядеть соседа, но все же пару раз встретился с ним взглядом и бросил это неприличное занятие, еще подумает чего. Дарина завтракала без аппетита, ковыряла ложкой уже остывшую похлебку да то и дело вздыхала.

— Поешь, — уговаривал я ее, но та лишь кивала, опять вздыхала и продолжала гонять ложкой чечевицу.

— Не хочу, Никитин.

— Надо, надо поесть, амазонка моя, вдруг придется меня подменить на весле или стрелять…

— Хорошо, — Дарина глубоко вздохнула и принялась есть.