Седьмая тень

Наталья Викторовна Любимова, 2019

Однажды студенты медицинского института отправляются на практику в маленький, богом забытый городок. Никто из них и не подозревает о том, что их туда собрала сама судьба. Что отныне их жизни тесно переплетутся, и они поймут, что случайностей не бывает…Герои книги попадают в круговорот странных событий и загадочных приключений. Они еще сами не знают, кто из них окажется главной фигурой на шахматной доске, а кто только пешкой в жестокой игре Добра и Зла? За кем будет идти смертельная охота? И кто станет хранителем древнего артефакта?..

Глава 9 «В гостях у сказки»

«Прощай сэкономленное время, прощай жена и мечты о новой жизни», нудило в мозгу Рябинина, ехавшего по направлению к Богом забытому Латуринску. Дождь то прекращался, то вновь поливал как из ведра. Дорога была вся в выбоинах и канавах, наполненных до краев грязной водой, поэтому приходилось красться в час по тридцать километров. Рябинина переполняло чувство гнева, которое выходило наружу в виде нецензурной брани, и он в ней по примеру Николая Васильевича Гоголя давал оценку русским дуракам (имея в виду себя) и дорогам.

«Если я буду ехать с такой скоростью, то, пожалуй, доберусь туда дня через три, если не лопну от злости раньше», — думал Рябинин.

Дорога пролегала между поселками и деревнями с перекошенными, деревянными домишками, которые подмигивали Рябинину своими подслеповатыми окошками. Но чем дальше он отдалялся от цивилизации, тем реже они встречались на его пути.

В одной из таких деревенек, Рябинин увидел светящуюся вывеску «АЗС».

«Надо наполнить бак бензином, а не то не ровен час встану где-нибудь», подумал он.

Егор подъехал к ней, но ничего общего с современными автозаправочными станциями она не имела. Рядом с современной неоновой вывеской стояли два старых бензовоза и деревянный циферблат счетчика литров. На одном из бензовозов висела от руки криво написанная табличка «АИ — 93», на другой — «диз. топлива». Почему-то «топливо» в данной деревне имело женский род. И скорее всего АИ — 93, подразумевало АИ — 76, но выхода у Рябинина все равно не было. На всякий случай он залил полный бак и «поплелся» по бездорожью дальше. Указатель показывал стрелкой налево и сообщал, что до Латуринска осталось 182 км.

Примерно полпути Рябинин проехал, за каких-то четыре часа. Уже была глубокая ночь, как машина увязла в глубокой канаве и ни за что не хотела из нее выезжать. Рябинин и ругался, и пинал ей колеса, но машина его не боялась, и на его вспышки гнева не реагировала, сидела себе в канаве и смеялась над своим хозяином. Потом Рябинин решил изменить тактику, и стал уговаривать ее, и даже попросил прощение за свое хамское поведение, но и это не сработало. Дорога была пустынной, за весь вечер и часть ночи Рябинину не повстречалась ни одна машина. «Видимо придется здесь встретить рассвет», — пришло ему на ум, и от такой романтики Рябинину захотелось взвыть волком, но он себя сдержал, — «может быть хоть с утра кто-нибудь поедет по делам, и вытянет его из этого дорожного плена».

Рябинин решил выпить кофе, но оказалось, что вовремя «штормовой качки» по проселочным дорогам, термос опрокинулся и катался по полу машины, из него выскочила пробка, и весь кофе вытек на резиновый коврик.

— Что за напасть? Все против меня! Сговорились? — спрашивал он окружающие его предметы.

Он торопился с отъездом, хотел добраться до этого Латуринска еще вечером, а потому не обедал, решив, что перекусит где-нибудь по дороге или в самом городке. Но ему не встретилось ни одного заведения с названиями «Кафе», «Столовая», «Закусочная». Рябинин съел пол бутерброда, который кофе не успел намочить, но желудку оказалось этого мало, он как всегда завел свою песню и стал требовать от Рябинина, чтобы его хотя бы напоили чем-нибудь горячим.

— Мил человек, — услышал Рябинин в открытое окно, скрипучий голос, — застрял что ли?

Рябинин от неожиданности вздрогнул, в горле словно пересохло, и он в ответ утвердительно закивал.

— Ну, пошли ко мне в гости, коли не боишься, я тебя чаем напою.

Рябинин как загипнотизированный вышел из машины и пошел вслед за черной фигурой в старом дождевике с капюшоном. С дорожной насыпи по тропинке спустились вниз. Дождь, который минуту назад лил, как из ведра, резко прекратился. Черная фигура, шедшая впереди Рябинина, прихрамывала на левую ногу, и опиралась на клюку. Он так до сих пор и не определил, ее пол.

Было так темно, что Рябинин шел скорее на звук, издаваемый шедшей впереди него фигурой в плаще, наступающей на маленькие веточки и сброшенную листву деревьев.

Деревянная избушка возникла, словно из неоткуда. Как только фигура открыла дверь, в комнате загорелась свеча, стоящая на столе, а на улице снова полил дождь. Рябинина словно парализовало, он не мог взять в толк, как свеча могла загореться, если фигура еще к ней даже не подошла. Холодный пот заструился между лопаток Рябинина, он машинально стал нащупывать кобуру с пистолетом, но руки не слушались его, а плетьми поднимались и снова свешивались вдоль тела.

– Проходи мил человек гостем будешь, садись к столу вечерять будем, — снова проскрипела фигура.

Ноги Рябинина стали ватными и словно приросли к полу. Он повернул голову в сторону голоса. Фигура скинула плащ, и постукивая клюкой прошла к столу и села на лавку.

— Садись, чего стоишь к полу прирос что ли? — засмеялась она.

От этого смеха у Рябинина мурашки пробежали по коже.

— Кто вы? — еле выдавил из себя он и не узнал собственного голоса.

— Я, Недоля твоя! — заскрипела фигура, и снова засмеялась. — Эй, Филька, подавай на стол, спишь что ли? — прикрикнула она на кого-то невидимого. — А ты проходи, садись, да не трясись ты, как осиновый лист –снова обратилась она к Рябинину.

Рябинин сел за стол напротив фигуры, чтобы наконец-то определить кто перед ним. Это было существо невысокого роста, одетое в домотканое рубище, с длинными седыми космами и крючковатым носом, на верхней губе был толстый рубец, на бороде сидела мерзкой лягушкой коричневая бородавка, из которой торчали седые волоски, один глаз был перекошен и зиял бельмом. «И все-таки, это женщина», — решил про себя Рябинин.

На столе чудесным образом стали появляться предметы кухонной утвари: медный самовар, берестяные кружки и туесок с медом, блины, сметана, жареная рыба. От всего этого изобилия у Рябинина потекли слюнки, а желудок, предвкушая еду заурчал, как голодный кот. Кто-то невидимый налил ему в кружку кипятку пахнущего разнотравьем.

— Извиняйте, кофю нету! — проскрипела Недоля и снова залилась истеричным смехом, от которого у Рябинина в буквальном смысле слова волосы становились дыбом. Когда она просмеялась, то снова обратилась к нему:

— Бери блинок, Егорушка, Филька большой мастер по ним, в смятанку макай аль в мядок, да чайком запивай, — подставляя к нему поближе миску с блинами, проскрипела старуха.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — поперхнулся и закашлялся Рябинин.

— Как же мне не знать про тебя, коли я Недоля твоя? Я все про тебя знаю, даже то, что ты сам про себя не знаешь, — ответила она.

Рябинин взял блин и макнул его в сметану, но его руки так дрожали, что он боялся, что не попадет блином в рот. Сметана густой каплей сорвалась с блина, и чуть было не упала на джинсы Рябинина, если бы кто-то незримый не преградил ей путь миской. Рябинин выронил блин, и он тоже попал в миску, висящую в воздухе между ним и столом.

— Что это за чертовщина? — опять не своим голосом вырвалось у Рябинина.

— Не бойся, это Филька. Домовой. Он по хозяйству мне помогает. И обращаясь к «невидимке» добавила, — да покажись уже, хватит его пугать, а то не ровен час наложит в штаны с испуга, — снова засмеялась Недоля.

«Невидимка» обрел очертания маленького старичка, ростом с четырехлетнего ребенка, с обширной лысиной и окладистой курчавой бородой почти по пояс. Нос картошкой, расплывшись на пол лица, издавал посапывающий и похрюкивающий звук, длинные косматые брови свисали паклей со лба и закрывали маленькие глазки. Одет он был в пижамную рубаху в синий горошек, перетянутую детским красным, вязаным шарфиком, обут в рванные комнатные тапочки, размеров на пять больше, чем требовалось.

— Садись за стол, что стоишь, как не родной? — снова скомандовала старуха.

Домовой Филька принес большую подушку, взгромоздил ее на лавку и сел на нее рядом с Рябининым.

Рябинин под столом ущипнул себя за ляжку, боль была ощутима, — «если мне больно — значит я не сплю, а если я не сплю — значит я это вижу наяву, а этого видеть нельзя, потому что этого не бывает, значит, из этого следует вывод — я схожу с ума», — решил он про себя. Рябинин зажмурил до боли глаза, с надеждой, что когда он их откроет все исчезнет, и он окажется один посреди дороги в своем милом «жигуленке». Но когда он снова открыл глаза, чуда не произошло, рядом с ним сидел старичок и уплетал блины за обе щеки, а напротив него сидела старуха и дула на дымящийся травяной чай в берестяной кружке. Рябинин протянул под столом руку к своему соседу и стал ощупывать сначала подушку, потом ему попалась нога Домового, она была теплой и костлявой. Филька засмеялся хрюкающим поросенком и одернул ногу:

— До смерти щекоток боюсь, — произнес он тоненьким голоском, — живой я, настоящий, что меня щупать-то.

— Я точно схожу с ума, — уже вслух заключил Рябинин. — Оно и понятно, больше суток не спал, не ел, еще и не такое померещится, — стал успокаивать он себя. — Это сон, страшный сон, сейчас я проснусь, и все исчезнет, как тот лес, что снится мне последнее время.

За столом засмеялись, а Рябинину хотелось заплакать. Потому, что он никак не мог проснуться, а компания исчезнуть.

— Ешь не бойся, когда еще случиться тебе поесть Филькиных блинов со смятанкой. Сам не умеешь, жену из дому выжил, у матери, когда последний раз был? А она ждет все тебя, пирожки с капустой, твои любимые часто печет, все думает, заглянешь к ней, а тебе все некогда. Работа, друзья, тати³. Вот и про день рождения друга ты не забыл, молодец, поздравил, а про день рождения матери вспомнил, сынок дорогой? — увещевала его Недоля.

«А ведь и правда, он забыл даже позвонить матери, не говоря уже о цветах и подарке». Рябинина словно обдали кипятком:

— Откуда ты все знаешь? — с вызовом спросил он ее.

— Ты, что бестолковый? Я тебе говорю, я Недоля твоя, ну несудьба, что ли, по-вашему, несчастье, неудача. Как же мне про тебя не знать, если я все время с тобой, — с раздражением в голосе, на распев произнесла она.

— А почему я тебя раньше никогда не видел? — не отставал от нее Рябинин.

— А ты вообще кроме своего носа ничего не видишь, — ответила Недоля.

— А, что такие Недоли у всех людей есть? — не унимался Рябинин.

— Ну почему же обязательно Недоли, есть и Доли. Вот у того, кого ты ищешь, на службе сама Доля состоит, а толку от этого никакого. От человека все зависит. А почему я тебе показалась, так это от того, что ты меня в своих бедах никогда не винил. Но и помогать я тебе не стану, не входит это в мои обязанности, я наоборот спать должна и бездельничать, — вытянув перед собой крючковатые пальцы с длинными серыми ногтями и разглядывая их, призналась она. — Это Доля, не спит все время, и во всем помощница своему господину.

— Так ты знаешь того, кого я ищу? Знаешь где он и как его найти? — с заискиванием в голосе и надеждой задал вопрос Рябинин.

— Знаю, да сказать не могу, сам должен найти, если найдешь, — засмеялась Недоля скрипучим смехом. — Я и так тебе помогла, считай, свой план выполнила на десяток лет вперед. Так, что не обессудь.

Домовой Филька тем временем макал блины в сметану и один за другим отправлял их себе в рот. Высокая стопка быстро уменьшалась. Очередной блин видимо застрял в его горле, и Филька стал задыхаться. Он ловил ртом воздух, выпячивал язык, его маленькие глазки хотели вылезти из орбит, потом он стал заваливаться на бок. Недоля при этом даже не пошевелилась, она наблюдала за происходящим со стороны и заливалась скрипучим смехом.

— Ой, не могу, своими блинами подавилси, родимый!

Рябинин схватил старичка за шиворот и, поставив его к себе на колени, надавил в область солнечного сплетения, как учили на занятиях по оказанию первой медицинской помощи. Домовой закашлялся и начал дышать. Глаза вернулись на свои места, по его морщинистым щекам из них потекли слезы. Еще минуту он откашливался и вытирал красную картошку носа, рукавом пижамы. Рябинин вытащил из своего кармана клетчатый носовой платок и протянул его Фильке. Тот с благодарностью закивал головой Рябинину, взял его и трясущимися руками поднес к слезящимся глазам.

— Почему, ты не помогла ему, он же мог задохнуться и умереть? — обратился Рябинин к Недоле.

— Одним нечистяком меньше, подумаешь потеря. Он уж девять веков живет, пора бы и честь знать, — надоели его блины ужо, в глотку не лезут, вона я гляжу и тябе тожа, — кивнула она в сторону лежащего в миске блина, оброненного Рябининым. — А ты я смотрю жалостливый больно, так смотри, чтобы жалость твоя, тебе же бедой и не обернулась. — Филька проводи его, засиделся он в гостях, пущай идет, ищет себе Долю, что ветра в поле, — заскрипела противным смехом старуха, и хватила костлявым кулаком по столу, так, что перевернулась берестяная кружка с дымящимся отваром, который стремительной струей ринулся на колени Рябинина.

Рябинин вздрогнул и подскочил, так что задел головой обшивку машины. На улице уже рассветало, дождь закончился, из леса наплывал туман.

— Сон. Слава Богу, это всего лишь сон, — успокоил он себя. — Я не схожу с ума, у меня нет никакой Недоли, и никаких домовых не существует. Он так обрадовался этому своему умозаключению, что стал насвистывать какую-то популярную мелодию, вышел из машины, потянулся, несколько раз присел, сделал пару наклонов, чтобы размять спину, и еще раз обошел машину, чтобы посмотреть, на сколько сильно он застрял. К его удивлению колесо стояло не в канаве, а рядом. У Рябинина глаза непроизвольно стали подниматься на лоб: «что за ерунда, он же не мог выехать ночью из канавы, это он точно помнит, а может быть, ему и это приснилось, так же, как и все остальное. Ну, да конечно, — стал размышлять Рябинин, — я устал, остановился, шел непроглядный дождь, видимость была практически нулевая, я уснул и мне приснился весь этот бред».

Он сел за руль (как не странно машина завелась сразу, хотя стартер он так и не починил), и отправился дальше. Утром он перемещался значительно быстрее и уже к полудню достиг заветного указателя «Латуринск».

***

Илья Петрович Губкин пел своим студентам-практикантам такие же дифирамбы, как до этого ректор медицинского института. Ничего нового Рябинин не услышал, за исключением, пожалуй, того, что перед отъездом Антонов побывал в гостях у бывшего хирурга Северского. Но поговорить с ним не удалось, так как хирург был в очередном запое. Он только плакал, вспоминал какую-то Лилю, и корил себя в том, что не смог ее удержать и понять. Об Антонове он только и смог, что сказать: «Помню, помню, интересный мальчик».

— А вы знаете, — обратился он к Рябинину, — он что-то узнал, про нее…

— Про кого? Не понял Рябинин, — про Лилю?

— Нет, про Берегиню, хотя может быть и про Лилю тоже… — Зачем, я тогда выпроводил его? Зачем не спросил, отчего он интересуется ею? — начал причитать и заламывать руки Северский. Потом зарыдал в голос, уронил голову на стол рядом с недопитой рюмкой, а через минуту, Рябинин понял, что он уснул.

Через полчаса после встречи с Северским, Рябинин подъезжал к медицинскому колледжу где училась Тоня Белова. Она долго не решалась, стоит ли говорить всю правду Рябинину, или с него хватит и того, что он уже знает. Но потом все-таки назначила встречу Рябинину, через час, в придорожном кафе.

Рябинин был смертельно голоден, поэтому сразу же помчался его искать, накидываться на еду при девушке было неудобно, и он решил, что как раз успеет плотно поесть, а когда придет Тоня, он вместе с ней выпьет чашечку кофе.

Кафе с громким названием «Престиж», оказалось такой же обшарпанной забегаловкой, как и все в этом городке. Меню не отличалось большим ассортиментом, и Рябинин заказал большую порцию борща «по-деревенски», две котлеты с картофельным пюре и салат из свежих овощей. Сорок минут ему пришлось ждать свой заказ, хотя посетителей в кафе, кроме двух дальнобойщиков не было.

Когда, наконец, перед Рябининым появились тарелки с едой, и он только взял ложку и приступил к приему пищи, как на пороге кафе появилась Тоня. Она беглым взглядом нашла Рябинина и направилась к его столику.

— Приятного аппетита, — улыбнулась она, взглянув на множество больших тарелок стоящих перед Рябининым, — да, вы не смущайтесь, кушайте, — поймав его растерянный взгляд, поспешила успокоить девушка. — Я не знаю, почему пропал Рома, и куда он мог деться, но то, что я вам сейчас расскажу, не дает мне покоя. Возможно, вы сочтете меня сумасшедшей, но если это поможет вам найти Рому, я согласна и на это.

Рябинин заполнял свой желудок пересоленным борщом, а сам внимательно слушал девушку.

— Во время прохождения практики, Рома вывихнул плечо, а в нашей амбулатории специалистов в области хирургии и травматологии нет уже давно, с тех пор как Ивану Николаевичу ампутировали руку. Вот Илья Петрович и посоветовал обратиться к бабке Лукерье. Это знахарка местная, живет в лесу, к ней многие ходят, кто за отварами, кто детей от испуга лечить, или от сглаза, говорят она и вывихи вправляет. Я сама у нее никогда не была, ну а где она живет, примерно знала. А так, как кроме меня местных не оказалось, чтобы Рому проводить, Илья Петрович меня с ним на нашей машине «скорой помощи» и отправил. Дороги сами видели, какие у нас, а машина еще хуже. Добрались мы туда только к вечеру. Водитель у леса нас оставил, а дальше мы сами пошли. Да только не знаю я, как так получилось, что мы с тропинки сбились, да и по времени мы уже давно должны были прийти к бабке Лукерье, а домика ее все нет и нет. Темно в лесу, страшно. И вдруг со всех сторон, что-то черное на нас надвигаться стало. Меня просто дикий ужас охватил, я чувствовала, как мертвый холод пробирался в мою душу. Еще минуту и я наверное, умерла бы от разрыва сердца. И тут Рома, схватил меня за руку и потащил куда-то в сторону. Мы бежали с ним через бурелом, пролезали через какие-то заросли, раздирая в кровь кожу и одежду. Мне было очень больно, но я молчала, потому, что знала, что если «Это» настигнет нас, мы погибнем. Потом как будто из-под земли появился рубленный домик, и женщина со свечой в руке. Рома потерял сознание от боли, от перенапряжения, от усталости. Женщина вправила ему руку, дала выпить какого-то отвара и показала, куда нам надо идти. Утром мы вышли на то место, где нас уже искали люди, которые сказали, что нас не было трое суток. Хотя по нашим ощущениям мы были в лесу всего одну ночь. Не может же быть такого, что ты не заметил несколько дней. Прожил, и совершенно не заметил? — задала вопрос девушка Рябинину.

Рябинин пожал плечами, не зная, что ей ответить.

— А самое интересное то, что эта женщина нас ждала, она знала, что нужно делать и все заранее приготовила.

— Так может быть, ей кто-то позвонил, и предупредил, что вы идете? — предположил Рябинин.

— Рома тоже, так решил вначале, но нет, откуда в лесу телефон? В ее избе даже электричества не было, где бы она, по-вашему, заряжала аккумулятор. Да и не ловит сеть в лесу. Из города и то проблема дозвониться, а из леса тем более, — заключила Тоня, а через несколько секунд, добавила, — нам с Ромой так и не удалось поговорить об этом, то одно случилось, то другое, а потом он уехал, а теперь вы говорите, что он пропал. Может быть это как-то связано? Хотя конечно нет, но мне так хотелось с кем-то поговорить об этом. Я вас, наверное, совсем запутала и ничего существенного не рассказала.

— Скажите Тоня, а какое впечатление на вас произвел Роман Антонов? Может быть, он специально завел вас в лес, чтобы как-то произвести на вас впечатление? — Задал неожиданный вопрос Рябинин.

Девушка вздрогнула, и махнув, пушистыми ресницами, подняла на него глаза:

— Нет, Рома, он настоящий! — с вызовом ответила она, — и потом замете, не он меня в лес повел, а я его. И еще одно обстоятельство, которое вы не учли, у него было выбито плечо, которое опухло и болело так, как если бы у вас заболели все зубы сразу, от такой боли люди ни о чем другом думать не могут. А он меня спасал и о руке своей думал в последнюю очередь. Ясно вам? — тоном нетерпящим возражений заключила девушка. Она резко встала и хотела выйти из-за стола, но Рябинин поймал ее за руку и жестом показал, чтобы она села на место.

Официантка принесла два кофе, плитку шоколада и одно заварное пирожное. Выставив все перед Рябининым, она оценивающе взглянула на него, потом смерила презрительным взглядом Тоню, фыркнула, собрала грязную посуду, и, виляя бедрами, удалилась.

Рябинин подвинул чашку кофе к девушке, положил перед ней пирожное и шоколад и продолжил:

— Я разговаривал с Северским, и он плел мне о какой-то Берегине, о какой-то Лиле, вы случайно не в курсе, кто эти таинственные дамы?

— Лиля, это бывшая жена Ивана Николаевича, я сама с ним лично не знакома, но слышала, что у него жена пропала более двадцати лет назад, кто говорит, что она якобы его бросила, кто-то что просто переехала в Москву, а там ее след потерялся, в общем болтают всякое, а правду даже ее мать Ольга Петровна, не знает. Это мать Лили, говорят, что она подавала в розыск несколько раз, да только Лилю так и не нашли. А Иван Николаевич все ждет ее, надеется, что она когда-нибудь вернется. Он был отличным специалистом, и мог бы добиться многого в своей жизни, его и в Москву приглашали, да только он отказался, единожды сделав свой выбор в пользу Лили. А до этого он в Томске работал, в лучшей клинике города. К нему сюда, в наше захолустье, люди из больших городов приезжали на операции. Он никому не отказывал, и никогда за это денег не брал, говорил, что Лиля бы не одобрила. Больше я о ней ничего не знаю, вам лучше с ее матерью, Ольгой Петровной поговорить. А Берегиня — это сказочный персонаж и о ней я знаю еще меньше. Мне про нее сказки никто не рассказывал, я ведь сначала в детдоме, а потом в интернате росла, — закончила свой рассказ девушка.

Она взглянула на часы и заторопилась попрощаться с Рябининым, сославшись на то, что ей надо успеть заглянуть в библиотеку, до ее закрытия.

Когда она ушла, Рябинин заметил, что девушка практически ни к чему не прикоснулась, разве, что выпила пару глотков противного кофе, чтобы не обидеть Рябинина. Шоколад и пирожное остались не тронутыми. Рябинин расплатился с назойливой официанткой, которая навязывалась к нему в гиды по достопримечательностям городка, но Рябинин устоял, взял со стола на всякий случай шоколадную плитку, хотя в принципе сладкого он не любил, и вышел из придорожного кафе.

Зря время только потерял, ругал он себя и с чем собственно я возвращаюсь домой, вопросов у меня больше, чем ответов, и если в начале следствия был один неизвестный, то теперь их три. И как все это между собой связано, я не знаю. Берегини, Недоли, домовые Фильки, просто бред какой-то. Может быть, все люди тут с ума постепенно сходят, и он в том числе, развивал свою мысль Рябинин, подъезжая к дому Ольги Петровны Светояровой.

Девочка-подросток провела его в светлую чистую комнату, там, на маленьком старом диванчике сидела пожилая женщина, рядом с ней махая пушистым хвостом как веером, восседал большой рыжий кот с зелеными хитрыми глазами. Он не дружелюбно посмотрел на Рябинина и, прижав уши, громко замурлыкал, перебивая хозяйку.

— Проходите, присаживайтесь, где вам удобно, — обратилась она к Рябинину, а потом к девочке, — Мариночка, детка, поставь, пожалуйста чайник, да на стол собери.

— Нет, нет, — поспешил остановить девочку Рябинин, — я только что плотно пообедал и кофе выпил, так что вы не беспокойтесь.

— Что кофе, это ерунда, вы наш чай попробуйте, он из семи трав состоит, они силы предают, бодрости, а еще лечат от многих болезней, ведь так Ольга Петровна? — обратилась девочка к Святояровой.

— Да, конечно, выпейте хотя бы чаю, — поддержала ее хозяйка.

— Уговорили, — с улыбкой махнул рукой Рябинин, — давайте ваш знаменитый чай.

Девочка побежала на кухню, а Ольга Петровна обратилась к нему:

— Вы по поводу Лили? — ее голос задрожал, а руки стали теребить носовой платочек, — я права?

— И да, и нет, — решил успокоить ее Рябинин. — Дело в том, — начал он, стараясь подбирать слова, — что я веду расследование одного запутанного дела, о пропаже человека, а точнее Романа Антонова. Вы были с ним знакомы?

— Конечно, прекрасный молодой человек, он жил у меня со своим приятелем Самохиным Максимом, пока они практику проходили в нашей больнице-амбулатории. А, что случилось? — в свою очередь спросила Ольга Петровна.

— Сам до сих пор не знаю. Вот пытаюсь выяснить. А вы в его поведении ничего странного не замечали? — снова задал вопрос Рябинин.

— Нет, очень замечательный, молодой человек, порядочный, скромный, я еще подумала, его родители должны им гордиться. Он так лихо сложные операции проводил, как будто это у него в крови. Илья Петрович пошутил тогда на его счет «Мол, со скальпелем в руках родился», — улыбнулась пожилая женщина, обнажив свои ровные целые зубы.

Пришла худенькая девчушка, стала сервировать стол к чаю, появились красивые из тонкого фарфора чашки с изображенными на них одуванчиками, Рябинин вспомнил, как незадолго, до отъезда, пил чай с девушкой Дашей, в квартире Кондратьева из разномастных пораненных чашек. А потом, из чашек Ирины Петровны Антоновой, где все было подобрано в тон: и скатерть, и салфетки, и вазочка с цветами, и чайные ложки, и даже носовой платочек хозяйки. И там, и там он чувствовал дискомфорт, и ему хотелось быстрее покинуть эти квартиры. Однако теперь, он чувствовал гармонию, на ослепительно белой скатерти без всяких излишеств, были простые чашки, обыкновенные ложки, на столе стояли в разных приборах конфеты, печенье, булочки. Ароматный чай наполнил легкие Рябинина до боли знакомым ароматом. Он сосредоточил все свое обонятельные анализаторы, но где он пил такой чай вспомнить не мог.

— Пейте чай, когда-то дочь моя Лиля, тоже травы сама собирала, как-то по-особенному их сушила, а потом чайные букеты плела. Теперь вот Марина у нас этим занимается, — кивнула в сторону девочки Ольга Петровна.

— Ой, куда мне до тети Лили, — скромно потупила глаза девочка, — я так просто травы собираю, смотрю, какие тетя Лиля собирала, такие и я собираю.

— Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете о пропаже вашей дочери, — попросил Рябинин, — я знаю это нелегко, но от этого зависит успех моего дела и возможно проясниться ваше.

— Хорошо, спрашивайте, что вас интересует? — взяв себя в руки, приготовилась отвечать женщина.

— Расскажите о Лиле, какая она была? Чем занималась? Каковы были ее увлечения? По какой причине она пропала? Что предшествовало этим событиям? Каковы были результаты поисков? — завалил ее вопросами Рябинин.

— Лиля, моя единственная дочь, поэтому вам может показаться, что я буду необъективна. Но поверьте мне, она была именно такой, какой она осталась в моем сердце и памяти.

Женщина смахнула платочком наплывшую слезу и продолжала:

— Когда мы познакомились с ее отцом, мне было восемнадцать лет, я тогда на фронте была, при медсанбате на службе состояла, и медсестрой и санитаркой, в общем, кем придется. Бойцов с поля боя выносила, и в палаточном госпитале работала, и бинты стирала, и перевязки делала. И вот, как-то был немецкий авианалет, госпиталь палаточный разбомбило, врачи и хирург, как раз на операции были, их всех там сразу и накрыло. А меня хирург наш Сергей Александрович Воронин спас. Незадолго, до налета он меня выставил из операционного блока, и велел идти выспаться, да строго настрого наказал в общую палатку не ходить, там не дадут поспать, а идти за госпиталь в стожок сена. Я так и поступила. Уж не знаю, сколько я проспала или только уснула, как отовсюду крик, шум, взрывы доноситься стали. Я со сна ничего понять не могу, куда бежать, что делать. Наверное, эта заминка и решила мою жизнь. В стожок ни одна бомба не попала, а вокруг все в воронках, везде тела людские, живые, мертвые, руки, ноги, стоны. Мечусь я среди них, а у самой даже санитарной сумки нет, чтобы перевязку кому-нибудь сделать. И куда за помощью бежать не знаю. В тыл — далеко, на линию фронта — близко, но немцы могли ее прорвать, и в наступление пойти. И вдруг слышу, голос чей-то меня зовет: «Сестренка, милая, спаси!» Смотрю, лейтенантик молодой лежит, за живот держится, а из раны кишки видны. «Не жилец», думаю. Но он так жалостливо просит помощи, что не смогла я мимо пройти. Оттащила его к стожку, где сама спаслась, уложила поудобнее, а тут опять самолеты немецкие налетели, бомбить стали, а стожок опять не тронули. Так вдвоем мы и остались живы. Когда затихло все, оглядела я его рану, нижнюю свою рубашку порвала да перевязала, как смогла, и потащила его в тыл. Весь день без отдыха несла, он уже сознание терял, а все спасти просил. А тут немцы на мотоциклах догоняют, я в канаву за деревья. Его и себя ветками укрыла. Он застонал, они и пустили автоматную очередь по нам и дальше поехали. Перебило мне обе ноги, сама плачу идти не могу, ползу и раненого тащу. Он как в сознание придет, умоляет не бросать его: «вытащишь, говорит, женюсь на тебе».

Так я его и дотащила, до ближайшей деревеньки, потом люди местные помогли. Видимо от напряжения и боли я тоже сознание потеряла. Очнулась уже в госпитале, ноги перевязанные, лежу на кровати, встать не могу. Голову поворачиваю, рядом лейтенантик лежит, живой значит. Ухаживала я за ним почти полгода, пока он на ноги встал. Меня давно уж комиссовали, а я осталась при госпитале, сначала на костылях, потом с палочкой. А сама все к Алешеньке своему бегаю, так того лейтенантика звали, проведаю да помогаю чем могу. Долго у него рана не заживала, то гноилась, то потом еще один осколок обнаружился. А я все при нем, каждую свободную минуточку. А по вечерам, чтоб никто не видел, в часовенку бегала, Бога просила, чтоб сохранил жизнь моему дорогому человеку. Вот там-то я однажды и встретила старушку-знахарку. Она за руку меня взяла, да и говорит: «Тяжелая судьба досталась тебе дочка, но ты сильная справишься. А паренька своего отваром попои, который тебе дам. Все и пройдет. Приходи завтра ко мне вечерком, я тут не далеко живу, за часовней направо, там через парк, а в конце улицы домик мой последний и будет». Вот так она и подняла травами, да заговорами разными моего Алешеньку. Выписали его из госпиталя, приехали за ним его родные, увезли домой в Рязанскую область. Перед отъездом обещал он мне вернуться, забрать меня и исполнить свое обещание. Да видно не судьба. И война уж закончилась, а я все при госпитале работаю, жду его, вдруг он приедет, а меня нет.

Часто я потом к этой старушке захаживала, родных у меня не было, в гражданскую еще с голода умерли, поэтому и ехать тоже было некуда. Помогала ей по хозяйству, самой тоже тяжело было, ноги особенно в непогоду очень болели, в подушку плакала, или на улицу выходила в уголок забивалась где-нибудь и рыдала в голос, чтоб подруг не разбудить. А бывало и на операции стою, хирургу помогаю, а ноги просто выворачивает, от боли в обморок падала. Да боялась признаться, что это из-за ног, пришлось бы с работы уйти. Уехать домой на Волгу, под Саратов. А этого нельзя было допустить, Алеша мог приехать, где бы он меня потом искать стал.

Но в 1947 году госпиталь расформировали, и меня отправили в Сибирь. Перед отъездом зашла я к знахарке попрощаться, а она передо мной на колени встала, и руки мои целует. Я ей говорю: «Что вы, Марфа Филипповна, не нужно, встаньте, мы же не навсегда с вами расстаемся, я приезжать к вам буду, а если захотите вас к себе заберу, как только устроюсь». А она мне отвечает: «Не тебе я кланяюсь и руки целую, а роду твоему горемычному, чадам твоим доселе не рожденным, ибо велики дела их будут, равно, как и беды их. Запомни Оля, — все мы на земле связаны, как волоски в косе, и я, и ты, и Алексей твой, и другие люди, и плетется коса длинная волосок к волоску, и нет ни одного дела, поступка, слова напрасного, и каждый волосок нужный, и всё всегда для чего-то нужно, и добро и зло, и счастье и горе, так мир устроен».

Уехала я по направлению, устроилась в больницу, поступила в институт, комнату получила через год. А в отпуск никак поехать не получалось, но писала я Марфе Филипповне исправно, к себе звала, деньги высылала, но от нее весточки редко приходили, сама она неграмотная была. И вот только через семь лет довелось мне попасть в те края, где когда-то госпиталь был. Пришла я проведать старушку, а ее уже год, как схоронили. Поплакала я, на могилку сходила, обратно иду, женщина меня какая-то окликает, спрашивает: «Ты Оля Светоярова?», — «Да, я!» — отвечаю. — «Тогда, это тебе» — говорит она и протягивает мне маленький сверточек, — «знахарка перед смертью просила передать», — сунула мне его в руку и пошла прочь. Развернула я его, а там колечко старое, да записка: «Отдай дочке». Стала я думать, где мне ее дочку искать. Никогда она мне про нее не рассказывала. Пошла я в архив, искать ее дочку, да только ничего мне там не сказали. Степанова Марфа Филипповна поселилась в городе буквально перед самой войной, про детей ее никто ничего не знал, жила всегда одна. Нашли какие-то бумаги, что родом она из Рязанской области, село Пестрюки.

Поехала я в эти Пестрюки, да только не нашла я ее родственников. Село маленькое в несколько дворов, все друг друга знают. А про Степанову Марфу Филипповну впервые слышат, послали меня к старушке, что жила на отшибе, никто с ней не общался, заходить боялись, говорили, что ведьма она. Живет здесь давно, может, что и слышала.

Пришла я к ней, гостинцы, что в городе купила, ей отдала. Обрадовалась старушка, к столу пригласила, самовар поставила. Стала я ее о Степановой Марфе Филипповне спрашивать, она мне и рассказала странную сказку, в которую я до сих пор поверить не могу.

Что давно это было, и историю эту она слышала от своей бабушки, а та от своей. Неподалеку от их села поселилась пришлая женщина, вдова, с двумя дочками-близнецами на руках. Выкопала себе землянку, собирала в лесу грибы, ягоды, охотилась там, на речке рыбу ловила, да огород сажала, знала толк в травах, лечить болезни разные умела, тем и жила, и дочек своих растила. Местных жителей избегала, никому о жизни своей не рассказывала, в деревне появлялась редко, только обменять, продать или купить что-то. Да только пошел слух по деревне, что она сама мужа своего убила, за то, что издевался над ней, да бил, а теперь скрывается от правосудия. Жила тихо никому не досаждала, а потому и ее никто не трогал. А дочки ее тем временем росли, да хорошели. А девочек тех звали Катерина, да Мария. Были они похожи как две капли воды наружностью, да совершенно разные по характеру. Мария была тихая, скромная, работящая, во всем помочь старалась и матери, и людям. А Катерина — своенравная, злая, гордая и завистливая. Поговаривали, что ходила она на старые капища — где древние славяне духам разным поклонялись, умела колдовать и водила дружбу с нечистой силой.

Рябинин слушал рассказ Ольги Петровны, а сам думал: «что за глупости она ему тут рассказывает, какие-то сказки, бредни выживших из ума старух, совершенно не относящихся к делу, а он сидит и слушает их. Вот бы ребята на работе поржали от души, если бы узнали, что он ехал к черту на кулички по бездорожью, чтобы послушать сказку». Но прерывать рассказ не стал, пусть человек выговориться, тем более Рябинин так пригрелся, что его стало клонить в сон, а чай живительной силой разлился по всем клеточкам тела и расслабил его так, что ему было лень даже языком пошевелить.

А Ольга Петровна тем временем продолжала:

— Заблудился в тех местах как-то охотник молодой, и совсем уж обессилил, как вдруг услышал песню девичью и пошел на голос. Смотрит, стоит в лесу девушка нагая, красы неописуемой, волосы густые, черные, почти до самых пят только тело и прикрывают. Увидела она охотника и засмеялась заливистым смехом, что у него по телу мурашки побежали. Говорит ему девушка, — «останься со мной до зари утренней, я золотом тебя одарю, возьмешь столько, сколько унесешь».

— Как зовут тебя красавица, — спросил он девушку.

Не ответила она, взяла березовую ветку и тряхнула ее с силой, и стали с неё листочки опадать и в золотые монеты превращаться. Подошла она к парню обвила его шею руками белыми, и заключила в свои объятья. Проснулся парень утром, а вся поляна золотом усыпана, а девушка стоит в стороне косы плетет да смеется, — «приходи», — говорит, — «и завтра, еще больше золота получишь». Приходил он потом, еще целую неделю, и дома золотом целый сундук набил. А однажды пришел, а девушка пропала, будто ее и не было. Каждый день много месяцев до самой зимы ходил парень в лес, искал ее, но все напрасно. И уже надежду потерял, как вдруг встретилась на его пути она, но какая-то другая, тихая, да скромная, а на лицо еще прекраснее. Встал он перед ней на колени и умолял выйти за него замуж. Девушка растерялась, пригласила его домой, с матерью и сестрой познакомить. Пришел парень со сватами в землянку к пожилой вдове, стал просить руки ее дочери. Пригласила она гостей в землянку, а там две ее дочери сидят, с лица совершенно одинаковые, а в глазах у одной — чертики пляшут, а у другой — взгляд кроткий, покорный, добротой веет. Остановился парень в растерянности, умом понимает, что в лесу с одной был, да только сердце и душа к другой тяготеют. И выбрал он Марию, засватали ее, день свадьбы назначили. Начала Мария подвенечное платье шить, да приданое готовить. А Катерина все в лесу пропадает, дома редко появляется.

Настал день свадьбы, гости подарки стали дарить молодым, да счастья желать. Дошла очередь до женщины, что сидела тихо в углу и все молчала. Никто не знал с чьей стороны была гостья. Протянула она колечко Марии, да сказала такие слова: «Дарю тебе я перстенек необыкновенный, а имеющий силу великую. Отныне род твой будет противостоять злу людскому и вселенскому. Береги его, передавай только надежным людям. А если попадет он к человеку с черной душой, настанет на земле вечная ночь и пустота». Отдала женщина перстенек невесте и пропала, словно в воздухе растворилась. Поговаривали, что была это сама Берегиня.⁴ А перстенек этот не что иное, как высшая сила, которая все может и сокрушить и возвести. Да только нельзя ей пользоваться в угоду себе.

Позавидовала Катерина, что не ей достался перстенек заветный. Затаила злобу на сестру и сказала той:

— Отныне, будем мы с тобой по разные берега реки соперницами, за душами людскими. И еще посмотрим, кто кого одолеет, что сильнее доброта твоя тихая, или красота и богатство мое. Перстенек этот надо наследникам своим передавать, если они у тебя еще будут. А если нет, то тогда перстенек твой ко мне вернется, и стану я повелительницей судеб людских, и настанет на земле вечная ночь».

После свадьбы недолго молодые пожили счастливо, так как стал охотник все чаще в лесу пропадать, видели его в объятьях другой сестры. А потом и вовсе ушел. Оказалось, что родила Катерина на капищах сына ему, еще до свадьбы с Марией, да специально не сказала, чтоб сестре больнее сделать из зависти, а потом мужа увести её. Как узнала про это Мария, собрала свой нехитрый скарб и ушла, куда глаза глядят. Так ее больше никто и не видел. Да только поговаривали в народе, что ушла она не одна, а с новой жизнью в чреве. Лютовала Катерина, искала её везде, а еще пуще ребенка ею рожденного, чтобы извести его, да так и не нашла, крепко Мария спрятала ребенка своего.

А муж её, когда опомнился, что не нужен он Катерине, что через него она вершила свои черные дела, ушел от неё. Марии не нашел, хотел храм Божий построить на те деньги, что Катерина ему за ночи платила, чтоб грехи свои замаливать. Да только открыл он сундук с золотыми монетами, как они на его глазах превратились в желтые, березовые листочки. Умер от тоски охотник, так и не узнал, кого ему жена законная родила.

Так вот легенда гласит, что с тех пор живут эти две сестры в образе Берегинь. Одна — добрая, всем помогает, заблудившимся дорогу указывает, больных лечит и бережет день ясный, да мир. Другая — злая, в лес заманивает, голову морочит, а потом губит, да все заветный перстенек ищет, чтоб на земле вечная ночь настала.

«Марфа, которую ты ищешь», — сказала мне старушка, — «искала наследников своих, чтоб передать перстенек тот проклятый, или заветный. Спросила я ее, — была ли у Марфы дочь, и как мне ее найти. Но она только плечами пожала, и ответила: «Может и была, да только с тех пор, прячут они наследников своих, чтобы перстень Черной Берегине не достался. Передают его только надежным людям, чтоб те берегли, пока наследник не отыщется». Не решилась я сказать ей о перстне, что в кармане у меня лежал, да только она видимо сама догадалась, и уже прощаясь со мной, сказала: «Неисповедимы пути господни, кому надо тот сам тебя найдет, а ты сюда по другой причине послана. Иди с Богом, и сделай то, что должно».

В районный центр вернулась я уже поздно вечером. Остановится мне было не у кого, пошла я в гостиницу, а сама думаю, если мест не будет, придется на вокзале ночевать. Так и случилось, гостиница была полной, в этом райцентре съезд каких-то политических работников проходил. Я уже собралась идти к вокзалу, как слышу голос мужской, окликнул меня:

— Оля!

Я оглянулась и глазам своим не верю. Стоит передо мной Алексей, улыбается. Совсем красавцем стал, только на висках волосы уже белеть начали.

— Как ты тут? Откуда? — завалил он меня вопросами.

Пригласил меня к себе, оказалось, что он теперь парторгом на кирпичном заводе работает. А в гостинице засиделся с товарищами, обсуждали вопросы поставок дополнительного оборудования.

Я так ждала этой встречи. Яркими красками рисовала её в своём воображении: «что я ему скажу, а что он ответит мне, как долго мы будем смотреть друг другу в глаза, как скажет он мне, что так долго меня искал, писал каждый день письма, но на почте и без нас сейчас много людей, затерянных в войне. И что он теперь возьмет меня за руки, прижмет меня к своему сердцу, и скажет заветные слова своей клятвы». Но он просто обнял меня, стал целовать и просить прощенье.

А потом мы пили чай, говорили о жизни, оказалось, что он женат, у него двое детей, сейчас они гостят с женой у бабушки в деревне. И приедут только через два дня. Может быть, мне надо было уйти сразу, уехать утренним поездом, но я так долго ждала его, так мечтала о нем все эти годы, что не уехала, а осталась еще на два дня. Два самых счастливых дня в моей жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Тать — стар. — вор, разбойник.

4

Берегиня — по верованиям древних славян, — это великая богиня, породившая все сущее. Ее повсюду сопровождают светозарные всадники, олицетворяющие солнце. Берегиня от слова «оберег». Древние славяне верили, что Великая богиня должна оберегать созданных ею людей!