Цветы лазоревые. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1885

Известный писатель конца XIX – начала XX века Николай Александрович Лейкин внимательно подмечает и ярко описывает в своих рассказах характерные приметы времени, что делает его произведения не только водоворотом образов и ситуаций, но и своеобразной энциклопедией российской жизни на рубеже столетий. В этом сборнике охвачена жизнь во всем ее многообразии, и многие иронично обыгранные темы, такие как суеверия, сплетни, семейные дрязги, бедность и нищета, бюрократия, показуха в благотворительности и повсеместное пьянство, отзываются в читателях и сейчас. Разыгрываются и сценки, характерные именно для того периода: отношения обнищавшего дворянства и новых хозяев жизни – купцов. Высмеивается, хотя, скорее, и по-доброму, ограниченность последних и желание решить любую проблему с помощью денег – например, купить главную роль в пьесе.

* * *

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

© «Центрполиграф», 2023

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2023

* * *

От станции до усадьбы

Поезд медленно подкатил к платформе станции. Сквозь протаину замерзшего окна вагона виднелись на платформе жандарм и суетившийся начальник станции в красной фуражке. Сторож тотчас же дал звонок.

— Станция Климово! Поезд стоит три минуты! — крикнул кондуктор.

Под вагонами зазвякали молотки, пробующие чугунные колеса. Я забрал саквояж и плед и вышел из вагона. Около станционного дома уже ждали седоков окрестные мужики, приехавшие в санях на своих брюхатых лошаденках.

— В Бабурино!

— Два с четвертачком положьте, сударь, — отвечал мужик в рваной шапке, из которой местами выглядывала вата.

— Да ты никак с ума спятил! За что?

— Как за что… помилуйте! Ведь до Бабурина у нас отселева четырнадцать верст считается, а ежели ехать через Казаковку, то и все семнадцать.

— За два рублика садитесь, — предложил другой мужик.

— Одер! Чего ты цену-то сбиваешь! А еще седая борода выросла… — попрекнул его первый мужик. — Ведь в Бабурино надо ехать объездом. Там теперь в речке вода выступила около плотины.

— Барин! Дайте рубль восемь гривен… — крикнул третий мужик. — У меня лошадь хорошая. Живо доставлю.

— Рубль… — сказал я.

— За рубль шесть гривен садитесь! Рубль сорок!.. Дайте рубль тридцать копеек! Не жалейте двух пятиалтынных, — раздавались голоса мужиков.

— Ну, двадцать копеек я прибавлю.

— Садитесь… Эх, была не была! — махнул рукой мужик. — Разве уж только по дороге попотчуете ради морозцу. Иззябли, сударь, стоявши.

Я влез в сани и уселся на куль сена. Мужик приткнулся к облучку, и мы поехали по рыхлому снегу. Лошаденка звенела бубенчиками.

— Орясина! Эка оглобля лысая! За рубль двадцать сажает! — ругались вслед мужику товарищи.

— Дайтесь, лайтесь, черти! Пусть лаются, анафемы, — спокойно отвечал он. — Там седок-то только один и остался. С этим поездом двое приехали: вы да управляющий из Кузминки. Управляющего не посадишь, так и жди до вечера, пока вечерний поезд придет. Здесь налево, ваше благородие, кабак… Прикажете остановиться у елочки?

— Нет, нет… пошел дальше… Что за глупости! Только отъехали — сейчас уж и в кабак…

— Так что за беда? С места-то тронувшись и выпить. А водка здесь, ваше степенство, хорошая, сладкая…

Я промолчал. Елку проехали.

— Вы к кому ехать-то изволите в Бабурино? — спросил мужик.

— Усадьбу посмотреть. Там усадьба продается.

— Тут у нас, сударь, все продается… Верст на сто в окружности на каждое место покупателев ищут. Стало быть, у жида покупать будете?

— Да нешто он жид? Ведь он немец.

— Жид без подмеса, даром что в спиньжаке ходит. Даже и воняет от него жидом… Помилуйте, тут у нас все жиды. Все усадьбы жиды скупили, все пустоши, все леса. Вот уж лет пять с ними маемся. Приехал сначала один жиденок из Питера и купил лес у господина Рыдванова, а там и пошло, и пошло… Как саранча нахлынули. От Питера-то недалеко, всего четыре часа езды, так вот им и способно орудовать. Купит усадьбу, лес вырубит, сад вырубит, а потом и продает. Одну усадьбу продаст — другую купит. Так и барышатся в эдаком направлении… — рассказывал мужик и умолк. — Смотрите, сударь, как она, проклятая, сворачивает, — сказал он и указал кнутом на лошадь. — Сама сворачивает.

— Куда сворачивает-то? — спросил я.

— А тут у нас опять кабак. Вон, полштоф на шесте торчит — это кабак и есть. Любишь, подлая, около кабака постоять! — ласково крикнул мужик на лошадь. — Ведь вот, сударь, скотина она, а удивительно, какие большие смыслы насчет кабака имеет. Очень уж она привычна насчет этого самого… Прикажете остановиться?

— Нет, не надо… После… Успеется еще…

— Водка-то уж здесь больно хороша. Огонь… Да и целовальник — мужик очень ласковый.

— Русский?

— Кабатчики здесь все русские. А вот усадьбы — все в жидах. Сейчас мимо мельницы поедем — тоже жидовская. Даве вот кузня была — и у кузни жид арендатель. Он и хлеб мелет, и под залог разной вещии деньги дает. Господа-то ведь у нас здесь все продались, дотла продались. Сегодня мы, сударь, к себе вечером охотников ждем. Медведь тут у нас поднялся и бродит. Вот вашу милость в Бабурино доставлю, лошадь выкормлю — и опять на станцию потрафить надо. Охотников поджидать будем. Те господа ласковые, около каждого кабака останавливаются. Как кабак — сейчас: стой во фрунт! Наши лошади оттого всю эту команду и знают.

— Чья эта каменная усадьба налево? — указал я на развалившиеся строения.

— Тоже жидовская. Моисеем Абрамычем он прозывается. По летам сам здесь со своими жиденятами существует. И супруга у него жидовская подобрана, мадам Суркович прозывается… Глазастая такая… Начнут, это, они в речке купаться… — Мужик прервал разговор, задергал вожжами и начал хлестать лошадь кнутом. — Что, подлая! Захотелось? Я тя пройму, я тя дошкурю! — говорил он.

— Что такое случилось?

— Известно что. Опять кабак… Ну и сворачивает. Она уж без этого не может. Конь понятливый… Охотники ее в лучшем виде приучили.

— Однако у вас и кабаков же!..

— Страсть. В здешней волости сорок два кабака… И все торгуют на славу. Ежели прикажете, то мы свернем.

— Да ведь будет еще кабаков-то.

— Как не быть… Тут у нас по дороге что ни плюнь — все кабак. А только я к тому, что тут и пивка у целовальника для вашей милости достать можно.

— Какое теперь пиво в эдакую холодину!

— Пиво греет. Оно пуще полушубка греет. С него не зазябнешь.

— Ну его… Пиво приятно после еды.

— Так-то оно так… А я думал, ваше благородие, просто для штуки сдействовать, чтоб ум лошадиный доказать. Сейчас бы вы мне сказали, чтобы остановиться у кабака, а я вожжи брошу, скажу: ну, Васька, исполняй свою правилу! И вот увидите, как она ловко к крыльцу подбежит.

— Нет, уж мы лучше около одного из следующих кабаков на этот фокус посмотрим. Налево-то это что за здание?

— А это жидовская фабрика. Жиды жестяную посуду делают. Тоже усадьба когда-то была, да вот молодой граф Чеканов жиду за долги отдал. Тут и сад сзади-то был. Большущий сад… Деревья двоим и не обхватить… А вот теперь все вырубили. Жид вырубил да кабатчику продал, а энтот в Лупашове постоялый двор выстроил да два кабака новых в Кузминке. Тут целое гнездо жидовское. Есть и в спиньжаках, есть и в мурмолках. Кабатчик наш — он вон у Рождества церковный староста — одного ихнего выкрестил в нашу веру, так что злобы-то было — страсть! Убить сулились. Жиденок так и жить не мог… Взял и уехал в Питер. А теперь супротив кабатчика целая война идет. Хочет он, к примеру, шкуру у мужика купить, а жид навернется и цену набьет. Начнет он приторговываться к овсу, а жид тут как тут. Глядишь — и овес за жидом остался. Теперь, в отместку ему, хотят кабак близ его кабака строить. Нам-то оно, конечно, хорошо: чем больше кабаков, тем лучше. А кабатчику — неважнец. Жидов, сударь, в здешнем месте раздразнить — беда! Вот он раздразнил, а теперь страдает. За веру страдает, потому — ты уж там как ни вертись, а кабак жиды выстроят. Им ежели кабак выстроить, то они летом от одних своих косарей сыты будут.

— От каких косарей?

— А от таких, что эти самые жиды луга тут имеют, сено косят и в казну поставляют, — отвечал мужик и воскликнул опять: — Ну не каторжная ли у меня лошадь? Вот поглядите, что она делает! А все господа охотники…

— Опять кабак? — спросил я.

— Кабак-с… Ничего не поделаешь… — отвечал мужик. — Хоть ты ее зарежь! Уж в здешнем-то месте вы, сударь, прикажите остановиться. Тутошный кабатчик — нам всем благодетель. Когда денег нет — в долг водку дает. Его проминовать как будто и перед Богом грешно.

— Ну, сверни…

Мужик повеселел.

— Вы теперича извольте только на мою тварь посмотреть и полюбопытствовать, что она делать станет, — сказал он про лошадь и опустил вожжи. — Ну-ка, Васька, докажи барину свою умственность лошадиную! — крикнул он.

Лошадь затрусила бойкой рысцой, свернула в сторону и в один момент остановилась около занесенного снегом кабацкого крыльца как вкопанная.