Хроники Фруктовой революции

Марк Герер

Мы привыкли думать, что наш мир меняют новые технологии. Что нас разделяют политика и религия. Что войны всегда будут вспыхивать из-за нефти. Но горстка радикальных сыроедов считала иначе. Перед вами хроника их борьбы с традиционным обществом, ставка в которой – наши пищевые привычки. Они не остановятся ни перед чем, чтобы мы навсегда забыли вкус мяса.

3

Однажды вечером я возвращался от Риты домой. Пока я не приходил, мама не ложилась спать. Где бы я ни был, как бы ни был пьян, я всегда ночевал дома. Если я не отвечал на звонки больше двух часов, маме становилось плохо с сердцем. Рите я никак не объяснял, почему никогда не остаюсь у нее.

Было без пяти минут два, хотя я обещал прийти не позже двенадцати. Я трусцой подбежал к дому и заскочил в подъезд. Было темно, в этом не было ничего странного, лампочки постоянно кто-то выкручивал. Я бежал по лестнице, когда в кармане зазвонил мобильник, но ответить на звонок я не успел. Кто-то повис на моих руках, к носу прижали что-то мокрое, и я потерял сознание от резкого запаха.

Очнулся в темной комнате на полу. Все тело ломило, голова раскалывалась от боли. Через окно сквозь прутья решетки тускло светила луна. Я с трудом встал и попытался найти дверь. Двери не было. Меня вырвало. Рита приготовила на ужин тушеную картошку с курицей. От запаха полупереваренной еды меня стошнило еще раз. Я подполз к окну и в бредовом состоянии просидел там до самого утра.

Когда рассвело, я увидел, что дверь в комнате все-таки есть. Массивная, оцинкованная дверь с глазком. Плотно пригнанная к стене, без ручки и замка. Видимо, она запиралась снаружи на засов. Возле двери стояло ведро. В ведре была морковка.

Я не знал, где я, кто меня похитил и зачем мне оставили полное ведро морковки. Слишком жутко, чтобы походило на розыгрыш. Слишком странно, чтобы было правдой. Я не орал, не разбивал в кровь кулаки об дверь. И совсем не потому, что взял себя в руки или приготовился умирать.

У человека за большинство реакций отвечает мозг рептилии. Он дремлет и в случае опасности мгновенно принимает решение — нападать или бежать. У меня была еда, я сидел в теплом сухом помещении, и моей рептилии ничего не угрожало.

Прошла неделя, я отмечал дни, складывая под окном кусочки морковки. Я хладнокровно подсчитывал, насколько ее хватит. Сильно хотелось пить. Первые дни я дико переживал, как плохо сейчас моей маме, как она переживает из-за того, что я пропал. На второй неделе жалость сменилась завистью — она в любой момент может открыть кран и попить.

Через десять дней морковка кончилась, как я ее ни экономил. Я лежал в позе эмбриона и думал о своем будущем ребенке. У Риты шла одиннадцатая неделя беременности. В голове вдруг щелкнуло — на этом сроке у ребенка появляется обоняние.

Ночью, когда я лежал в отключке, в ведре появилась вода. Я не слышал, как открывалась дверь. Словно вода просто материализовалась из воздуха. Я пил и чувствовал животную радость. Меня переполняла благодарность к своим похитителям. Они не оставили меня, они заботятся обо мне. Пусть извращенным способом, но заботятся.

Воду нужно было экономить. Пять глотков на рассвете и пять, когда стемнеет. Мир исчез. Даже во сне я больше не покидал свою ореховую скорлупку. Когда появилась вода, я стал мучиться бессонницей. Хотя раньше постоянно отрубался. Я пялился на ведро с водой и вел бесконечные подсчеты, насколько мне ее хватит.

Через пятнадцать дней я сорвался. Когда стемнело, я, как обычно, хотел сделать пять глотков, но не смог остановиться. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Минус день. Минус два дня. Три. Четыре. Пять. Вода кончилась. Ее оставалось на пять дней. Мне стало душно. Я с трудом поднялся и поковылял к окну. Нужно было несколько глотков свежего воздуха. В животе плескалось. Я не сделал и пары шагов, как меня вырвало. Я успел подползти на четвереньках к ведру, как меня вырвало второй раз. Теперь воды было дня на два. Я равнодушно делал законные пять глотков утром и пять вечером и отползал от ведра.

В книжках часто пишут, как люди, вынужденные голодать, грезят о деликатесах. Со мной такого не было. Я довольствовался тем, что было. Пил воду, смешанную с собственной блевотиной, и ничего вкуснее быть не могло. Возможно, у меня атрофировались рецепторы или сработал какой-то защитный механизм. Рептилия полностью подчинила личность, и ничего человеческого во мне не осталось. Всего за каких-то пятнадцать дней.

На шестнадцатый день дверь камеры открылась, и кто-то швырнул внутрь мешок. Я проснулся, потому что мешок попал прямо в меня. Из него рассыпалось что-то круглое. Яблоки. Целая куча пахучих яблок. Красные, с червоточинкой. Их запах заполнил все пространство камеры, перебивая даже запах дерьма.

Сначала я ел их целиком, с косточками и червяками. Червяков даже выковыривал и ел отдельно. Появилось хоть какое-то развлекалово, которое, впрочем, быстро осточертело, и я стал швырять огрызки в окно. Часто огрызки попадали в прутья решетки и отскакивали назад. Тогда я придумал игру. Нагрызал целую кучу огрызков и устраивал соревнование между собой из настоящего и будущего. Номер один и номер два. Я из будущего всегда побеждал.

На меня накатило равнодушие. Плевать, сколько яблок осталось и когда они закончатся, и пару дней я обжирался. И тут случилась странная штука. Организм перестал сопротивляться и больше не требовал ничего лишнего. Я ел ровно столько, сколько нужно для поддержания жизни. Два яблока в день. Рептилия перестала мной управлять, ей больше не подчинялось мое тело.

Через двадцать дней с рук начали слазить ногти. Они слезали, как слезает подсохшая корочка с поджившей болячки. Паники не было, страха тоже. Я чувствовал свое усохшее тело как кокон, из которого мне предстоит выбраться. Кожа шелушилась и отваливалась небольшими кусочками, как перхоть. Волосы на голове были как солома. Кружилась голова, но спал я теперь мало. Слух обострился, по ночам я слышал, как кто-то подходит к двери и стоит возле нее. Или это были глюки. Больше я не вставал. Все время лежал возле двери рядом с полупустым мешком яблок и пялился в окошко. Теперь я считал дни, откладывая каждый день по яблочному семечку.

Прошло еще десять дней. В голове шевелились чужие равнодушные мысли. Рита уже сделала аборт. Или решила оставить ребенка. Мама сошла с ума. Или выбросилась из окна. Ко мне это не имело никакого отношения. Я ем яблоки и хожу под себя. Отползать для этого в дальний угол камеры нет ни сил, ни желания. На тридцать второй день дверь открылась. В глазах двоилось, я с трудом сфокусировал взгляд на двух высоких силуэтах. Меня взяли под руки и вынесли наружу.