Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея

Николай Лейкин (1888)

Антон Павлович Чехов, прочитав новую книгу Николая Александровича Лейкина, писал ему в личной переписке: «„Стукин“ имеет значение серьезное и стоит многого (по моему мнению) и будет служить чуть ли не единственным памятником банковских безобразий нашего времени; к тому же фигурируют в нем… птицы более высшего порядка. Если в „Сатире“ [имеется в виду роман «Сатир и нимфа», уже выходивший в нашем издательстве] хороши частности, то „Стукин“ хорош в общем». Сложно не разделить мнение отечественного классика и не увлечься как многочисленными интригами, так и многочисленными яркими бытовыми деталями, делающими повествование таким интересным и достоверным. Мелкий банковский служащий Стукин получает возможность продвинуться по карьерной лестнице благодаря тому, что директор банка Хрустальников выбирает его, чтобы выдать за него свою беременную любовницу. Однако это не единственная возможность, которой пользуется Стукин…

Глава V

У невесты

Карета подъезжала к подъезду на Разъезжей улице. Из нее вышли Лавр Петрович Хрустальников и Игнатий Кириллович Стукин. Банковый туз Хрустальников привез ничтожную двойку — Стукина — к невесте. Они вошли в подъезд. Швейцар подобострастно поклонился Хрустальникову.

— У меня изволите, Лавр Петрович, свою шубу оставить? — спросил он.

— Нет, наверху. По всей вероятности, я долго там пробуду. У себя Матильда Николаевна?

— У себя-с… Сегодня днем только прокатиться выезжали. Господин! Вы к кому? — крикнул швейцар Стукину. — Оставьте внизу калоши.

— Он со мной, со мной, — отвечал Хрустальников. — Вот что, брат Стукин… — шепнул он. — Послушай, так и хочется назвать тебя Сукиным, — прибавил он в скобках. — Ну да это ничего. Вот что, брат Стукин… Ты уже познакомься как-нибудь с швейцаром. Тебе часто придется здесь бывать, по всей вероятности, а он человек строгий. На возвратном пути ты дай ему рубль, что ли. Зачем же ты портфель-то с собой несешь?

— Да ведь вы сами велели прийти с портфелем.

— Так ведь то ко мне. Это для того, чтобы люди видели, что будто ты ко мне по банковым делам шляешься. А зачем же сюда-то портфель? Ты мог бы его у меня в квартире оставить. Ну зачем тебе здесь портфель? Ты, брат, ужасно глуп, посмотрю я на тебя. Ну, иди… Вот, брат, на какой лестнице придется тебе жить, если дело с Матильдой Николаевной уладится. Хороша лестница? А квартирка какая у ней! Прелесть. Не знаю вот только, которую каморку она тебе отдаст.

— Это под кабинет-с? — спросил Стукин.

Хрустальников посмотрел на него, как-то двусмысленно улыбнулся и сказал:

— Да, под кабинет. Однако, посмотрю я на тебя, и глуп же ты, Стукин, — прибавил он. — Ну да ничего. Хоть и говорят, что простота хуже воровства, но мне она нравится. В данном случае она лучше. Ты, кажется, обиделся? — спросил он. — Ты, брат, не обижайся. Что же, глупость — ведь уж это от Бога. А все-таки я и за глаза и в глаза тебе скажу… — Хрустальников остановился около темной дубовой двери в третьем этаже и тяжело дышал, переводя дух. — А все-таки я тебе, Стукин, и в глаза скажу: ты благородный человек, ты делаешь подвиг, ты сознательно хочешь прикрыть грех женщины и дать имя ее будущему ребенку. Черта прекрасная. Ну, суди сам, чем виноват невинный младенец? Дай сюда твою руку… Я пожму.

Хрустальников одной рукой взял Стукина за руку, а другой нажал пуговку электрического звонка.

Горничная отворила дверь. Из комнат квартиры послышался звонкий лай маленьких собачонок. Через минуту они высыпали в прихожую. Их было три. Они звенели бубенчиками своих ошейников и прыгали на Хрустальникова. Хрустальников снял с себя шубу и стал натравливать собачонок на Стукина.

— Чужой, чужой… Кусь его, кусь… — тряс он Стукина за фалду визитки.

Стукин ежился. Собачонки хватали его за брюки.

— Что вы, Лавр Петрович, да разве можно так… — говорил Стукин. — Ведь они могут…

— Что могут? Ну чего ты боишься? Съедят, что ли? Разве в состоянии такие маленькие собачки съесть такого большого дурака? Ну, пойдем.

Они вошли в гостиную, устланную мягким ковром. Под большим розовым бумажным абажуром горела лампа. Собаки продолжали лаять на Стукина.

— Лавр Петрович! Это вы? — послышался женский голос из смежной комнаты. — Послушайте, что вы собак-то дразните!

— Я, Матильдочка, не один. Я привез к тебе одного человечка, — отвечал Хрустальников, кладя на пианино свою шапку. — Можно нам обоим войти?

На пороге показалась красивая, рослая, полная молодая женщина в светло-синем кашемировом капоте, вышитом белым шелком. Это был тип русской, неправильной, но симпатичной красоты. Женщина имела густые русые волосы, неподведенные настоящие брови, добрые серовато-голубые глаза, несколько припухшие от обильного сна. Вообще косметики еще не были пущены во весь свой полный ход. На вид ей было лет двадцать восемь.

— Здравствуй, Матильдочка… — начал Хрустальников, подошел к ней, взял за руку и хотел поцеловать.

Матильда Николаевна, увидав постороннего человека, несколько попятилась.

— Что вы! Что вы! — заговорила она.

— А что? При нем-то уж будто и поцеловать нельзя? При нем все можно, — отвечал Хрустальников, взял Матильду Николаевну за подбородок и поцеловал ее. — Ну, Матильдочка, позволь тебе представить: вот это будущий директор «Общества дешевого торгового кредита» Алексей Кирилыч Стукин.

— Игнатий Кирилыч… — поправил Стукин.

— Да, то бишь Игнатий Кирилыч… Ну да ведь это все равно… Алексей, Игнатий… Одним словом, Стукин, будущий директор… Чего ты, Матильдочка, смеешься? Я говорю: будущий… Лет через двадцать пять, через тридцать мосье Стукин наверное будет директором нашего банка… ежели только доживет… — сказал Хрустальников и захохотал. — Тебе сколько лет, Стукин? — спросил он.

— Хе-хе-хе… Шутник вы, Лавр Петрович, — захихикал Стукин.

— Ну, сколько же, однако? Не стыдись, говори. Что тебе свои годы скрывать? Ведь ты не баба.

— Сорок пять-с…

— Ну, вот видишь… Через тридцать лет тебе будет семьдесят пять, ты разбогатеешь, захватишь в свои руки доброе количество наших акций и будешь директором. Кланяйся же Матильде Николаевне. Ну, расшаркивайся, расшаркивайся, как я тебя давеча учил. Вот так. Дай ему, Матильдочка, поцеловать ручку. На, целуй… Вот так… Хороша ручка-то? Хороша? Чего ты улыбаешься? А посмотри, повыше-то какая! Посмотри, локоток-то какой!

— Да что вы, Лавр Петрович… — с неудовольствием отдернула руку Матильда Николаевна, но Хрустальников успел уже отвернуть рукав капота и показать Стукину ее руку.

— Хороша? — приставал он к Стукину.

— Очень прекрасная-с… Уму помраченье.

— Ну, то-то. Однако, брат, я теперь вижу, что у тебя губа-то не дура. Ты тоже понимаешь толк в апельсинах. Ну, Матильдочка, теперь пои нас чаем… Пои и будь с гостем поласковее. Это тот самый Стукин, который и о котором… Ну да ты знаешь.

Они вошли в роскошный будуарчик.

— Садись, Стукин… Что же ты стоишь? — сказал Хрустальников, сел на диван и закурил сигару. — Вообще при нем прошу не стесняться, — обратился он к Матильде Николаевне. — Ну, Стукин, рассказывай нам что-нибудь.

Стукин сидел на кончике стула и глупо улыбался.

— Что же я буду рассказывать, Лавр Петрович? — отвечал Стукин.

— Как что? Что знаешь, то и рассказывай. А не умеешь рассказывать, так пой. Ну, спой что-нибудь. Спой какой-нибудь чувствительный романс Матильде Николаевне.

— Я не пою-с.

— Как не поешь? У Матильды Николаевны вон даже собачонка Путька поет, когда Матильда Николаевна на пианино заиграет. Путька поет, а ты петь не умеешь? Вздор!

— У кого угодно из служащих спросите, что не умею петь.

— Ты часто бываешь в опере?

— Редко-с… Помилуйте, Лавр Петрович, из каких доходов?

— А вот ежели Матильде Николаевне ты понравишься, если звезда твоя взойдет, то и доходы твои поправятся. Знаешь, Мотичка, он даже бороду обрил сегодня, чтобы тебе понравиться.

— Да полноте вам, Лавр Петрович, оставьте… — остановила Хрустальникова Матильда Николаевна. — Вы холостой или вдовый? — обратилась она к Стукину.

— Как есть холостой, самый настоящий холостой-с. Вот уж Лавр Петрович наводили справки, — отвечал Стукин.

— Одни живете?

— С сестрой-с… Сестра у меня вдова… Но сестру можно и побоку, если ей дать двадцать рублей в месяц.

Она папиросы набивает. Очень многие из наших конторщиков у ней покупают.

— Нет, Стукин, нет, это неинтересно. Ты об чем-нибудь другом… — перебил его Хрустальников. — Ты лучше позабавь чем-нибудь Матильду Николаевну.

— Ей-богу, уж не знаю, Лавр Петрович, как позабавить.

— Расскажи какой-нибудь анекдот.

— И анекдотов не знаю. Разве рассказать вам, как я тонул в прошлом году в Фонтанке?

— Ну вот, вот… Расскажи… Пьяный?

— Я, Лавр Петрович, не пьянствую. Я вина пью самую малость.

— Отлично, отлично! Этим ты можешь снискать расположение у Матильды Николаевны. Так рассказывай, Стукин.

— А вот мы лучше перейдем в столовую. Самовар уже готов. Там мосье Стукин нам и расскажет, — перебила Матильда Николаевна.

— Лив самом деле, — согласился Хрустальников. — Снимайся, Стукин, с якоря и пойдем в столовую. Ты вот что, Мотичка, ты нам хереску бутылочку достань хорошенького. Он хоть и мало пьет, а хереску перед чаем выпьет. Это развяжет у него язык. А то он сидит словно язык проглотил. Так вели хереску.

— Сейчас. Я и сама с вами полрюмки выпью. У меня что-то под ложечкой щемит… — отвечала Матильда Николаевна.

— Ах ты, моя добрая и послушная цыпочка! — проговорил Хрустальников, привлек к себе Матильду Николаевну и поцеловал. — Не смущайся, Стукин, не смущайся, — прибавил он. — Это я на правах отца. Ну, пойдем, пойдем в столовую. А какой, брат, у меня здесь херес, так просто пальчики оближешь! — Хрустальников причмокнул.

Они отправились в столовую.