Хроники Фруктовой революции

Марк Герер

Мы привыкли думать, что наш мир меняют новые технологии. Что нас разделяют политика и религия. Что войны всегда будут вспыхивать из-за нефти. Но горстка радикальных сыроедов считала иначе. Перед вами хроника их борьбы с традиционным обществом, ставка в которой – наши пищевые привычки. Они не остановятся ни перед чем, чтобы мы навсегда забыли вкус мяса.

2

В институте мне нравилось. Контроль мамы слабел, я целыми днями не бывал дома. В первый раз напился, в первый раз целовался с девушкой. Я весил больше ста килограммов, и ко мне прилипла безобидная кличка «Толстый», что меня вполне устраивало.

Тогда же, на первом курсе, я вновь встретил Роба. Он остался таким же тощим, только вымахал под два метра.

«От меня не воняет?» — спросил Роб. Он рассказал, что учится на ветеринара. Занятия по анатомии проходят в подвале факультета. Трупы телят хранят в чугунных ваннах, наполненных формалином. Его едкий запах впитывается в волосы даже через колпаки, которые их заставляют надевать. Там всегда хочется блевать, особенно когда приходится с напарником вытаскивать теленка за копыта из ванны и тащить в класс на оцинкованный стол.

«Формалин замедляет разложение тканей, — пояснил Роб. — Но запах отвратный, травануться проще простого. Правда, нам об этом не говорят. И работать надо в резиновых перчатках. Иначе некроз гарантирован. Кожа просто сжигается».

«У меня на юридическом таких проблем нет», — со смешком перебил я его. Слушать о разложении и других прелестях анатомички у меня не было ни малейшего желания.

Роб скривился, когда услышал, что я учусь на юриста, скомкал разговор и слинял. После этого мы с ним не общались. Только здоровались издалека, если пересекались в коридорах института. Ни о какой дружбе не было и речи.

Я жил бесшабашной жизнью среднестатистического студента. Регулярно напивался, спал на лекциях и старался не думать о будущем. Так продолжалось до одной вечеринки на предпоследнем курсе.

Дело было зимой, мороз перевалил за двадцать градусов. Для нашего промозглого города с постоянными сильными ветрами это сущий ад. Я стоял босиком на балконе, по колено в снегу и спорил с каким-то панком о Моцарте. Он пытался мне доказать, что на самом деле его убили масоны. Пальцев на ногах я не чувствовал, но после пяти банок пива мне уже было на все наплевать.

Речь панка оборвал звон разбитого стекла. Что-то вылетело из квартиры через застекленную дверь. Наступая на осколки, я заскочил внутрь.

Все орали, перебивали друг друга, хозяйка квартиры плакала, в туалете кто-то блевал. Я только понял, что Роб швырнул бутылку водки и ушел, не сказав ни слова. Все разом загалдели, что у него поехала крыша. Что он неудачник и чмо. Что его отчислили, и поэтому он бесится.

Правдой оказалось только последнее. Остальное было полной лажей. У Роба уже тогда был План, и, как покажет будущее, этот План способен разрушить привычный мир.

Я хорошо помню тот вечер еще по одной причине. Тогда я узнал, что Рита ждет от меня ребенка. Такой кошмар лез мне в голову лет с шестнадцати, особенно мучительное для меня время. Прыщавый увалень не вызывал у сверстниц никакой симпатии.

Итак, я лишился девственности и стал папой одновременно.

С Ритой мы вместе учились, но я плохо ее знал. Она никогда не бывала в нашей шумной компании, не пропускала лекции и старалась отвечать на каждом семинаре. Только раз она сделали исключение. Мы уже проучились четыре года, и ее уговорили отметить сдачу зимней сессии вместе со всеми, тем более что она сдала ее на отлично. В тот вечер она выпила лишнего, и, поскольку квартиру ей снимали недалеко от моего дома, мне пришлось ее провожать. Целоваться мы начали еще в лифте и продолжили в ее квартире, где пахло корицей.

Я давно мучительно думал о своей девственности. Это был последний рубеж, который меня отделял от остальных нормальных людей. Мне было уже двадцати три, и оставаться в таком возрасте мальчиком казалось мне патологией. Но в тот вечер я и не думал, что зайдет дальше поцелуев. Но когда Рита хрипло прошептала: «Я еще девочка…» — отступать было поздно. Поступи я иначе, уже завтра весь курс бы знал, что я не смог. Меня не остановило отсутствие презервативов. Никому из нас первый неловкий секс не понравился. На следующее утро голова раскалывалась с похмелья. Мы делали вид, что ничего не произошло, и общались так же мало, как и раньше.

Я себя отчаянно успокаивал, девственница не может забеременеть, не может. Прикидывал вероятность этого события. Она стремилась к нулю. И вот я лишился девственности и стал папой одновременно.

Делать аборт? И где? Или уже слишком поздно? Я прокручивал вопросы в голове, но задать их Рите не хватало смелости. Достать телефон и погуглить при ней тоже было неловко.

«Я боюсь», — сказала Рита. Больше всего на свете мне хотелось остаться одному, но Рита попросила проводить ее домой. Опять мы ехали к ней домой и опять неловко молчали. По дороге я все-таки незаметно погуглил. Поиск вывалил кучу сайтов про беременность. Меня мутило от одного вида картинок, где оплодотворенная клетка постепенно превращается в младенца, я ткнул в первую попавшуюся ссылку.

До пятой недели нельзя быть уверенным, наступила беременность или нет. Тест может и ошибиться. Шевельнулась слабая надежда, что Рита просто запаниковала, и сигнал о беременности был ложным. Может, вторая полоска была еле видна?

Если это не так, зародыш уже весил три с половиной грамма. Я покосился на живот Риты. Она сидела и безучастно смотрела в окно, а между тем в ней вовсю работала заложенная программа, выполнение которой уже расписано по неделям.

Дома Рита сделала тест еще один раз. Я ее об этом не просил, но она решила, что я лично должен засвидетельствовать результат. Две четкие полоски. Я незаметно уединился и погуглил инфу про аборт. У нас в запасе было месяца два, не больше.

Решение откладывалось, и от сердца немного отлегло. В тот вечер мы занялись сексом второй раз. Терять было нечего, и на этот раз мы оба получили удовольствие.

Целый месяц мы трахались и ничего не решали. Нужно было делать УЗИ, но мы ни разу даже не поговорили о том, что будет дальше.