Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи

Кларк Эштон Смит

Умопомрачительные неведомые планеты, давно исчезнувшие или еще не возникшие континенты, путешествия между мирами и временами, во времени и в безвременье, гибельные леса и пустыни, страшные твари из далеких галактик, демоны-цветы и демоны-трупоеды (угадайте, кто страшнее), древние волшебницы и честолюбивые некроманты, рискующие и душой, и телом, а также оборотни, вампиры, восставшие из мертвых, безымянные чудовища, окаменевшие доисторические кошмары и оживающий камень… Кларк Эштон Смит (1893-1961) – один из трех столпов «странной фантастики» 1930-х (вместе с Робертом И. Говардом, создателем Конана, и, конечно, творцом «Мифов Ктулху» Говардом Филлипсом Лавкрафтом, в чьих рассказах вымыслы Смита то и дело гостят), последователь Эдгара Аллана По и Амброза Бирса. Он переплавил фантастику в последнем огне романтической поэзии и дошел до новых пределов подлинного ужаса – так мир узнал, какие бесконечные горизонты способны распахнуть перед нами и фантастика, и хоррор, и Смиту очень многим обязаны и Рэй Брэдбери, и Клайв Баркер, и Стивен Кинг. В этом сборнике представлены рассказы 1925-1931 годов; большинство из них публикуются в новых переводах.

Мерзостные порождения Йондо

Песок в пустыне Йондо не таков, как песок других пустынь; ибо Йондо расположена ближе всего к краю света, и неведомые ветра, прилетающие из бездны, которую не измерит ни один астроном, засеяли ее погибельные просторы серой пылью разрушающихся планет, черным пеплом погасших солнц. Над ее изрытой, складчатой поверхностью высятся темные, округлые горы, отчасти нездешнего происхождения — многие суть не что иное, как упавшие с небес астероиды, полузасыпанные зловещими песками пустыни. Из подземного мира сюда пробираются твари, каким в порядочных землях путь преграждают охранительные божества; но нет благих божеств в пустыне Йондо, где обитают блеклые духи исчезнувших звезд и дряхлые демоны, что остались бездомными скитальцами после крушения их преисподней.

Был полдень весеннего дня, когда я вышел из бесконечных кактусовых зарослей, где меня бросили жрецы-дознаватели Онга, и увидел пред собою серое преддверие Йондо. Повторю, был полдень весеннего дня; но в этом фантастическом лесу не нашлось ни признаков весны, ни даже воспоминаний о ней; и распухшие, гниющие, красновато-бурые выросты, среди которых я пробирался, походили не на обычные кактусы, а на омерзительные коряги, едва поддающиеся описанию. Самый воздух отяжелел, пропитанный удушливой вонью разложения, и пятна лишайников, словно проказа, расползлись по черной земле и рыжеватой растительности. С поваленных кактусов, уставясь на меня блестящими глазами цвета охры, лишенными век и зрачков, поднимали головы бледно-зеленые гадюки. Много часов их взгляды преследовали меня, и неприятно было видеть чудовищные грибы с бесцветными ножками и поникшими ядовито-лиловыми шляпками, что росли по топким берегам зловонных бочагов; при моем приближении по желтой воде разбегались пугающие круги, отнюдь не утешительные для человека, чьи нервы напряжены до предела после не передаваемых словами пыток. Когда же и болезненно раздутые кактусы сделались мельче и заметно реже, а в промежутках между ними поползли ручейки пепельно-серого песка, я начал догадываться, какую великую ненависть пробудило в жрецах Онга мое кощунство и как на самом деле страшна их злобная мстительность.

Я не буду описывать в подробностях, какие неосторожные поступки привели меня, беспечного чужака из дальних стран, в руки ужасных чародеев и мистериархов, служителей львоглавого Онга. Поступки эти, как и подробности моего ареста, вспоминать мучительно; сильнее всего хочется забыть обтянутую драконьими кишками и посыпанную алмазным порошком дыбу, на которой растягивали обнаженных людей; или ту темную комнату с шестидюймовыми отверстиями у самого пола — оттуда сотнями выползали раскормленные трупные черви из близлежащих катакомб. Довольно будет сказать, что, истощив запасы жуткой фантазии, мои истязатели завязали мне глаза и неимоверно долгие часы везли меня на верблюде, а в предрассветных сумерках бросили посреди зловещего леса. Мне сказали, что я волен идти куда хочу, и в знак милосердия Онга дали для пропитания черствую ковригу и небольшой бурдюк с затхлой водой. В полдень того же дня я вступил в пустыню Йондо.

Все это время я не думал повернуть назад, несмотря на весь ужас гниющих кактусов и ютящихся между ними злобных созданий. Теперь же я замедлил шаг, памятуя, какие отвратительные легенды рассказывают о земле, где я очутился; ибо немногие рискуют зайти сюда по собственной воле. И еще меньше тех, кто вернулся, бессвязно повествуя о невиданных ужасах и диковинных сокровищах; руки и ноги их вечно трясутся, как у припадочных, в глазах под поседевшими бровями и ресницами горит безумный огонь — все это не вызывает желания следовать по их стопам. Поэтому я застыл в нерешительности у границы безжизненных песков, и трепет нового страха охватил мои истерзанные внутренности. Жутко было идти дальше, жутко и возвращаться — я не сомневался, что на этот случай у жрецов для меня заготовлен прием. Итак, я подождал немного и двинулся дальше, на каждом шагу проваливаясь в тошнотворно-мягкое, преследуемый по пятам некими длинноногими насекомыми, что встретились мне среди кактусов. Насекомые эти, цветом напоминавшие недельной давности труп, размером были с тарантула, но когда я оборотился и наступил на ближайшее, поднялась ядовитая вонь еще мерзее расцветки. Поэтому я пока старался не обращать на них внимания.

Право, это были всего лишь мелочи среди ужасов моего положения. Впереди, под огромным болезненно-багровым солнцем, на фоне черных небес раскинулась пустыня Йондо, беспредельная, как страна бредовых видений, порожденных гашишем. Вдали, у самого горизонта высились округлые горы, о которых я уже говорил; а в промежутке тянулись ужасные серые пустоши и невысокие безлесные холмы, словно горбатые спины наполовину зарытых в песок чудовищ. На пути мне попадались громадные ямы, оставленные ушедшими глубоко в землю метеоритами; влажно поблескивали в пыли многоцветные драгоценные каменья, которым я не знал названия. Поваленные кипарисы гнили у стен разрушенных мавзолеев; по испятнанному лишайниками мрамору ползали жирные хамелеоны с царственными жемчужинами во рту. За грядами холмов скрывались города, где ни единого камня целым не осталось, — громадные древние города, отдающие пустыне осколок за осколком, атом за атомом. Измученный пытками, я тащился по необъятным мусорным кучам, что были когда-то могучими храмами, и под ногами у меня падшие боги хмурились крошащимся песчаником и скалились растресканным порфиром. На всем лежало зловещее безмолвие; нарушали его лишь сатанинский хохот гиен да шорох гадюк в гуще сухих колючек и в заброшенных садах, заросших крапивой и дикой рутой.

С вершины одного кургана я увидел причудливое озеро, непроницаемо-черное и зеленое, как малахит, обведенное по краю блистающими отложениями соли. Воды его наполняли углубление в виде чаши далеко внизу, а груды соли громоздились почти у моих ног, и я понял, что озеро это — всего лишь горчащий остаток давно высохшего моря. Я спустился к темной воде и погрузил в нее руки; но древняя морская вода немилосердно щипала и разъедала кожу, и я поспешно отступил — уж лучше терпеть пустынную пыль, что окутала меня тягучим саваном.

Здесь я решил недолго отдохнуть и, побуждаемый голодом, употребил часть издевательски скудной провизии, которой снабдили меня жрецы. Я намеревался, если позволят силы, двигаться дальше и достичь земель, что лежат к северу от Йондо. Земли эти поистине безрадостны, однако безрадостность их — обычного свойства, не то что в Йондо. Изредка туда заходят кочевники. Если фортуна будет ко мне благосклонна, я могу встретить кого-нибудь из них.

Жалкая трапеза подкрепила меня, и впервые за не знаю сколько недель — счет времени я давно потерял — мне послышался тихий шепот надежды. Трупного цвета насекомые давно отстали. Покамест мне не встречалось больше ничего и вполовину столь жуткого, несмотря на гробовое безмолвие и рассыпающиеся прахом руины вокруг. Я подумал было, что ужасы Йондо несколько преувеличены.

И тут с холма надо мною донесся дьявольский смех. Он раздался внезапно, испугав меня сверх всякой меры, и все продолжался, не меняясь ни единой нотой, будто на холме веселился полоумный демон. Запрокинув голову, я увидел темное устье пещеры, ощетинившееся зелеными сталактитами, — я не заметил его прежде. Оттуда, казалось, и доносился звук.

Я опасливо вглядывался в темный провал. Смех раздался громче, но я по-прежнему ничего не видел. Наконец я различил в черноте бледный отблеск, и вдруг стремительно, как в кошмарном сне, предо мною явилась чудовищная тварь. У нее было бледное, безволосое, яйцевидное туловище размером с суягную козу, и тело это опиралось на девять длинных шатких суставчатых лап, будто у громадного паука. Тварь пробежала мимо меня к озеру, и я разглядел, что на ее нелепо приплюснутой морде нет глаз, над головой торчат два узких, острых, как ножи, уха, а длинный морщинистый нос наподобие хобота свисает ниже толстогубой пасти, скалящей в вечной ухмылке нетопыриные зубы.

Существо стало жадно пить едкую воду, а утолив жажду, обернулось и словно почуяло меня; сморщенный нос приподнялся и повернулся ко мне, шумно принюхиваясь. Убежало бы существо или собиралось на меня броситься — не знаю; я не вынес этого зрелища и сам кинулся бежать на трясущихся ногах, петляя между громадными валунами и грядами намытой у берега соли.

Наконец, совершенно запыхавшись, я остановился. Погони не было. Я сел, все еще дрожа, в тени валуна, но отдохнуть мне было не суждено, ибо тут началось второе из тех фантастических приключений, что принудили меня поверить во все слышанные прежде безумные легенды.

Еще больше, чем дьявольский смех, напугал меня вопль, внезапно раздавшийся у самого моего локтя. Звук шел от слежавшегося соленого песка, будто женщина кричит от невыносимой боли или бьется, беспомощная, в руках демонов. Я обернулся. Предо мной была истинная Венера, совершенная в своей белоснежной наготе, без единого видимого изъяна, только погруженная до пупка в песок. Расширенные от ужаса глаза ее смотрели на меня с мольбой, и нежные, словно лепесток лотоса, руки простерлись ко мне в умоляющем жесте. Я бросился к ней — и коснулся мраморной статуи, что полуприкрыла искусно вырезанные веки, грезя о забытых столетиях. Песок скрыл от взора утраченную прелесть ее бедер и лодыжек. Вновь бежал я в страхе и вновь услышал крик мучительной боли, но не обернулся и не увидел больше молящих рук и глаз.

Вверх, по долгому склону к северу от проклятого озера, оскальзываясь на обломках базальта, спотыкаясь о куски камня в прожилках отливающих прозеленью металлов, проваливаясь в соляные ямы и наносы праха, которому нет названия, по уступам, оставленным в неизмеримой древности отступающим морем, бежал я, словно из одного кошмарного сна в другой. Порой в ушах у меня раздавался холодный шепот — и нашептывал не встречный ветер; оглянувшись назад у края очередного уступа, я заметил причудливую тень, бегущую шаг в шаг за моей собственной тенью. Та, другая тень принадлежала не человеку, не обезьяне и никакому известному нам зверю: слишком гротескно вытянута голова, слишком скрючено приземистое туловище, и никак не рассмотреть, то ли у тени пять ног, то ли пятая нога на самом деле хвост.

Ужас придал мне сил, и лишь достигнув макушки холма, я решился оглянуться снова. Фантастическая тень по-прежнему держалась рядом с моей, и теперь до меня долетел странный, донельзя тошнотворный запах, гнусный, как вонь летучих мышей, годами висящих в склепе среди гнили и разложения. Я пробежал много лиг; над невероятными, словно бы инопланетными горами на западе красное солнце клонилось к закату, а сверхъестественная тень удлинялась вместе с моей, все держась на том же расстоянии у меня за спиной.

За час до заката мне встретился круг невысоких колонн, чудом устоявших среди развалин, подобных огромной груде разбитых черепков. Проходя меж колоннами, услышал я тихий скулеж, словно дикий зверь скулит, раздираемый яростью и страхом. Я обернулся и увидел, что тень не последовала за мною в круг. Я остановился, немедля предположив, что нашел убежище, куда нежеланный фамильяр не сможет войти; и действия тени подтвердили мою догадку. Тварь застыла в нерешительности, а потом заметалась по кругу, то и дело останавливаясь между колоннами. Наконец она двинулась прочь, к заходящему солнцу, и затерялась в пустыне.

Целых полчаса не смел я пошевелиться; затем надвигающаяся ночь, обещая новые ужасы, погнала меня дальше, на север, сколько хватит сил. Ибо теперь я достиг самого сердца Йондо, где, быть может, водятся демоны и фантомы, не питающие почтения к убежищу в круге колонн.

Пока я брел вперед, освещение удивительным образом изменилось; пылающий шар солнца, спускаясь к горизонту, погрузился в зловонную дымку и тускло просвечивал сквозь испарения — в них пыль разрушенных храмов и усыпальниц Йондо смешалась с гнусными миазмами, что поднимались ввысь над черной неизмеримой пропастью за наипоследнейшим краем нашего мира. При таком освещении вся мертвенная пустыня, округлые горы, извилистые гряды холмов и затерянные города приобрели фантастический мрачно-багровый оттенок.

И тогда с севера, где сгущались тени, явилось поразительное создание — высокий человек, с ног до головы закованный в кольчугу; вернее, я лишь предполагал, что это человек. Каждый его шаг по растресканной земле отдавался печальным звоном. Когда он приблизился, стало видно, что доспех его сделан из меди, весь в пятнах прозелени, а голову венчает шлем, тоже медный, с круто изогнутыми рогами и зубчатым гребнем. Я говорю «голову», потому что становилось темно и мне было плохо видно издали, но, когда видение подошло вплотную, я разглядел, что под налобником удивительного шлема нет лица — очертания пустого провала на миг ясно обрисовались в тусклом свете. Затем призрак все с тем же тоскливым звоном двинулся дальше и исчез.

А вслед за ним, пока еще не догорел закат, неестественно громадными шагами приблизилось другое видение и остановилось, возвышаясь надо мной в багряных сумерках, — чудовищная мумия какого-нибудь древнего царя, по-прежнему увенчанная блистающим золотом, но лик, представший моему взору, был изъеден чем-то более грозным, нежели время и могильные черви. На скелетоподобных ногах развевались обрывки гробовой пелены, а над украшенной сапфирами и лалами короной пугающе покачивалось нечто черное; но я поначалу и вообразить не мог, что это такое. Вдруг в черноте раскрылись два раскосых алых глаза, мерцающих, словно угли преисподней, а в обезьяньей пасти блеснули два клыка, будто ядовитые змеиные зубы. Приплюснутая, голая, бесформенная голова на непропорционально длинной шее нырнула вниз и зашептала мумии на ухо. Затем единым шагом гигантский лич вдвое сократил расстояние между нами; из складок рваного погребального покрова показалась иссохшая рука. Когтистые костяные пальцы, унизанные драгоценными каменьями, потянулись к моему горлу…

Прочь, прочь, сквозь безмерные века безумия и ужаса бежал я, изнемогая, от этих шарящих пальцев, неотступно преследующих меня из мрака, что клубился за спиной. Прочь, по собственным следам, не помня себя, ни мгновения не колеблясь; назад, к встреченным мною прежде мерзостным порождениям пустыни, к безымянным руинам, к гибельному озеру, к зарослям отвратительных кактусов — туда, где ждали моего возвращения безжалостные жрецы-дознаватели Онга.