Оборотни Сирхаалана. Дамхан

Неда Гиал (2024)

Дамхан — оборотень, живущий неподалёку от глухих деревенек и защищающий их от нечисти, согласно древнему уговору. Найда — сиротка, подкинутая зимней ночью на чужой порог. Однажды, «благодаря» людской подлости, их судьбы переплетаются.

Глава 5: Аранеева сестрица

Малуша ворочалась, тщетно пытаясь задремать, но сон всё не шёл. Её уже несколько ночей мучили кошмары — то болотные утопленники в окна стучались, то гули с ближайшего тракта в курятник лезли, то волкодлаки в подполе скреблись… А то и вовсе приснится, будто братец-араней умом тронулся и деревню порешил, да к ней ломится. Вот и в эту ночь — только глаза прикроет, как шорохи сразу будто громче становятся, да в сенях словно бы кто-то ходит. Женщина кряхтя встала, чтобы в очередной раз проверить, не забрался ли действительно кто, как в дверь забарабанили. Чуть не выронив от неожиданности лучину, она затаилась, охваченная ужасом, что её ночные кошмары сбываются наяву. В дверь снова забарабанили.

— Малуша?! Малуша, открой! — послышался знакомый голос.

Женщина ещё какое-то время помедлила — в свете последнего кошмара, голос брата отнюдь не ободрял. Да и вообще, мало ли на свете нечисти, способной прикинуться им или наслать морок? Рядом с ней что-то зашуршало и она испуганно взвизгнула, впрочем, тут же зажала рот рукой и тупо уставилась вниз: рядом с ней нервно перебирал лапками мéньший аранея и лучился недоумением. Очередной стук в дверь вывел её из ступора и она наконец отперла засов. За дверью действительно стоял Дамхан, вроде как без признаков сумасшествия.

— Ну наконец-то, — раздосадованно прошелестел он.

— Что это? Кровь? — встревоженно спросила она, прикоснувшись к его перепачканной в чём-то груди.

— Не моя… — отрывисто, словно с трудом, ответил оборотень, чуть отступая в сторону.

Малуша оторопело уставилась на тоненькую как осинка девчушку, стоявшую за ним. Та робко жалась к аранею и всё норовила снова спрятаться за его спиной.

— Кто это? — хозяйка заметила, что одежда девушки тоже измазана кровью, а руки опухли, и встревожилась ещё больше: — Ты откуда её притащил?

— Из расселины, — всё также отрывисто ответил араней и подтолкнул Найду к входу в дом. — Её вместо овцы привязали…

— Что?

Недавний кошмар снова настойчиво постучался в задворки сознания, Малуша поспешила вслед за поздними гостями.

— Ты с ума сошёл?! — напустилась она на брата.

— Не я, — огрызнулся Дамхан, возмущённо мигнув второстепенными глазами. — Эти… — он мотнул головой в примерном направлении Расселины, по другую сторону коей располагались Новые Топки, устало опустился на скамейку, опёрся локтями на стол и спрятал лицо в ладонях.

— Деточка, ты садись, — ласково обратилась женщина к Найде, спохватившись. — Боги, худющая-то какая! Голодная наверно?

— Воды ей дай, — проворчал араней, убирая руки от лица. — Полдня на солнце провела… а то и весь… — добавил он, скользнув взглядом по измученному лицу девушки.

Малуша ахнула и принялась суетиться по хозяйству: принесла воды, пирожков, притащила каких-то корнеплодов и вяленого мяса из подпола, печь затопила, каши сварить. Она исподтишка рассматривала девушку и ужасалась всё больше — волосы спутаны, синяк на пол лица, ссадина через весь лоб, запястья до крови ободраны верёвкой. «Жертвенной овцой» ночная гостья явно становиться не хотела.

— Ты ешь, ешь, — она заботливо пододвинула лукошко со снедью поближе к девушке, видя, что та не решается что-либо взять.

Гостья ещё некоторое время поколебалась, не поднимая на хозяйку взгляда, потом наконец взяла один пирожок. Неуверенно, словно ожидая окрика.

— Они что, действительно оставили девулю вместо овцы? — почему-то шёпотом спросила Малуша.

Дамхан мрачно кивнул, напряжённо глядя, как Найда ест.

— Всю весну мне голову морочили, что, мол, платить дань вообще не могут, волки зимой овец подавили, — поморщился он. — А как волкодлаки несколько девок задрали, так прибежали… — араней заиграл желваками, взгляд его остекленел. — Насчёт второй овцы, правда, кочевряжились, но первый месяц всё нормально было… А этой ночью… вот… — он чуть кивнул в сторону девушки.

Женщина потрясённо покачала головой. С Новыми Топками у деревень по эту сторону Расселины дел практически не водилось, отношения как-то не складывались. Да и вообще так повелось, что взять невесту оттуда, а уж тем более выдать свою дочь туда, считалось чем-то немыслимым. В отличии от самих Топок, в деревнях по эту сторону сохранились предания о том, кто и как именно виноват в страшной мести ведуна, обрушившейся на здешние места. И вот вроде бы и прошла с тех пор не одна сотня лет, а местные жители всё равно избегали соседей по ту сторону расселины, словно предпочитая не рисковать. И похоже не зря. Дамхан вдруг неестественно громко сглотнул, прервав её размышления, Малуша суетливо всплеснула руками.

— Да что ж это я! — покаянно воскликнула она, — ты же наверно умираешь от голода!

Араней перевел на неё свой стеклянный взгляд, от которого любому другому человеку стало бы жутко, но ей было не привыкать. Когда погиб его отец, лет тридцать тому назад, маленький Дамхан первое время жил у родственников матери, умершей родами. Сначала у её родителей, а потом и сестры, приходившейся матерью Малуше. Он и сам тогда не до конца осознавал, как голод оборотня отличается от человеческого, а они и подавно об этом ничего не ведали, но ничего, научились. Голос Малуши привёл аранея в чувство, его взгляд стал более осмысленным, и он осторожно и будто бы недоверчиво взял кусок сушёного мяса из лукошка, собранного хозяйкой для Найды, словно только сейчас осознав, что и ему никто не мешает разделить трапезу. Малуша снова нырнула в подпол, на этот раз вынеся целый окорок и небольшой бочонок с засоленным папоротником. Поставила их на стол, вытащила из печи котелок с кашей и оставила допревать рядом. Дамхан вгрызся в окорок, попутно пододвинув к себе и все остальное. Девушка, осмелевшая настолько, что кроме пирожка взяла еще и яблоко, наблюдала за ним с некоторой опаской: оборотень ел быстро, жадно, как не в себя, и будто бы позабыв обо всем на свете. С другой стороны, женщина, к которой он её привёл, не выказывала никакого страха. Наоборот, смотрела на него с жалостью и… материнской заботой? Для Найды, привыкшей к тому, что в Топках Хозяина Расселины старались не поминать всуе, а если и говорили о нём, то непременно на полтона ниже, всё это было в диковинку. Рядом с ней что-то шевельнулось, и она, даже не успев толком осознать что это, резко пригнулась и закрыла голову руками, словно защищаясь от удара. Малуша, которая в приступе нерастраченной материнской нежности просто хотела приголубить девушку, так и замерла с протянутой рукой. Дамхан поморщился: мало того, что, судя по одёжке и худобе, в чёрном теле держали, так ещё и «уму-разуму учили», похоже, изрядно. Малуша покачала головой и тяжко вздохнула. Несмотря на все разногласия с деревней по ту сторону расселины, у неё не укладывалось в голове, как можно было живого человека на убой привязать. Может братец всё-таки что-то начудил? А его поняли по-своему? Она скользнула взглядом по Дамхану, тот продолжал сосредоточено есть, глядя в пустоту: да не, ничего такого, что можно было бы настолько извратить, он ни сказать, ни сделать не мог. Спохватившись, что араней уже почти прикончил окорок да половину пирожков, а скорость поглощения так и не замедлилась, она принесла горшочек с кашей на стол и поставила миски с ложками. Найда, после долгих колебаний и уговоров, решилась положить себе пару ложек. Дамхан, не мудрствуя лукаво, под озабоченным взглядом сестры придвинул к себе весь котелок.

— Как же твоих родителей так угораздило, девонька? — наконец спросила она Найду. — Да и староста куда смотрел?

— Староста участвовал.. — проворчал араней. — Он там был… у расселины.

— Да как же они решились-то? И не остановил никто? Неужто совсем богов не боятся? — всплеснула руками Малуша.

Дамхан молча покосился на неё, не переставая сосредоточенно жевать, и она смущённо умолкла. Нашла кого богами стращать! После того, как Топки вызвали на себя гнев ведуна, пострадали все три деревни, но только в Топках предпочли забыть из-за чего всё произошло и считать, что они незаслуженно пострадали от рук злобного сумасшедшего старика. С одной стороны — оно и понятно, кому охота виниться за нашествия полчищ нечисти? А с другой — они явно так ничему и не научились и по-прежнему были готовы гневить богов и… прочих несколько менее могущественных существ, она скользнула взглядом по аранею. Тот, казалось, снова сосредоточился на поглощении пищи. У неё слегка защемило сердце: для неё братец так и остался тем мелким пацанёнком, которого пришлось растить её семье, тем более, что аранеи взрослели несколько дольше, чем люди. Будто и не прошло с тех пор тридцати лет! К тому же она знала, что для него эта трапеза — так, только чтобы сбить всепоглощающее чувство голода и не свихнуться. Надо будет с утреца…

— Сестрицу старшую, Глашу, по весне волкодлаки задрали, — вдруг тихо сказала Найда. — Мачеха меня винила… и…

Указать на виновного по мнению мачехи, да и многих других топовчан, девушка не решилась, лишь на мгновение подняла глаза на оборотня. Дамхан недобро усмехнулся и она испуганно потупилась. Впрочем, недовольство аранея никак к ней не относилось, и через какое-то время она робко продолжила:

— Когда вчера очередь платить до нас дошла, она… — Найда прервалась и поёжилась: к побоям она была привычна — ни дня без них не проходило, но так её били впервые.

— Так а отец на что ж? Неужто не защитил? — с возмущением спросила Малуша.

Девушка помедлила.

— Отчим меня тоже не жалует…

— Отчим? — хозяйка удивлённо вскинула брови, с усталости не сразу сообразив, что это значит.

— Приёмыш, — прошелестел Дамхан.

Малуша оторопело посмотрела на него, по-прежнему не в силах принять озвученное. В Паучих Бочажках и Весёлках, сироток забирали либо родственники, либо соседи, и различия между своими и приёмными детьми не делалось. Скорее наоборот, могло оказаться, что сиротку балуют больше, из жалости. Волхв Везнич не раз повторял, что сиротам покровительствуют боги, и горе тому, кто их обидит. В голове не укладывалось, как можно было держать оставшегося без родителей ребёнка в чёрном теле, а то и вовсе вымещать на нём свою злость.

— А родители твои кто были? — не унималась хозяйка, не в силах поверить, что даже в такой деревне, как Топки, не нашлось никого, кто мог вступиться за сиротку. — Из местных?

Найда покачала головой.

— Кто меня подкинул не известно… Отчим меня потому упырьим отродьем кликал… Хоть и сам не из Топок был.

— Кого ж, интересно, в Топки занесло, — проворчал араней.

Девушка пожала плечами.

— Он из-за расселины пришёл. То есть.. — она запнулась, поняв что и сама теперь «за расселиной», — отсюда…?

Дамхан на мгновение замер и переглянулся с Малушой. Деревянная ложка затрещала и переломилась в тонких пальцах: араней наконец вспомнил, кому принадлежал второй смутно знакомый запах рядом с подношениями.

— Так вот, кто был со старостой, — опасно прищурившись процедил он, сестрица побледнела, поняв его без слов, Найда снова испуганно сжалась. — Как же я сразу-то не догадался…

Малуша чуть слышно всхлипнула, встала и принялась возиться по хозяйству рядом с печью, чтобы успокоиться. Единственным, кто перебрался из Паучих Бочажек на другую сторону Расселины, на их памяти был Нечай, младший брат Молчана, её жениха. Женщина нервно протирала и без того чистую крынку, воспоминания нахлынули бурным потоком. В тот год они должны были пожениться, свадьбу собирались сыграть осенью, после сбора урожая. Обыкновенно в город — отвозить шкуры и шелка на продажу — с деревенским обозом ездили оба брата, но в этот раз младший сказался больным и поехал только старший. Малуша с подружками тоже отправилась с ними — помочь с торговлей. В Паучьих Бочажках, как и в Топках, обыкновенно продавали товар знакомым купцам, но во время ярмарок могли и сами лотки расставить. В тот раз они как раз на ярмарку ездили, не только свой товар показать, но и бус и прочего к свадьбе прикупить. Возвращаясь, уже на подъезде к деревне, они поняли, что творится что-то неладное — за версту чувствовался запах гари, а вскоре стал виден и столп дыма, поднимавшийся над Бочажками. Бросив медленно плетущихся с телегами лошадей на попечении пары возниц, остальные бросились в деревню, выяснить, что происходит. Изба семьи Молчана была охвачена пламенем, вокруг суетились односельчане, пытаясь сбить огонь. Вёдра воды из колодца передавались из рук в руки, но не приносили ощутимой пользы. Жених сначала бросился к своему брату, в ступоре стоявшему поодаль и не принимавшему участия в общей суете, тряс его, требовал объяснений, но тот лишь осоловело смотрел на него и ничего не отвечал. В этот момент из дома раздался пронзительный, полный ужаса, крик. Молчан оттолкнул Нечая, выхватил у ближайшего односельчанина ведро с водой, вылил на себя и, прежде чем кто-то успел его остановить, бросился в дом. На мгновение отпрянул, когда пламя жарко пыхнуло в его сторону, но затем решительно шагнул в пылающий проём. Не успел он полностью исчезнуть в дыму, как рухнули балки и остатки кровли, погребая под собой всех, кто был в доме. Малуша снова судорожно всхлипнула: тогда, обезумев от увиденного, она и сама чуть было не прыгнула в огонь вслед за любимым, но кто-то успел её перехватить. С воем набросилась она на Нечая, так и стоявшего поодаль, виня его в произошедшем. Молотила его в истерике кулаками, пока её не оттащили. После чего просто в изнеможении упала на землю и выла, страшно выла от горя.

К счастью, избу скорняков смогли потушить прежде, чем огонь перекинулся на соседние дома. Нечай, единственный оставшийся в живых, какое-то время мыкался по соседям и родственникам, но со временем в деревне начались пересуды. Как так получилось, что огня никто не заметил, пока вся изба не занялась? Да так, будто смолой залитая? Почему изнутри никто не смог выбраться — ни младшие сестры, ни родители? Никто, кроме самого Нечая, якобы отлёживавшегося из-за хворобы на чердаке. Да и не кричал почему никто, вплоть до того визга, из-за которого старший брат сломя голову бросился в горящую избу? Почему, пока вся деревня пыталась потушить пылающую избу, а старший брат и вовсе ринулся спасать родных из огня, сам Нечай стоял в сторонке и ни на что не реагировал? Он сам объяснял это ступором, но кое-кому привиделось, будто бы он смотрел на пылающий дом с интересом и некоторым удовлетворением. Молодёжь и вовсе припомнила, что Нечай тоже был влюблен в Малушу и отчаянно, по-черному, завидовал старшему брату. Неужели из-за этого он мог сжечь всю семью? В это верилось с трудом… да и странно было тогда, что он не дождался возвращения старшего, ведь приедь обоз чутка попозже, Молчан остался бы жив.

Толком выяснить или доказать так ничего и не смогли, но Нечая начали сторониться. В угле погорельцу не отказывали: не ровен час его нечисть сожрет — боги прогневаются, но стали намекать, что пора бы и честь знать, собственную избу заново отстраивать. Семья Малушы и вовсе не пускала его на порог, а когда он как-то пришел под предлогом её утешить, её отец отвел его в сторону и сказал ему что-то такое, отчего Нечай съежился и ушёл, не оглядываясь. На следующее утро, собрав скудные пожитки в узелок, он исчез в сторону расселины. Ей отец так ничего и не объяснил, но она как-то подслушала его разговор с приятелем на деревенских посиделках. Они толковали о том, что балки Молчановского дома как-то странно подломились, будто подрубил их кто. Да ещё, что тела погибших как-то неуловимо странно лежали, будто и не пытались выбраться. Малуша нахмурилась и с размаху поставила крынку на место. Лучше бы его прибили тогда! Явно же было что-то нечисто!

Замуж она так и не вышла, хоть парни к ней и сватались — девкой она была видной, хозяйственной, да и родство с Хозяином Расселины кому помешает? Не то, чтобы араней меньше заботился об охране остальной деревни, но случись что, кого он побежит спасать первым? То-то же! Но Малуша не смогла забыть своего милого. Женщина невольно улыбнулась, вспоминая: спокойный, тихий, слова лишнего не скажет — славно родители имя ему выбрали, в самую суть. Но как посмотрит на неё, как улыбнётся — так словно солнышко в глазах играет, на душе тепло становится. Сильный, надёжный… Малуша снова нахмурилась, отгоняя от себя воспоминания: и как только в одной семье уродились два столь разных человека? Молчан при всей неразговорчивости не был нелюдим — всегда поможет, когда спросят, всё ему в охотку, всё не тяжело. На молодецких посиделках, вроде и сидит чуть поодаль и мастерит что-то своё, не меряясь показушно удалью с другими, а поди ж ты, девки на него заглядывались. А Нечай… вот вроде и общительнее брата и всегда старался быть в центре молодёжных гуляний, балагурил, девок обхаживал. Но как глянет — а взгляд какой-то дурной, холодный, будто упырь смотрит. И вроде бы не дурнее брата внешностью, а словно какая-то червоточина видна. За глаза его иногда вообще Невзором звали, то ли потому что упырий взгляд пригожего парня неприятным делал, а то ли потому, что взор нехороший. А уж о помощи его просить и вовсе боком выйдет! Всю душу вынет: а зачем? а точно ли надо? а что ему за это будет? а почему так мало? У лешего шишек и то скорей допросишься!

Дамхан молча наблюдал за сестрой, тоже размышляя о прошлом. Он тогда примчался в деревню слишком поздно, хотя и сам мало чем бы смог помочь, слишком уж был юн. Благо хоть успел кинуться Малуше наперерез, когда она бросилась было за женихом в горящую избу. Да и потом за сестрой пришлось приглядывать: первое время она была сама не своя от горя, всё норовила в лесу потеряться, то ли намеренно, то ли действительно не различая дороги. Он тоже тогда подозревал младшего сына скорняка. Паучьим чутьём чувствовал, что с тем что-то нечисто, да и пепелище пахло как-то странно — то ли просмоленными тряпками, то ли ещё чем. А когда по деревне поползли слухи о возможной вине Нечая в гибели семьи, тот и вовсе засмердел от страха — людям может и не заметно, а араней чуял его за версту. Вот только поди пойми — страшно ему, что обвинят и толком разбираться не будут, или же потому что действительно виноват. По крайней мере, особой скорби по погибшей семье Дамхан от него не ощущал. Нынче же, араней мельком скользнул взглядом по Найде, снова замкнувшейся и будто бы пытавшейся слиться со скамьёй, у него не осталось сомнений, что Нечай так или иначе был виноват в гибели своей семьи.

Оборотень встал, потянулся, зачем-то глянул в мутное оконце, словно ожидая кого-то там увидеть, и направился к двери.

— Ты куда? — спохватилась Малуша.

— Поохочусь, — бросил он с порога, — ночь только начинается.

— Поостерёгся бы сегодня… — женщина осеклась под его насмешливым взглядом, смущённо рассмеялась, подошла и потрепала его по щеке на прощанье.

— А с утреца, пожалуй, в Топки наведаюсь… — процедил Дамхан, выйдя на крыльцо и поплотнее закрыв за собой дверь.

Через мгновение в лес заспешил огромный паук.

Малуша заперла дверь в сени на засов, по-прежнему чуть усмехаясь своим мыслям. Уж три десятка лет прошло, а она в нём по-прежнему дитё малое видит! Женщина повернулась к гостье: Найда сидела сжавшись и опустив голову. Из всего сказанного она вынесла для себя только то, что скорняка здесь не жаловали, а значит и ей будут не рады. После стольких лет побоев и издёвок, ей даже в голову не пришло, что тут её никто жестоким отчимом попрекать не будет.

— Ты хоть наелась? — спросила хозяйка, скептически посмотрев на еду в плошке: девушка едва притронулась к ней.

Найда как-то испуганно кивнула: у себя дома её могли разве что спросить, не лопнет ли она «обожрамши». Малуша, сомневаясь, посмотрела на неё, но решила не настаивать — пусть освоится, успокоится, а там уже и до отвала накормить можно будет. Она споро завернула плошку с оставшейся едой полотенцем и убрала обратно в подпол. Посуду, оставшуюся от брата, составила в ведёрко и тоже накрыла.

— Ну что, давай спать укладываться, мы, чай, не оборотни по ночам шариться, — со смешком сказала хозяйка, но осеклась, когда Найда метнула на неё испуганный взгляд, и покачала головой: вот ведь шуганая девка!

Она открыла короб с бельём, чтобы застелить для гостьи постель, как вдруг услышала тихий шорох отодвигаемого засова.

— Ты куда это? — удивлённо спросила она Найду, уже потянувшую дверь на себя.

— Так ведь спать укладываться, — с не меньшим удивлением ответила девушка.

— Зачем в сенях-то? Я одна живу, сейчас тебе на полатях постелем — и спи себе на здоровье!

Найда поколебалась пару мгновений и задвинула засов обратно.

— Неужто у Нечая дом так невелик, что в сенях спать надобно? — с горькой насмешкой спросила Малуша.

В деревнях на краю Расселины было не шибко принято спать за пределами основного дома, будь то на на сеновале или на чердаке. Даже в сенях старались не ложиться, разве что лето выдавалось очень уж жарким. Впрочем, такое случалось нечасто, Бочажки на то и Бочажки, что были окружены множеством бочагов, проток, мелких озерец, да и по ту сторону Расселины располагалось болото, так что даже летом по ночам было не жарко. А вот всякой нечисти, что в окружающем лесу, что в болотных озерцах, было предостаточно. Старики рассказывали, как им в свою очередь рассказывали их старики, что когда ведун только-только затемнил верею, так мужикам первое время и вовсе поочерёдно по ночам сторожить приходилось, с топорами да вилами. Помногу семей тогда в один дом набивалось, чтобы от назойливых упырей да гулей отбиться. С тех пор, как у деревень появился уговор с аранеем, нечисти поубавилось — особо настырную он перебил, прочую отвадил. Если и лез кто, то в основном шкодники, вроде шушей, но и они могли наворотить таких дел, что потом не один день потратишь, чтобы выправить. Да и опасная нечисть нет-нет да норовила снова деревни на зубок попробовать. Дамхан как-то объяснял Малуше, что затемнённая верея подобна пламени — «горит» то ярче, то тише — и столь же непредсказуема. И когда она «горит» в полную силу, то нечисть лезет особо яро, только успевай за ней охотится. Так что селяне по старинке старались почивать там, где, если что, успеешь проснуться, пока нечисть до тебя добраться пытается. Впрочем была и ещё одна причина — менее неприятная — не спать без надобности там, где по ночам крысы да мелкая нечисть шуруют. С тех пор, как араней взял деревни под своё покровительство, его мéньшие могли запросто прийти поохотиться ночью — в подполе, в сенях, на сеновале… везде, куда могли без хлопот просочиться. И хоть в Весёлках и Бочажках к ним привыкли и не боялись, но спать, когда мимо, а то и по тебе, кто-то постоянно шуршит, было не слишком заманчиво.

— В доме мачеха да отчим на печке спят, а сестрицы на полатях да нарах, — ответила Найда. — А меня в дом только зимой пускают спать, да и то только в сени.

— Да как же ты зимой-то? — всплеснула руками Малуша, забыв про постель.

Девушка пожала плечами.

— Под себя старый тулуп, да сверху тулуп… Да к двери поближе, чтобы теплее было. Главное проснуться пораньше, а то мачеха ругаться будет… — Найда помолчала, раздумывая. — Меня нельзя ночью в дом пускать, за мной лихо прийти может.. — девушка снова отодвинула засов и взялась за ручку двери.

— Да кто тебе такую чушь сказал? Отчим с мачехой? — хозяйка раздражённо отодвинула Найду от двери и подтолкнула испуганно сжавшуюся девушку обратно в комнату.

— Меня сначала в другую семью подкинули, — робко сказала та, не подозревая, что скорняк с женой врали. — Та женщина потеряла ребёнка и хотела… обменять меня на него у…

Найда не договорила, вместо этого сжавшись ещё больше. События той ночи стёрлись из памяти, ведь она тогда была совсем малышкой, но тот потусторонний вымораживающий душу ужас преследовал её до сих пор. К счастью, Малуша поняла и так.

— Так это ты была? Ради тебя звали Везнича-волхва? Девонька! Бедная! — повинуясь порыву, хозяйка привлекла к себе Найду и крепко обняла, словно пытаясь защитить её от произошедшего тогда.

Девушка неожиданно для себя разрыдалась. За годы унижений и побоев чувства её онемели — очередные упрёки, проклятия в её адрес и побои её не удивляли и не пугали. Но толика доброты после того, как её принесли в жертву «кровожадному оборотню», да ещё от кого! — от самого оборотня и его родни — пробила в её огрубевшей шкурке брешь. Воспоминания о ночи, когда её хотели принести в жертву кому похуже, тоже не способствовали душевному спокойствию. Где-то в глубине сознания билась мысль, что доверять оборотню и его родичам не след, но она заглушалась другой, попроще: после всего случившегося, хуже уже быть не могло. Выплакавшись, осоловелая от усталости Найда больше не стала возражать хозяйке, забралась на полати и мгновенно уснула. Малуша же долгое время лежала, прислушиваясь к её дыханию и вспоминая былое, пока сон не сморил и её.

* * *

Дамхан деловито заворачивал косулю в кокон, как вдруг насторожился. Тишина леса по-прежнему нарушалась лишь шелестом листьев на ветру, но что-то было не так. Паук настороженно растопырил волоски и почуял запах мокрой псины, в следующее мгновение наконец увидел его: одиночный волк стоял по другую сторону поляны, подозрительно принюхиваясь и с жадностью глядя на его добычу. Араней недовольно потер жвалами друг о друга — только этого ему не хватало. Один волк был ему не страшен, но напрягаться этой ночью лишний раз не хотелось. Паук растопырил вторые и третьи ноги, показывая намерение защищать добычу. Зверь, вопреки ожиданиям, даже не попятился, продолжая принюхиваться. Луч лунного света на мгновение пробился сквозь гонимые ветром облака и осветил его морду. Дамхан чуть напрягся: глаза были не волчьи. Волкодлак? Зверь прянул ушами, как-то раздосадованно, и аранею подумалось, что тот понял, что его раскусили. Два оборотня какое-то время молча глядели друг на друга, а затем волкодлак прям таки нарочито развернулся и потрусил прочь: мол, просто мимо пробегал. Дамхан проводил его настороженным взглядом и вернулся к своей добыче. Незаметно подкрасться к нему волкодлак уже бы не смог, а бежать за ним на голодный желудок, не зная сколько их там может быть — не имело смысла. Араней вообще предпочитал бороться — что с волками, что с нечистью — тогда, когда те очевидно начинали лезть к деревням и их жителям. Чтобы оставшимся в живых было ясно, что туда лезть не надо. И лишь тогда, когда нечисть или зверьё плодились без меры и начинали наглеть, приходилось показательно вымарывать всех, до кого дотянется. Впрочем, волкодлакам обычно хватало ума с ним вообще не связываться. А вот с людьми… Надо будет после охоты пробежаться ещё раз до обеих деревень и проверить что да как, обозначив своё присутствие, а то мало ли. Ту стаю, что напала на топовчанок, ему так и не удалось выследить, волкодлаки отошли слишком далеко и запутали следы. Ещё не хватало, чтобы они начали «резвиться» по эту сторону от Расселины.

Дамхану некстати припомнилось и зимнее нападение на обоз из Топок. Может, действительно и тогда напали не волки? Последние, правда, тоже могли подбираться к деревням, когда зимы были особенно суровыми, но к весне, как правило, начинали держаться от них подальше, по-видимому зная, что он к этому времени пробуждается. К тому же… паук задумчиво потер жвалами друг о друга… в прошлом году поголовье волков по эту сторону расселины увеличилось как-то слишком сильно и резко. Волчицы рожали слишком мало щенков, чтобы даже в сытый год так расплодиться. Одной волчице, с тоскливыми желтыми глазами, он даже позволил уйти, поймав её у Весёлок со свеже-зарезанной овцой. Она и не пыталась огрызаться, лишь обреченно смотрела на него, прикрывая собой добычу. Худая, с вытянутыми сосками — волчица явно возвращалась к щенкам, когда на её пути встал араней. Дамхан не стал её трогать и убедил старосту Весёлок отжалить ей пару коз, пообещав, что она уйдет. И она ушла. Объявилась как-то ночью с двумя подросшими щенками у Расселины — то ли поблагодарить, то ли похвастаться — и после этого он её больше не встречал. С ней ушла и вся стая. Не слишком далеко — временами он слышал их охотничью песнь, но деревни по эту сторону Расселины они беспокоить перестали.

Но что, если волки не расплодились, а были вытеснены с той стороны ущелья ещё тогда? Волкодлаки вполне могли приложить к этому руку: у зверей и звероподобной нечисти отношения зачастую не складывались. На мгновение Дамхан засомневался — может он всё-таки виноват в нападении на девиц из Топок? Не доглядел? Впрочем, он тут же отринул эту мысль. Он не мог ни знать, ни защитить от зимних нападений, как в случае с обозом. В морозное время года деревни должны были как-то справляться сами, и они об этом прекрасно знали. Если бы староста Топок ему сказал про нападение на обоз, как только он вышел из спячки по весне, то, возможно, он бы и почувствовал по следам неладное и смог бы выследить тех тварей до второго нападения. А так… Волкодлаки не были нечистью в обычном смысле, поэтому просто так он их не чуял. По словам Везнича, этих тварей вообще было великое множество видов, каждый со своим названием, большинство из которых Дамхан и запоминать не стал. Самыми редкими были истинные оборотни — вроде него, с амулетом, потомки первых оборотней, созданных Торнахом. Они полностью контролировали себя и переход между ипостасями, и их интерес к людям и прочим смертным расам обыкновенно ограничивался поиском подходящего спутника жизни. Так что такие волкодлаки на людей, как правило, не нападали. Бывали и исключения, но истинный оборотень, решивший покормиться людьми, скорее всего выбрал бы место ещё поглуше и без второго оборотня рядом. Высшие и низшие волкодлаки имели самое разнообразное происхождение: от отпрысков не слишком щепетильных истинных оборотней, до чёрной магии или смерти от зубов волкодлака в «подходящем» месте. Высшие волкодлаки тоже могли контролировать переход между ипостасями. С кровожадностью дело обстояло сложнее, чем у истинных, но при желании они вполне были способны обуздать свою хищную ипостась. Низшие — обыкновенно вели себя, как заурядная кровожадная нечисть, и их было проще всего почувствовать и выследить. Хитрее и злее обычных волков, они лишь в редких случаях могли контролировать обращение и приступы кровожадности. И если истинные волкодлаки обыкновенно предпочитали одиночное или парное существование, то высшие и низшие могли сбиваться в стаи, более того, высший оборотень вполне мог управлять стаей из низших, если выбирал кровожадную стезю. Что если именно такая стая напала и на обоз из Топок, и на их девок? Но это значит, что они кружат в окрестностях уже не меньше полугода…. Странно это, подозрительно. Да… непременно надо будет пробежаться до деревень после охоты, на случай если они не сочтут эту ночную встречу с ним достаточным предупреждением. Араней ещё раз настороженно огляделся и принялся за трапезу.

* * *

Следующее утро в Новых Топках началось с переполоха. Селянам, занимавшимся привычными утренними делами, предстала совершенно непривычная картина. Со стороны Расселины, медленно, словно красуясь, шёл араней в половинчатой ипостаси. Это уже само по себе для Топок было неслыханно, но в добавок ко всему его человеческая половина несла в руках какой-то мерзкий свёрток, сочащийся слизью. Паучья часть неспешно переставляла ноги, оборотень, по всей видимости, направлялся к срединной площади деревни. Огромное тело с разводами чёрного и алого на спине серебрилось в лучах утреннего солнца, мохнатые ноги, покрытые острыми шипами, оставляли на дороге глубокие вмятины. Дамхана здесь побаивались и в его человеческой ипостаси, а половинчатой от него веяло такой жутью, что по пути его следования топовчане прятались по домам, тщательно запирая окна и двери. Запирались, правда, старики да дети, а взрослые — в основном мужики — поспешили к вечевой площади, на всякий случай прихватив вилы да колья. Впрочем, идти туда старались околицами, подальше от жуткого зрелища.

Когда араней всё также нарочито медленно наконец достиг площади, его уже ждала приличная толпа. Во главе волнующихся топовчан стоял староста, хоть по его лицу и было ясно, что он душу бы отдал, чтобы очутиться где угодно, только не здесь. По обе стороны его подпирали кузнец с сыновьями — этим, пожалуй, всё было нипочём, главное кол в руках поострее. А вот скорняк предпочёл держаться где-то позади, за спинами односельчан. Дамхан презрительно покривил губы, в мгновение ока оценив обстановку, прошёл ещё несколько шагов, заставив толпу попятиться, и бросил свою ношу на землю. Свёрток подкатился к ногам стоявших полумесяцем селян — это был паучий кокон, сочившийся кроваво-жёлтой слизью. Кто-то брезгливо поморщился, кто-то и вовсе зажал рот ладонью. Староста спал с лица, неужто…? Свёрток вдруг порвался и из него выпала нога — от неожиданности первые ряды отпрянули. Бухвост шумно выдохнул от облегчения — нога была овечьей. Дамхан обвёл толпу ненавидящим взглядом, отдельно задержавшись на несостоявшемся родственнике, скорняк как-то сжался и спрятался за широкой спиной кузнеца. Топовчане волновались, перешёптывались, кое-кто из задних рядов пытался разглядеть, что же там такое творится впереди. Однако когда араней заговорил, над площадью воцарилась мёртвая тишина, и негромкий, пробирающий до костей, шелест его голоса был слышен каждому.

— Я разрываю наш уговор, — процедил Дамхан, подчёркивая каждое слово. — И подношение ваше, — он чуть кивнул в сторону мерзкого кокона, — обратно забирайте. Отныне никаких дел с вашей гнилой деревней иметь не желаю! Шелков паучьих больше не получите. С нечистью и волками — сами боритесь, раз такое дело, — араней ещё раз обвёл притихших селян злым колючим взглядом и повернулся уходить.

— Да какое дело-то? — взорвался кузнец.

Его семье пришлось уплатить лишнюю овцу прошлым месяцем, чёртов оборотень её сожрал, а теперь вдруг решил уговор не выполнять? Хитренький какой! А староста словно воды в рот набрал! Дамхан повернулся обратно, подошёл поближе и чуть просел, чтобы взглянуть смельчаку прямо в глаза. Мужчина нервно сглотнул, пожалев о своём выпаде.

— А ты что думал, — вкрадчивый злой голос оборотня обволакивал паутиной, — что после того, как мне девицу вместо овцы привязали… меня кровожадным монстром определили… я вам по-прежнему помогать буду? Нет уж, как-нибудь сами. Раз вам волкодлаки по духу ближе, с ними и якшайтесь.

Кузнец оторопело моргнул пару раз.

— Какую ещё девицу? — в его словах было такое искреннее удивление, что Дамхан понял: в деревне о подношении знали только те двое, кого он учуял у расселины — староста и скорняк. Он посмотрел на Бухвоста, тот старательно отводил глаза, подтверждая его догадку. — А вы старосту своего спросите. — Все глаза обратились на Бухвоста, но тот упорно отмалчивался. — Что, — насмешливо прошелестел араней, — язык проглотил? Ну тогда я скажу. Падчерицу его, — он резко выкинул руку, указывая на скорняка, и толпа отхлынула прочь во все стороны, нутром безошибочно определив на кого указал оборотень. Нечай остался стоять один, затравленно озираясь. — Привязали полумёртвую, думали раз я паук, то мне всё равно что жрать? — староста вздрогнул, как от пощёчины, когда араней безошибочно угадал их со скорняком рассуждения. — Ну ты-то ладно, — презрительно бросил он в сторону скорняка, — тот, кто свою семью не пожалел, подкидыша и подавно не пожалеет. Но от тебя, — он повернулся обратно к Бухвосту, — я такого не ожидал. — Какое-то время он пристально смотрел на старосту, который так и не посмел поднять на него взгляд, и наконец с горечью бросил. — Лучше б я тебя тогда на съедение Гиблым Топкам оставил.

— Это правда? — грозно спросил кузнец, подступаясь к Нечаю.

Скорняк снова затравленно огляделся — деревенские мужики хмуро смотрели на него, перехватив колья покрепче. Никому не улыбалось остаться без покровительства — а то и врагами — оборотня по вине одного. Да ещё пришлого. В их глазах явно читалась решимость забить его прямо на глазах у аранея, если тот готов будет сменить гнев на милость.

— Да вы что?! — заорал он, от ужаса голос выдался по-бабьи высоким. — Кому вы верите?! Оборотню? Да он же сам потребовал у старосты, чтобы девицу ему привели! А, Бухвост?

Староста от неожиданности захлопал глазами и как-то странно дёрнулся — непонятно, то ли кивнул, то ли помотал головой.

— Во-о-от! — торжествующе возопил скорняк, не дав никому опомниться и присмотреться поближе. — Ежели он её не сожрал, так где девица-то? Овцу принёс, а её нет? Сам сожрал, а нас упырями выставить пытается! — он обличающе показал на аранея.

Мужики засомневались: чем дальше, тем с большей уверенностью тараторил скорняк, голос его окреп и перестал срываться на визг. Человечишко он был, конечно, с душком, неприятный, но отправить живого человека на съедение чудовищу? По собственному почину? Да ещё после того, как двоих его дочерей волкодлаки задрали? Оборотень же… С одной стороны, зачем ему самому приходить в деревню и врать про то, что не просил о девице, при этом разрывая уговор. С другой стороны, кто ж знает, что у этих чудищ в головах деется-то? Может человечинки распробовал, да и того, с глузду съехал… И ведь староста подтвердил слова Нечая, вроде бы… Бухвост, вопреки обыкновению, был тих и задумчив, и словно бы пытался не отсвечивать. Но и скорняка не поправлял. Мужики недобро покосились уже на аранея. Дамхан под потоком обвинений на мгновение оторопел, но в следующий миг злобно ощерился и растопырил волоски: от его внимания не ускользнула перемена в настроении селян.

— Ты что же, меня совсем дурнем считаешь? — ядовито процедил он. — Чтобы девицу, которую ты и так годами с бабой своей истязал, а потом и вовсе на верную смерть отправил, тебе обратно приводить? У Малуши я её оставил. Помнишь её? Помнишь, что ты сделал?

Внимание селян снова переключилось на скорняка. То, что подкидыша в семье Нечая не жаловали, знали все, хоть никто не вмешивался. Лишь бондарь, после того, как Найде влетело за то, что посмела принести ему ведро на починку, поговорил с соседушкой по-мужски. Урока, впрочем, хватило ненадолго. Может действительно он начудил? Да и взъерошенный паук выглядел как-то уж совсем опасно. Имя Малуши подействовало на скорняка словно пощёчина. На мгновение он онемел, но тут же окончательно озлился. Любовь к ней давно прошла, осталась только низкая подлая злость, что гадкая девка посмела ему отказать. Да страх, что когда-нибудь по эту сторону узнают, что он со своей семьёй сделал. И из-за этого страха он ненавидел её — и её богомерзкого родственничка — ещё больше.

— Так вот значит в чём дело! — Дамхан настороженно мигнул вспомогательными глазами, голос скорняка звучал так, словно он оборотня на чём-то поймал. — Значит ты невесту себе хотел! Небось поэтому и требовал подкидыша, чёрной магией задетого, а?

Араней снова оторопел: ему-то откуда было знать про подкидыша? Он и про овец-то не знал, когда чей черёд, на кой ему это? Нечая несло, злобное вдохновение придало второе дыхание. Дамхан за двадцать лет успел подзабыть, как самозабвенно мог врать младший сын бочажковского скорняка, особенно оказавшись припёртым к стенке. Нечай тем временем продолжал наступать:

— Что? Даже в Бочажках за тебя уже идти не хотят? Небось и уговор потому разрываешь? Получил всё, что хотел, и в кусты? — скорняк распалялся всё больше, постепенно забыв об осторожности и подходя к ненавистному аранею всё ближе. — Он всегда нашу деревню ненавидел! — Нечай обернулся к селянам, ища поддержки. — Да вы вспомните! И защищать сначала не хотел! И шелка вымаливать пришлось, не то что в Бочажках и Веселках! — деревенские загудели, соглашаясь и как-то уже подзабыв, что скорняк-то пришлый. Как раз из тех самых Бочажек. — И вот сейчас! Как тяжёлое времечко настало, так он только посмеялся! Вспомните, вспомните! — Нечай не замедлил подогреть недовольство селян. — А может это он сам на деток наших волкодлаков натравил? А? Чтобы мы к нему снова на поклон побежали?

Селяне взволновано зароптали. При том нападении семья скорняка пострадала больше всего, потеряв сразу двух дочек, но ведь погибли не только они. И в Топках действительно нет-нет да винили в этом аранея, «отлынивающего» от своих «обязанностей». До сих пор правда говорить такое вслух не решались, всё больше шёпотом, у себя дома, когда больше никто не слышал. Нечай уже воодушевился настолько, что готов был послать возбуждённую толпу с кольями на оборотня, но следующие слова застряли у него в горле, а он сам оказался прижатым к земле магически посверкивающей паутиной. Перед толпой селян в землю вонзилось несколько паучьих остьев, мгновенно охладив пыл толпы — никто даже краем глаза не успел заметить, как это произошло. Остья были в палец толщиной, заострёнными и сочились какой-то слизью, красноречиво напоминая, что араней — это не медведь, и даже не волкодлак. До него даже всей толпой можно и не добежать. Дамхан какое-то время качался из стороны в сторону на паучьих ногах, побледнев от злости. Даже зная историю Топок во всей её неприглядности и будучи лично знаком с Нечаем, он и предположить не мог, что тому удастся так запросто вывернуть всё наизнанку. Правда он-то думал, что вся деревня знает о подмене овцы девушкой, но видимо переоценил их кровожадность. Или недооценил скорняка. Араней медленно подошёл к силящемуся высвободиться и скулящему от страха Нечаю, притихшая толпа отступила подальше, во избежание. Дамхан собирался было что-то сказать, но тут на него с воем налетела Нечаева жена, с опозданием узнавшая о прибытии оборотня в деревню и потому добежавшая до площади только сейчас. Она и раньше порывалась пойти к расселине и «надрать чёртову оборотню задницу», но муж её удерживал, запирая в избе, да дочери сторожили, чтобы мать не выбралась. А тут оборотень сам в деревню явился, муж на площадь убёг, а запереть её забыл. Женщина в истерике молотила по аранею кулаками, крича и завывая. Среди бессвязного потока слов, время от времени угадывались слова «кровиночка моя» и «чудище поганое». Жена скорняка явно винила в смерти дочери не собственную жадность. Дамхан не глядя двинул паучьим туловищем, вроде бы слегка, но баба отлетела от него на добрую косую сажень и затихла, прижатая к земле такой же поблёскивающей паутиной, как и муж.

— Достойную пару ты себе нашёл, Нечай, — насмешливо прошелестел оборотень. — Злая баба, вздорная. И кто вам только сиротку подкинуть не побоялся?

Скорняк на мгновение скривился, было ясно что он и сам бы рад был поквитаться с тем, кто его так «порадовал».

— Ты жене-то рассказал, как ради чужой невесты хату свою спалил? Родичей загубил? Или бедным сиротинушкой прикинулся? — вкрадчиво продолжил араней.

Нечай снова забился в путах и взвыл от бессилия и злости. Он и в самом деле в своё время сказался сиротой, нелюбимым на селе, разумеется, ни словом не обмолвившись за что. Никто по эту сторону расселины и не подозревал о трагедии разыгравшейся в его родной деревне. Он, конечно, мог бы соврать покрасивше, как так получилось, что изба сгорела и все, кроме него, погибли, но не был уверен, что ему поверят. Боялся себя чем-нибудь выдать, особенно вначале, когда обида на Малушу была ещё сильна. Вдруг в Топках тоже усомнились бы в его словах, да и выгнали бы чужака в лес прям в чём был? Если в Бочажках, по крайней мере поначалу, его могли хотя бы в город отвезти и там оставить, то в Топках терпеть непонятного чужака, да ещё возможного убивца, резону не было. А в одиночку в здешних местах, без покровительства аранея, до ближайшего поселения он мог и не добраться. Поэтому поначалу он просто предпочитал говорить, что давно сирота и в Бочажках его не привечали. Позже, на деревенских посиделках, к этому добавлялось всё больше деталей, но пожар так и не упоминался. В первые годы страх разоблачения снедал его, поднимал в холодном поту по ночам. Но постепенно он успокоился — Бочажки и Веселки по-прежнему не имели с Топками никаких дел, а аранею было, судя по всему, наплевать. Он и не догадывался, что Дамхан до недавнего времени попросту не подозревал, что скорняк остался в Топках. В деревню оборотень заходил в редчайших случаях, а когда и заходил — пути их не пересекались. Паучье же чутье в человеческой ипостаси, в которой араней обыкновенно появлялся среди людей, было притуплено. Последний раз Нечай насторожился, когда из-за спятившей соседки, пытавшейся вернуть мёртвую дочь, принеся в жертву Найду, в Топки приглашали волхва из Весёлок, а тот в свою очередь привёл и аранея. Но волхв его то ли не узнал, то ли просто ничего не стал говорить, а с аранеем они разминулись, и вот тут-то скорняк окончательно успокоился. И вот теперь, этот паучий выродок… Впрочем, араней уже потерял к нему интерес. Оборотень обвёл тяжёлым взглядом толпу, отдельно задержавшись на старосте. Уж Бухвост никак не мог отбрехаться, что ничего не знал — он там был, да и сейчас фактически оболгал аранея, то ли подтвердив, то ли не возражая против версии скорняка. Согласно людским поверьям под отплатившим такой чёрной неблагодарностью за спасение жизни должна была расступиться земля и поглотить мерзавца, а вот поди ж ты, стоит себе и лихорадочно что-то соображает.

— Я всё сказал, — снова прошелестел Дамхан. — Кому верить — сами думайте, я с вашей упыриной деревней дел иметь больше не желаю.

На этот раз возражать ему никто не решился и араней, перекинувшись в паучью ипостась, отправился восвояси.