Безобразная Жанна

Кира Измайлова, 2017

Верно сказано: бойся своих желаний, ибо они могут исполниться. Однажды на призыв ревнивой и завистливой девчонки откликнулся тот, кто пообещал ей мечту. Договор есть договор, и нечисть сдержала слово. А потом пришел черед призвавшей… Не принцесса Жанна накликала беду на свою семью и королевство, не она заключила опасную сделку с потомком фей, однако все беды валятся на ее голову. И полагаться она может только на себя да на странного бродягу по прозвищу Рыжий, который сумел зажечь в ее сердце огонек новой надежды.

© Измайлова К. А., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1

За окном уныло выл ветер. Я сидела у камина с книгой, но не читала, так, перелистывала страницы, не вдумываясь в сюжет. А впрочем, во что там прикажете вдумываться: если в завязке имеется невинная девица и храбрый рыцарь, которому отказали в сватовстве, то будьте покойны, к концу романа любящие сердца всенепременно воссоединятся!

Внизу, в так называемой гостиной, что-то упало и покатилось со звоном, но я не обратила на это внимания: наверно, кошка озорничает, а может, не кошка, а мышь. Нужно будет сказать служанке, чтобы перемыла посуду, да как следует. Ничего не имею против кошек, мышей не боюсь, но есть с ними из одной тарелки все же не желаю.

Мне показалось, будто кто-то отодвинул стул, но, верно, это было игрой воображения. Кому, скажите на милость, двигать стулья посреди ночи, когда слуги давно спят? Это только я засиживаюсь глубоко за полночь, отпустив горничную, потому что страдаю бессонницей и могу не спать до утра. Ничего хорошего в этом нет, после бессонной ночи у меня дурное настроение, а чувствую я себя отвратительно, но, увы, ничто не помогает. Ни травяные настои, ни заговоры, ни попытки утомиться за день так, чтобы упасть и уснуть… Что ни делай — несколько ночей в месяц я вовсе не сплю, забываясь лишь изредка и ненадолго.

Так вот, у меня очень тонкий слух, поэтому посторонние шумы в пустом доме я прекрасно отличаю от привычных. Внизу творилось что-то странное, и я решила спуститься посмотреть: пока я добужусь горничной, ночной гость успеет испариться!

Я угадала — кто-то шнырял по гостиной, не зажигая света, а стало быть…

— Кто здесь? — негромко спросила я.

У меня был фонарь, но я закрыла на нем шторки, чтобы незамеченной спуститься по лестнице. Скрипучие ступеньки я знала наперечет, видела в темноте неплохо, да и в любом случае — в своем доме мимо двери не промахнешься!

— Отзовитесь, иначе я крикну слуг!

Шорох раздался впереди, я подняла шторку на фонаре, и в луче света обнаружилась темная фигура.

— Не надо никого звать, хозяйка! — скороговоркой произнес незваный гость, зачем-то показывая мне пустые руки. Хотя, возможно, он просто закрывался от света. — Я ничего не сделал!

— Да, всего лишь забрался в чужой дом, — кивнула я, держа фонарь на вытянутой руке так, чтобы самой видеть незнакомца, но не освещать своего лица. — Кто ты такой?

— Никто, — усмехнулся он. — Просто голодный бродяга. Думал перехватить тут хоть хлеба корку, а если повезет, то и еще чего-нибудь, да в шкафах — шаром покати! В смысле, съестного ничего, только вот соль нашел, и той щепотка…

— Не там смотрел, — фыркнула я. — Неужто не понял? Это гостиная, тут в шкафах припасов нет. Кстати, а не прилип ли у тебя к рукам какой-нибудь кубок или еще что? А ну, подойди ближе!

— А ты что же, вовсе меня не боишься? — спросил он, делая шаг вперед. — Одна, без слуг… Вдруг я разбойник?

— С чего бы мне тебя бояться? Я одна, как ты сказал, но и ты один. И еще неизвестно, чья возьмет, если ты вздумаешь ко мне руки тянуть.

— Ну так и стулом можно огреть, и кочергой…

— И топором, — в тон ему добавила я, свободной рукой выдернув сзади из-за пояса маленький, но очень острый топорик. — Хочешь поспорить, что я смогу раскроить тебе голову с десяти шагов?

— Да нет, знаешь, не рискну, — пробормотал он. — Рука у тебя, сразу видно, привычная, пускай и левая, а голова мне еще пригодится… Хозяйка, отпусти подобру-поздорову? Могу все карманы наизнанку вывернуть: ничего не успел прихватить! Думал, хоть подсвечник или ложки серебряные найду, а тут сплошь чугун да олово!

— Ты вроде бы еду искал, — напомнила я, — а не ложки с канделябрами.

— Так одно другому не мешает…

Ночной гость тяжело вздохнул, а я услышала, как заурчало у него в пустом животе. Говорю ведь: у меня очень хороший слух!

— Иди направо, вниз по лестнице, — велела я. — Да не оглядывайся…

Он послушался, а я пошла следом, держась в нескольких шагах позади него.

Конечно, оставаться один на один с таким человеком было опрометчиво: бродяга оказался очень высок, широкоплеч и, даже если ослабел от голода (хотя я бы не сказала, что он слишком отощал), наверняка мог быть опасен для одинокой женщины. Но я скучала, вдобавок эта треклятая бессонница… Ну а когда у меня в руках оружие, я вовсе теряю голову.

Отец частенько говорил, что мне следовало родиться мальчишкой, а мама ужасалась нашим забавам: он учил меня ездить верхом без седла, стрелять из лука и арбалета, драться на шестах, ножах и топорах (до благородного меча я тогда еще не доросла), метать в цель те же ножи с топорами… словом, всему тому, чему отцы обучают сыновей, а никак не дочерей. Но что поделать, Создатель не даровал ему сына, только меня и мою сестру — вот она-то как раз была настоящей благородной девицей и за нас обеих отбывала повинность по рукоделию и прочим изящным наукам. Я тоже умела вышивать, рисовать и музицировать, но при первой же возможности удирала прочь от дамского общества…

— Это что, кухня, что ли? — недоуменно спросил бродяга, оглядевшись в тусклом отсвете моего фонаря.

— Она самая. Ты же сказал, что голоден, так садись и поешь, от ужина наверняка что-нибудь да осталось. Подавать не стану, руки заняты, — сказала я без тени усмешки. — Вон там, в ларе глянь да в печи.

— Вот спасибо, хозяйка… — пробормотал он, открыв заслонку и заглянув в печь. — Недурно твои слуги живут, если от ужина почти целая миска каши остается! А тут что? Ух ты, и хлеб совсем свежий, и сыр…

Тут он поднял голову и пристально взглянул на меня, но я снова отвела руку с фонарем в сторону, спрятавшись в тени.

— Не отравлено, не бойся. Можешь даже окорока себе отрезать и пирога взять, кладовая во-он там, — указала я.

— Если ты мне еще вина предложишь, я решу, будто помер и оказался в садах Создателя, — искренне сказал он, отрезав себе изрядную краюху хлеба.

— Чего нет, того нет, — отозвалась я. — Я хмельного не пью, а пиво слуги уже выхлестали, теперь маются, ждут, когда подвода с припасами придет. Всякий раз так выходит.

— Сами бы вино состряпали, дел-то… — пробормотал бродяга, набрасываясь на еду. Похоже, он и впрямь сильно оголодал: холодную кашу со шкварками проглотил в один миг, запив водой из бочки, а хлеб с сыром и кусочком окорока смаковал так, будто это был королевский ужин, уж молчу о пироге с потрохами! — Ягод в ваших краях всегда видимо-невидимо, жаль только, ни их, ни грибов еще нет, а то я бы на подножном корму как-нибудь перебился. Только парой земляничин сыт не будешь, а другое все сплошь незрелое.

— Какие уж грибы, сушь стоит с самой весны, да и зима бесснежная была, — вздохнула я. — Странно, что ягоды попадаются, яблоки вон осыпаются, всю ночь паданцы по крыше барабанят.

— Да и ягод, видно, не будет, так зелеными и пожухнут, — кивнул он. — В лесу страшно костер разводить: этак полыхнет — до самого перевала все выгорит. Еще и ветер — мигом огонь разнесет, а если сосны да ели вспыхнут, никакой дождь не потушит. Хорошо, у вас тут торфяников нет, а то там, за перевалом, я низиной шел — старое болото горит, а хуже того не придумаешь.

— Неужто?

— Ну да. То ли костер кто-то не затушил, то ли молния ударила… помнишь, была в прошлом месяце сухая гроза? Или не дошла она сюда?

— Какая-то дошла, а та самая или нет, не знаю, — покачала я головой. — Вроде бы побрызгало дождем, едва пыль прибило…

— Может, и она, — кивнул бродяга лохматой головой. Теперь, присмотревшись, я видела, что он черен то ли от грязи, то ли от загара. Спутанные волосы казались темными (но поди пойми, были ли такими от природы или от той же грязи!), а цвета глаз я разобрать не смогла. — Словом, сперва верховой пожар прошел, но несильный, до деревни не добрался, там просека широкая, а ветер утих, на удачу… Ну а торф-то затлел. Говорят, уж порядочно выгорело. В одну ямину несколько коров ухнуло: он же там, внизу тлеет, а сверху трава как трава, разве что пожухшая, но скотина разве разбирает? Пастух сам чудом за ними не угодил, успел отскочить…

Я представила несчастных животных, обреченных заживо сгореть в огненной ловушке, и содрогнулась. А уж запах, наверно…

— Дым там стоит такой, что руку вытяни — ничего не видать, — добавил бродяга. — Даже ветер не спасает, гоняет его по кругу, вот и все. Дождей бы на месяцок, может, и залило бы пожар, но, похоже, не будет их. Зимой, может, потухнет, а может, и нет… Если еще одна зима бесснежной выдастся, то по весне заново разгорится, такие пожары, бывает, годами не утихают!

— А тебе что за дело, если ты не здешний? — спросила я. — Иди себе куда глаза глядят, подальше от дыма, вот и все дела.

— Ну, я не вовсе уж чужак тут, — серьезно ответил он, прожевав. — Отец мой отсюда родом, а я хоть и рос по большей части в других краях, все одно сюда тянуло. Пришел однажды — и влюбился…

— В девицу? У лесорубов дочки хороши: крепкие, рослые, статные, как сосны молодые!

— Да нет, не в девицу! — Бродяга показал в улыбке до странного белые зубы, такие не у каждого придворного щеголя увидишь. — В те самые сосны. В скалы, в закаты ваши сумасшедшие, а уж как тут дышится… Легко, привольно, так бы и полетел, особенно если ветер с моря!

— Давно бродяжничаешь? — спросила я не без улыбки, такими забавными показались мне его слова. Нашел невидаль: скалы да сосны! Они тут повсюду, куда ни посмотри…

— Считай, еще до рождения начал, — серьезно ответил он. — Матушка моя с отцом вместе скиталась, и где уж они меня зачали, сами не скажут, не помнят, каким ветром меня надуло. Видно, здешним: родился я далеко отсюда, а меня все равно сюда тянет, хоть ты расшибись! Нет края лучше, либо же я его еще не нашел, но если найду…

— Ты наелся? — перебила я, и так уж видя, что он подобрал снедь до крошки. Мне просто наскучило стоять на лестнице как диковинная статуя. — Если так, то иди с миром. Не стану предлагать тебе ночлег: ночи нынче теплые и сухие, авось, и под открытым небом не продрогнешь. Возьми с собой хлеба да солонины — она там же, в кладовой, — и попрощаемся.

— Это с чего бы такая щедрость? — спросил он, наклонив голову к плечу.

— У меня бессонница, — честно ответила я, — а ты меня развлек. Считай это платой.

— Знаешь, хозяйка, я бродяга, но не шут гороховый, — серьезно сказал он, — и развлекать тебя не нанимался. Жаль, угощение обратно вернуть не смогу, хотя…

— Стой, прекрати немедленно! — воскликнула я, когда бродяга сунул два пальца в глотку. — Испачкаешь пол — вылизывать заставлю! Я не шучу!

— Какие уж тут шутки… — сглотнул он, увидев, как я поудобнее перехватила топорик. — Ладно, не серчай. Занесло меня малость, очень уж я гордым уродился, мне и отец с матерью так говорили…

— Забавно, мне твердили то же самое, — хмыкнула я. Фонарь давно стоял на перилах лестницы, и я переложила топорик из левой руки в правую. Ею я владею хуже, но с такого расстояния не промахнусь, приди нужда. — «Гордячка» — так меня называли и требовали смирить нрав да вести себя как подобает благородной девице.

— Вижу, не вышло, — вздохнул бродяга. — Знаешь, хозяйка… Я, пожалуй, взял бы хлеба ковригу и сыра кусок на дорогу, но не за болтовню. Может, у вас тут починить что-нибудь нужно, прибрать? Крышу на сарае перекрыть или стены выбелить? У меня руки нужным концом приставлены, от работы я не бегаю, просто… — он пожал могучими плечами, — на месте мне не сидится, а пришлым мало где рады, своих работничков хватает!

— Хозяйство у нас в порядке, — ответила я, — лишние руки не нужны. Жаль, что ты не хочешь поговорить еще, за это я бы тебе не только провизии, а и денег на дорогу дала.

— О чем ты? — нахмурился он.

Брови у него были очень густые, темные, и хоть я видела, как блестят под ними глаза, вряд ли сумела бы разобрать их цвет, даже подойдя вплотную. Разве что при свете дня, но никак не в тусклом луче фонаря.

— Расскажи мне, что творится в столице, о чем говорят, о чем сплетничают, и я щедро тебя награжу, — произнесла я, чувствуя странную дрожь внутри. — Ты же бродяга, ты должен слышать много всего, вот и перескажи мне, о чем болтают на улицах и в деревнях!

— Зачем это тебе? — помедлив, спросил он.

— Затем, что иначе мне никак этого не узнать, — сказала я, решив, что бродяге нет смысла выдавать меня, а если попробует… мне хуже не станет, а вот он вполне может лишиться головы. — Не так уж много людей пишет мне, и письма их читают. Слуги сами не высовывают носа из поместья, а с теми, что привозят припасы, мне никак не переговорить и передать с ними записку не выйдет: сами не прочтут, не сумеют, так передадут кое-кому… Крестьяне ничего не знают, да я и вижу их разве что издали… Ну а гостей и тем более чужаков здесь не бывает, ты первый незнакомец, которого я повстречала за последние три года!

Воцарилась тишина, только сверчок стрекотал где-то за печкой.

— Так ты что, в изгнании здесь, хозяйка? — вымолвил он наконец.

— А ты недурно соображаешь для простого бродяги.

— За что же тебя так? Я слыхал, знатных дам ссылают в отдаленные поместья за то, что умышляли против своих мужей, изменяли… или просто им надоели. Но ты, мне кажется, еще слишком молода для такого! А хотя… тут ведь выдают замуж очень рано… Я прав? Судя по твоему норову, благоверный и впрямь мог испугаться! Или ты ему рога наставила?

— Фу, какая пошлость! — фыркнула я. — Бери выше, бродяга. Я здесь потому, что меня обвинили в государственной измене!

— Чего?.. — выдохнул он и облился водой из кружки.

— Я злоумышляла против его величества, — с удовольствием выговорила я. — И не перестаю этого делать, только вот возможности осуществить планы у меня нет, он постарался оборвать все мои связи с внешним миром… чтоб ему провалиться!

— Хозяйка… — опасливо протянул бродяга. — А ведь за такое казнят… Я слыхал, про короля слова дурного не скажи — мигом отволокут куда надо, а там… Или на галеры, или на виселицу, смотря что болтал. А ты… говоришь такое, ссыльная, а живая… Заплатила много? Или родня у тебя знатная, спасла от виселицы-то?

— Конечно, как же без этого, — зло улыбнулась я, пользуясь тем, что он не видит моего лица. — Знатнее моей родни ни у кого в этом королевстве нет!

— Да кто же ты такая? — удивленно спросил он.

— Я — принцесса Жанна, — ответила я, и бродяга уронил-таки кружку…

После долгой паузы он сказал:

— Я уж не стану спрашивать доказательств. Не по чину мне… И так понятно: государственная измена… за такое спасибо, если не на кол посадят, а сразу голову с плеч, а ты жива-живехонька… Я пойду, а?

— Стоять! — приказала я. — Куда это ты собрался? Я, кажется, сказала, что хочу услышать, о чем говорят в столице!

— Ты-то сказала, а мне вот совсем не хочется на виселицу, — проворчал бродяга. — А ну как слуги меня застукают? Они, поди, о каждом твоем шаге доносят! Тебя-то не тронут, может, сладкого лишат, а мне каюк…

— Верно, не стоит разговаривать на кухне, — кивнула я. — Иди за мной. Да не бойся!

— Ничего себе, у нее топор в руке, а я «не бойся»… — бормотал он по пути. — У меня только нож, да и тот паршивый, супротив топора с таким соваться смысла нет, и не важно, что тот у девицы в руке… А рука-то, сразу видать, уверенная, не дрова колола, ох не дрова…

— Хватит чушь нести, — велела я, распахнув двери в свои покои. — Входи. Надеюсь, блох у тебя нет?

— С утра не было, — вздохнул он, пытаясь разглядеть, куда ступает. — И мылся я третьего дня. В речке. А вчера в ручье умывался, да…

— Я тебя не в постель зову, — фыркнула я и поставила фонарь на столик. — Впрочем, ты и не согласишься.

— Почему это? — сразу заинтересовался бродяга. — Ты, хозяйка, молодая, фигура… мм-м… Волосы вон какие, ниже пояса, чистый шелк! Вот лица не видел, и…

— И не надо! — резко оборвала я, усаживаясь в кресло. — Присядь. Вон там табурет. В графине вино, стаканы рядом, налей себе, если хочешь.

— Ты же сказала, что хмельного не пьешь! — припомнил он.

— Не пью, — согласилась я. — Родственники… хм… присылают мне лучшие вина к праздникам, а я выливаю их в окошко.

— Отчего так? Отравы боишься?

— Нет, — помедлив, ответила я. — Себя. С вином слишком легко забыться… и забыть о том, что я должна сделать.

— И что же? — негромко спросил бродяга.

— Ты не захочешь этого знать, — усмехнулась я. — Промочи горло и говори! Хотя постой… сперва скажи: слыхал ли ты когда-нибудь о принцессе Жанне, а если да, то что именно?

Бродяга задумался, прихлебывая вино, как воду.

— Слыхал, — сказал он, наконец. — Но не в этих краях. Тут правят король Рикардо с королевой Аделин, а принцесса только одна — их дочь, Эмилия.

— И что же говорят в других краях? — Я невольно прикусила губу.

— Ну… у старого короля Эмиля было две дочери, но не было сыновей, так что после его смерти трон занял зять, муж Аделин, — ответил бродяга, — этот вот самый Рикардо. Король его благословил и передал власть еще при жизни, вроде как посмотреть хотел, как зять справится, посмотрел, значит, а вскорости помер. Ну а про вторую принцессу ничего толком не говорят. То ли замуж ее выдали в чужие края, то ли она вовсе померла, никто не знает, я и имя-то только от тебя услышал, хозяйка… А оно вон как!

— Ясно… — сказала я и замолчала. — Значит, я была права и он действительно владеет… чем-то.

— О чем это ты толкуешь? — осторожно спросил бродяга.

— Хочешь знать? Я расскажу, — усмехнулась я. — Или ты все еще боишься виселицы?

— Боюсь, хозяйка, да только любопытство сильнее, — серьезно ответил бродяга, допив вино. — Мне так и так своей смертью помереть не придется, накуролесил я изрядно, чего ж мне терять? Погоди, налью себе еще глоточек, вино знатное…

Он зазвякал пробкой графина, а я, помолчав, сказала:

— У отца в самом деле были только две дочери, я и Аделин. Папа хотел сына, наследника, но… Почему-то мальчики или рождались мертвыми, или не доживали до года. Словом, когда на свет появилась я, он взялся воспитывать меня как сына, потому что твердо решил: раз у него не может быть сыновей, то престол унаследую я, а мой супруг будет не более чем принцем-консортом. Ты знаешь, кто это? — спохватилась я.

— Муж королевы, да? Ты не переживай, я не вовсе уж пенек лесной, много где бродил и много чего слышал, — усмехнулся он. — А если слово незнакомое скажешь, так я спрошу, что оно значит, не облезу.

— Хорошо, — кивнула я. — Характер у меня оказался и впрямь не девичий. Отец часто повторял, мол, мальчишкой бы мне родиться!

— А сестра?

— Аделин? Она двумя годами моложе, и вот она-то — настоящая принцесса, какими их описывают в сказках, — невольно улыбнулась я. — Когда отец учил меня ездить верхом и сражаться, заставлял читать скучные кодексы и разбирать жалобы землевладельцев, учить иностранные языки и разговаривать с послами, сестра вышивала, музицировала и брала уроки танцев. Конечно, и она знает несколько языков, умеет поддержать светскую беседу и знает, на каком берегу Великого моря живут люди с черной кожей, а на каком — с красной или желтой, но…

— На трон такую не посадишь, — заключил бродяга. — Ну… чтоб сама распоряжалась, а не была вроде этой… как же ее? А! Куклы такой, которую актеры в балаганах за веревочки дергают! Красивая, в шелках да золоте, только сама ничего делать не может.

— Именно, — проговорила я. — Аделин прочили в жены одному князю из-за гор. Он был вдвое старше ее, но оно и к лучшему… Король очень уважал его отца и самого князя и говорил, что если и может доверить кому-то свою малышку Аделин, так это сыну доброго друга, Саннежи. Да и сестре он нравился: князь был умен, привлекателен, умел веселиться, женщины его обожали, а страна его процветала…

— А почему ты все время говоришь о нем «был», хозяйка?

— Потому, что Саннежи умер, — обронила я. — Несчастный случай на охоте, так сказали. Случилось это сразу после того, как он собрался присвататься к Аделин.

— Думаешь, его нарочно?.. — Бродяга выразительно чиркнул себя пальцем по горлу.

— Думаю, да. Чтобы в один день на охотников вынесло взбесившегося кабана, любимый конь князя, много раз видавший и не такое, вдруг перестал слушаться хозяина, а тот, прекрасный наездник, способный укротить самую дикую лошадь, не удержался в седле и угодил на клыки тому кабану… — Я покачала головой. — Что-то слишком уж много совпадений.

— Ты так говоришь о нем, словно… — Он умолк.

— Да, я предпочла, чтобы Саннежи женился на мне, а не на Аделин, — вздохнула я. — Но… мы с ним были слишком похожи. Я ведь сказала: отец воспитал меня как единственную наследницу. Я не стала бы слушать приказов мужа и не позволила бы ему править своей страной, а князь не удовольствовался бы ролью моего помощника. Впрочем, — добавила я, — кого бы я ни взяла в мужья, мой наследник все равно был бы только моим, неважно, кто его отец! А уж на это Саннежи бы не согласился, уверена… Он говорил мне, что берет в жены Аделин только потому, что она похожа на меня. Жаль только, не выйдет скакать бок о бок на охоте, вместе обсуждать дела и…

Я махнула рукой и добавила:

— Если бы у отца был сын, я стала бы женой Саннежи, и все были бы счастливы. Князь ведь знал меня с детства, и ему было все равно, как я выгляжу.

— Это ты о чем? — не понял бродяга.

— Потом скажу, если к слову придется, — махнула я рукой. — Налей и мне… В кои-то веки выпью глоток…

Он поставил бокал на столик подле моего кресла и вернулся на свое место. Я отпила немного, скривилась — совсем забыла вкус вина, а это вдобавок оказалось на редкость кислым, — и продолжила:

— Но это случилось недавно… Когда же мне сравнялось четырнадцать, случилось другое несчастье. В тот раз никто не умер… хотя иногда я думала, лучше бы умер! У меня и прежде был тяжелый нрав, а после этого он сделался еще хуже…

— Погоди, хозяйка, я не понял, — помотал головой бродяга. — Что за несчастье? С кем? Что князь на охоте погиб, это я уловил, а другое — оно раньше случилось?

— Я же сказала, мне сравнялось четырнадцать! — нахмурилась я.

— Так… это с тобой? — негромко спросил он. — Верно, ты же сказала, мол, князь говорил, ему все равно, как ты выглядишь! Что же такое…

— Подойди поближе и посмотри, — сказала я, разворачивая фонарь. — Не бойся, я не кусаюсь. Могу даже руку с топора убрать.

Он подошел и всмотрелся в мое лицо, а я наконец получше разглядела его самого и поразилась: прежде мне не доводилось видеть такой наружности! На смуглом лице моего ночного гостя глаза казались бездонными провалами, и если бы не отражавшийся в них огонь, немудрено было испугаться! А волосы у него оказались темно-рыжими, никогда не видала таких. Просто рыжих людей предостаточно, вон взять хоть мою кухарку, но такого глубокого медного цвета (на солнце, наверно, лохмы бродяги казались огненными) я не встречала. Темные брови и щетина при этом выглядели странно. Хотя… отец мой был светловолос, а борода у него росла каштановая.

— Я понимаю князя, — выговорил бродяга, сглотнув и попятившись.

— О чем ты?

— Такая красота…

— Да о чем ты? — прищурилась я. — Какая еще красота, где ты ее разглядел? Нет ее, слышишь?! Скоро семь лет, как ее не стало, с тех самых пор, как на охоте издыхающий волк вцепился мне в лицо, когда я наклонилась за трофеем!

— Не кричи! — грубая ладонь зажала мне рот. — Слуги понабегут, чего доброго… Ну… ну… теперь-то уж что толку плакать, былого не воротишь…

«Вовсе я не плачу! — хотела я сказать, но осеклась, а вслед подумала: — Нельзя мне пить вина».

— Скажи спасибо, глаза целы остались, — продолжал он, — а прочее… и так понятно, до чего хороша ты была. Я нынешнюю королеву, Аделин то есть, только на портретах видал, ну да те портреты трактирные… мазилы соврут, недорого возьмут. Ан теперь гляжу: и впрямь вы с нею похожи!

— Сестры же родные… — выговорила я, когда отпустил спазм, сжавший горло. Дожила, распустила сопли перед каким-то бродягой! — Я была Умницей Жанной, еще не Мудрой, рановато, а вышло… Отец неуклюже шутил, что в историю я войду как Безобразная Жанна, и что лучше быть умной, чем красивой… Прекрасное утешение для девицы на выданье, не правда ли?

— Но ты же не сдалась, хозяйка? — серьезно спросил он.

— Конечно нет. Жанна — не из тех королев, что удаляются в изгнание своею волей, — прищурилась я. — И мое уродство ничего не меняло. Тот, кто захотел бы стать моим принцем-консортом, не поглядел бы на мое увечье, будь я даже хрома и горбата! А что до прочего… Вроде бы простолюдины говорят: в темноте лица не видать, а если что, можно подол на голову накинуть?

— Еще и не такое говорят, — заверил бродяга и с сожалением вылил из графина последние капли в свой стакан. — Но что же дальше?

— К нашему двору прибыл принц Рикардо, — проговорила я. — Милейший и умнейший юноша. Отец сказал как-то — а чувство юмора у него было, увы, ужасное, — что неплохо бы нам с ним сойтись, но я могла выбирать и отказалась от такого союза наотрез.

— Хм… это что ж, принц был прекрасен лицом и телом, но дурак дураком?

— Наоборот, он оказался горбат, на лицо не слишком хорош, вдобавок сильно хромал, но зато славился умом, — фыркнула я. — Да и земли у него были богатые. Когда он посватался к Аделин, поняв, что моего согласия не дождется, та пришла в ужас: после красавца Саннежи (пусть она и знала, что он любит не ее) — хромой горбун Рикардо? Но она до странного быстро смирилась, хотя нрав у нас похож. Если бы отец воспитывал и ее как меня, из нее мог вырасти тот еще сорванец! И все бы ничего, но…

— А ваша мать? — перебил бродяга.

— Она к тому времени уже ушла к Создателю.

— Вон оно что… Мать-то, наверно, заметила бы, что с дочкой неладно!

— Может быть, но что проку? Она не осмелилась бы спорить с отцом.

Странное дело, я и не заметила, что бродяга устроился на полу у моих ног, а сама я позабыла о топорике!

— А что потом? — спросил он, как ребенок, требующий продолжения страшной сказки.

— После помолвки Аделин отец как-то охладел ко мне, — неохотно произнесла я. — Я не сразу это заметила. И что бы там ни говорили о моем характере, я была рада за сестру, мне показалось, она разглядела за невзрачной внешностью Рикардо истинную суть и позабыла о его горбе и прочем…

— Похоже, суть оказалась не совсем… хорошей, — обронил бродяга.

— Как рассудишь? Рикардо сделался душою нашего общества, увечье его, казалось, вовсе не стесняло, — покачала я головой. — Стоило поговорить с ним недолго и человек забывал, что перед ним хромой горбун!

— Может, потому, что он сам об этом не помнил?

— Наверно, — подумав, согласилась я. — Он был таким с рождения и привык… А я старалась скрыть… вот это, но только сильнее привлекала внимание. А чем больше на меня показывали пальцами, тем больше я злилась, и…

— Ты уж сказала, что нрав у тебя не медовый, да это и так видно! — негромко рассмеялся бродяга. — Дальше-то что?

— Дальше… — Я прикрыла лицо рукой, хотя что толку? — Отец пригласил на конную прогулку принца Рикардо, а не меня. Когда я сказала, что тоже хочу поехать, отец ответил: у них мужской разговор. Он начал обсуждать с ним дела нашего королевства, а меня не звал, я узнавала об этом от слуг, и то не всякий раз — им запрещено было болтать. Чем дальше, тем сильнее отец отдалялся от меня, но когда я спрашивала напрямик, что с ним, в чем дело, лишь недоуменно разводил руками и отвечал: Рикардо советуется с ним как с будущим тестем, потому что опасается не справиться со своим королевством…

— Своим — это твоим, значит?

— Именно, — кивнула я. — Потом была свадьба. Аделин сияла, отец тоже выглядел счастливым, а вскоре занемог. Именно тогда он сказал, что передаст престол Рикардо, а не мне, как собирался!

— Ну, это удар под дых, — серьезно сказал бродяга.

— Верно, — согласилась я, припомнив тренировки.

Там никто не думал о том, что я принцесса, я ничем не отличалась от мальчишек! Наверно, отец все-таки не велел бить меня в полную силу, но мне и того хватало, и я помнила, каково это — когда из тебя вышибают дух. Точно так я себя почувствовала, услышав отцовские слова.

— Я пыталась поговорить с ним, образумить, но отец твердил одно: в беде меня не оставят, королевство не пропадет, у него будет хороший правитель, чего еще желать? Он повторял это снова и снова, особенно когда ему начала изменять память и он называл меня то Мадлен, как маму, то Аделин… — Я отпила еще вина и добавила: — Моего имени он так и не вспомнил. Ну а вскоре он умер, и на трон, согласно его последней воле, вступил Рикардо рука об руку с моей сестрой. Он был так добр, что дозволил мне удалиться в это уединенное поместье и здесь оплакивать отца. Три года я его оплакиваю, но ничего не могу поделать!

Видно, ярость в моем голосе заставила бродягу проснуться.

— А что ты хотела сделать, хозяйка? — спросил он, зевнув. — Оно понятно, на кону королевство, только у тебя, я смотрю, даже людей своих нет?

— Нет… — произнесла я. — Были… десяток или два, те, что знали меня еще Умницей Жанной, но после той охоты я разогнала всех. Безобразная Жанна никого не любила и никто не любил ее. Разве что отец, но он умер.

— А сестра?

— Она всю жизнь мне завидовала, — ответила я. — Мы были одинаково красивы, только отец учил меня тому, чему обычно не учат девочек, брал с собою на охоту, на посольские приемы… Он переодевал меня пажом, будто никто не мог догадаться, кто я такая! Даже за море он меня взял, и, хоть меня тошнило всю дорогу, я ни на что не променяла бы это путешествие! И я была вольна выбирать себе мужа, это мне должно было достаться королевство, и…

— Но красоты-то твоей не стало, — обронил бродяга.

— Отец от этого не стал любить меня меньше, — покачала я головой. — Нет-нет. Если бы не он, я бы вконец озлилась тогда, но… он изменился только в последний год своей жизни, после появления Рикардо, ручаюсь. К тому времени я уже перестала бить зеркала… хотя ненавижу их по-прежнему. Дело не в красоте.

— Значит, в королевстве?

— А в чем еще? Оно не так уж богато и велико, но… Думаю, Рикардо знал что-то такое, что сподвигло его на все это. Но что? Я перебрала в уме все, что знала и слышала о нем, но не могу понять… — Я взялась за виски. — Нет новостей… Спасибо, сообщили, что Аделин родила дочь! Потому я и прошу тебя рассказать, что говорят в округе, а в особенности в столице…

— Хорошо, хозяйка, — серьезно сказал бродяга. — Что знаю — тем поделюсь. Раз уж у тебя бессонница, а я днем в стогу отоспался, то самое время языком почесать, а?

— Так начинай, — вздохнула я.

— Ходит слух, — негромко произнес он, — что король Рикардо — чародей.

— Неужто?

— Ага. Все знают, что он некрасив и горбат, как ты и говоришь, но едва взглянут на него — тотчас забывают об этом. А королева сладкоречива и очень умна, об этом сплетничали слуги послов, которые были на приеме, а я в трактире услыхал — у слуг, знаешь ли, своя почта имеется, новости быстрее лесного пожара разносятся. Господа послы были в восторге от ее суждений.

— Аделин?! — вырвалось у меня. — Она не глупа, но… Должно быть, повторяет слова супруга. Продолжай!

— Да я, пожалуй, больше ничего и не знаю, — покачал он головой. — Я в этих краях давненько не бывал. Вот про другие страны много могу порассказать, а сюда вернулся и словно снова на чужбину попал!

— Это почему же тебе так показалось? — нахмурилась я.

— Да сам не пойму, — почесал он в затылке.

Его рыжие лохмы показались мне какими-то слишком уж чистыми для бродяги, у моих слуг и то, бывало, волосы выглядели засаленными: в этой глуши они себя не утруждали, считая, что красоваться не перед кем, и так сойдет, и мне приходилось напоминать им о том, что они не в заплеванной харчевне прислуживают!

Впрочем, бродяга же сказал, что мылся третьего дня. В речке, да. Не иначе там горячая вода из подземного источника била, а на кустах мыло росло.

— А все же?

Он помолчал, потом сказал:

— Не могу описать, хозяйка, не обучен красно говорить. Байки рассказывать и всякую чепуху болтать — это будьте-нате, а вот сказать что чувствую не умею, боюсь, не поймешь ты меня. Но… словно я домой вернулся, а там вроде и печка на месте, стол да лавки те же, занавеска на окошке старая, с заплаткой, кошка по-прежнему мурлычет, все так… да не так! То ли заплатка не на том месте, и не в горошек, а в клеточку, то ли у кошки полоски не те… Будто, пока меня не было, дом снесли, а новый построили, точь-в-точь как был. Но строил-то не я и не мои родные, которые ту халупу до последнего гвоздя да сучка на половице знали, вот по мелочи и набирается: то не так, это не эдак, ковшик не той стороной висит… — Бродяга помотал головой.

От него пахло чем-то странным, словно бы раскаленной солнцем дорожной пылью и луговыми травами, сосновой смолой и хвоей, вольным ветром… ну и самим бродягой, конечно, молодым здоровым парнем. Одежду он явно стирал давненько, разве что в той же речке выполоскал, а что толку?

— Говорил ведь, не поймешь, — подметил он мою задумчивость.

— Отчего же, — протянула я, бездумно перебирая косу. — У меня в точности такое же ощущение появилось еще в столице, после смерти отца. Будто бы люди, которых я знала с рождения, изменились в одночасье, совсем немного, но… они стали другими. И город не такой, и чайки на взморье кричат неправильно, и даже солнце на парусах не так играет…

— Соскучилась по морю, хозяйка? — неожиданно серьезно спросил он.

— С чего ты взял?

— Так это сразу видать: как заговорила о нем, глаза сразу затуманились, — ухмыльнулся он. — И тот, кто возле моря родился и вырос, может, и бубнит: ветер сырой, простываешь то и дело, рыбой воняет, а как уедет подальше, так начинает вспоминать по делу и без дела: и закаты-то там с восходами краше не придумать, и приливы с отливами, и корабли на рейде, как белые лебеди, и воздух целебный, и рыба свежая — пальчики оближешь, нигде больше такой не попробуешь! Скажешь, я не прав?

— Прав, — невольно улыбнулась я в ответ. — Со старого маяка на мысу далеко видать… А в бурю его почти захлестывает, я все хотела там побывать в такое время, да отец запретил. Я долго подгадывала, как бы сбежать да забраться на маяк перед бурей, но все как-то не складывалось. А потом и вовсе стало не до того.

«А почему, собственно, я веду с этим бродягой задушевные беседы?» — спохватилась я, а он сказал, словно прочитав мои мысли:

— Плохо, когда не с кем словом перемолвиться, а, хозяйка?

— Верно. И что-то я разговорилась, не иначе вино тому причиной, — ответила я.

— Да что там того вина, ты глоток выпила, не больше… — усмехнулся он и взглянул за окно. — Пора мне идти, скоро уж светать начнет, хочу по холодку подальше убраться. А то, не ровен час, слуги твои меня все же приметят, подведу я нас обоих под монастырь… кстати, хозяйка, а почему ты здесь, а не в монастыре этом самом? Тут же обитель неподалеку, а я слыхал, знатных девиц именно туда ссылают…

— Так мы договорились с Рикардо, — нехотя ответила я, встала и подошла к окну, вглядываясь в ночную темень.

И где там бродяга рассвет заметил? Не видно ни зги, только в мелких стеклах оконного переплета отражается огонек свечи, дробится на десятки таких же, словно гигантская стрекоза смотрит снаружи фасетчатыми глазами. Один придворный ученый давал мне посмотреть на насекомых в увеличительное стекло — ох и страшна же обычная муха, если представить, что она ростом с лошадь! А стрекозы и вовсе на драконов похожи, как их в сказках описывают…

— Рикардо знал, что мне особо выбирать не приходится, — продолжила я, — но понял, видно: окажись я в обители, я ее первым делом сожгу, потом скроюсь… где-нибудь, да скроюсь! А потом… Неизвестно, что будет потом. А здесь я хотя бы могу выезжать на прогулки по округе. Под присмотром, конечно, — поморщилась я, — но и то лучше, чем сидеть взаперти да мусолить житие Создателя! Огороды-то полоть и хвосты коровам крутить принцессу не пошлют, а чем еще заняться в обители? Шить-вышивать я ненавижу, тексты переписывать не позволят, не женское это дело, а вовсе без всякого занятия я живо взбешусь!

— Да ты и так-то не смирная…

— Это ты не видал меня в дурном настроении, — усмехнулась я. — Но уговор есть уговор. Я живу здесь, ни в чем не зная нужды. Припасы подвозят вовремя, а возникни необходимость — довольно послать слугу с запиской, и мне пришлют что угодно. Кроме оружия да верных людей, конечно… Ну а я взамен не пытаюсь ни с кем связаться, делаю вид, будто меня вовсе нет и не было никогда, могу скакать по горам и долинам, но не приближаться к жилью, если это что-то покрупнее обычной деревеньки… Да и в деревнях все предупреждены: кто заговорит с госпожой из старого поместья, жив не будет!

— То есть весточку никак не передать… — пробормотал он. — Слуги все чужие, в записке между строк написать бы что-нибудь, а некому… Верно я понял?

— Да.

— Сдается мне, ты надеялась, что кто-нибудь тебя вызволит. Ну, хоть кто-то из тех, о ком ты сказала, разогнала мол, когда волк тебя покалечил.

— Именно. Или из тех, кто роптал против решения отца. — Я вздохнула. — Их было немного, но все же… Я потому и вытребовала это поместье — из обители сбежать все же сложнее, а здесь кругом горы, можно скрыться… Но никто не объявился. Если кто и писал, то эти послания наверняка перехватили. Чужаки сюда не являлись, их вмиг бы заметили. Я даже не знаю, живы ли еще все те люди…

— Дело-то дрянь, — серьезно сказал бродяга. — Самой бежать, я понимаю, отсюда не выйдет. Даже если ты свою охрану укокошишь, отравишь или вон топориком попотчуешь, дальше-то что? Кругом горы, это ты верно говоришь, да деревушки, но где и как прятаться, никого не знаючи? Через перевал идти — проводник нужен, а даже если б сама пробралась — по ту сторону гор что делать станешь?

— Отец Саннежи еще жив, и я уверена, он меня помнит. Правит сейчас Даллерен, младший брат Саннежи, и он тоже меня не забыл, это уж точно, я его как-то за проказы скрутила и в лошадиную колоду макнула… — обронила я. — Вдруг бы помогли… Или хоть приютили, все не взаперти жить!

— До них еще добраться надо, — рассудительно сказал бродяга. — Денег у тебя тоже нет, поди, раз живешь на всем готовом?

— Десяток монет наберу, — ответила я. — Да еще кое-какие драгоценности, что мне родители дарили. Но их даже не продать — очень приметные. Разве что камни вынуть, а золото на лом пустить, но толку мало выйдет. Украшения девичьи, тонкой работы, а тех самых камней всего ничего, да и те мелкие.

— Ясно-понятно, такие штучки именно что за работу ценятся, — вздохнул бродяга. — Скрываться тебе тоже сложно…

— Да уж. Я могла бы переодеться юношей и сбежать на прогулке: мужская одежда есть, волосы отрезать несложно, но лицо… — я покачала головой, — не спрячешь. Да и хватятся меня тотчас же, если не вернусь вовремя. Сразу голубок в столицу полетит, а оттуда — приказы по всем заставам. Да они и так, думаю, предупреждены.

— Одежду тоже вмиг признают, дорогая, поди! И конь, надо думать, не кляча какая-нибудь. — Бродяга снова почесал в затылке. — Вот так дела! Прежде, будь ты в городе, могла бы нищенкой переодеться, а теперь сразу заприметят! Ладно я — хожу-брожу, нанимаюсь за краюху хлеба на какую-никакую работу, но не попрошайничаю…

— Только подворовываешь.

— Не без этого, — ухмыльнулся он. — Уж прости, хозяйка, я подумал: дом богатый, чай, не обеднеют без пары побрякушек! Я к чему говорю: с нищими нынче неласково обходятся. Тоже королевский указ: всех попрошаек в каталажку, а там уж… Кто покрепче и не заразный, вроде меня, — тех работать отправляют, а то, я слыхал, увозят куда-то. Может, в рудники, может, на галеры продают. А калек да больных… — Он умолк, потом добавил: — С такими разговор короткий. Опасно нынче бродяжить да попрошайничать.

— Думаешь, Рикардо предполагал, что я и нищенкой не побрезгую переодеться?

— Ага. А там уж… если ты в столице выросла, то наверняка слыхала про Веселый квартал и тамошний народец. Им Рикардо поперек горла, «ночные короли» его ненавидят — работать не дает! Стража лютует, нищих от храмов сперва просто гоняли, теперь вот — на телегу да за решетку, пока суд да дело… а то и безо всякого суда, сам вот еле вывернулся. Чужаку вообще с оглядкой ходить надо, не спросят, кто ты — бродяга или просто путешественник, только с корабля сошел да осматриваешься! А без путешественников и трактиры, и доходные дома, и веселые тоже, уж прости за подробности, чахнут.

— Да уж, наверно, теперь человек десять раз подумает, прежде, чем ехать сюда… — пробормотала я. — А говоришь, ничего не знаешь!

— Так я думал, тебе только про сестру да ее мужа интересно услышать, — серьезно сказал он. — А теперь уж сообразил, что они-то там, на самой верхушке башни, откуда многого не видать, а внизу народу ого-го сколько! Те же контрабандисты… Слыхал я от папаши, что твой отец на их забавы смотрел сквозь пальцы, не задаром, конечно…

— Испокон веков так было, — кивнула я. — Есть тут в окрестностях кое-какие рыбачьи поселки: к тем берегам ничего крупнее баркаса или, если повезет да лоцман попадется хороший, шхуны не подойдет. А что еще надо? Возили-то всегда что-то дорогое, но такое, что мало места занимает.

— Приправы, специи, благовония, дорогие ткани, заморские травы, жемчуг, какой только в теплых морях водится… — хмыкнул бродяга. — Как же, слыхал!

— А кто не слыхал? — невольно улыбнулась я. — У отца было не так много средств, чтобы закупать все это и устраивать свои торговые дома, обычные купцы задирали цены втрое, а то и впятеро… Но за малую долю отец негласно позволял торговать в городах и провозить все перечисленное дальше, за горы. Запретное всегда слаще кажется, так что товары покупали охотно, и все были довольны: и контрабандисты, и простой люд, и наш казначей… — Я вздохнула. — Он, помню, всегда повторял, мол, курочка по зернышку клюет, а что зернышки с дикого проса — это без разницы, лишь бы хватало. Купцы ворчали, но быстро смекнули, с кем нужно иметь дело.

— А не ответ ли это на вопрос, что понадобилось Рикардо? — спросил он. — В самом вашем королевстве поживиться особо нечем, а вот торговый путь уже налажен…

— В его владениях портов куда больше, и они могут принимать грузовые суда, а не только легкие кораблики.

— А перевалы? Перевалы такие удобные имеются? — прищурился бродяга. Я видела его отражение в стекле, оно тоже дробилось на десятки одинаковых лиц. — Для небольших караванов, конечно… А этак вот он выставил десяток боевых кораблей на рейде, редко-редко шхунам удается проскочить, и то даже у рыбаков чуть не каждую рыбину потрошат, чтоб в ней ничего не провезли, а то повадились некоторые в селедке жемчуг прятать… Цены ого-го как взлетели, местным от этого сплошной убыток, скоро свернут они свою торговлю да подадутся в места поспокойнее. Тогда люди из-за гор волей-неволей станут покупать втридорога, и у кого, а?..

— И откуда это ты столько знаешь о контрабанде? — спросила я.

— Довелось как-то послужить на одной такой посудине, — ухмыльнулся бродяга. — Наслушался, насмотрелся, кое-какое понятие получил, говорю же, я не вовсе пенек лесной. Словом, такие вот люди могли бы помочь. У них и деньги есть, и головорезы найдутся…

— А станут ли? — негромко произнесла я. — Сам же говоришь, обо мне уже и думать забыли! Объявят самозванкой, предоставят доказательства того, что принцесса Жанна давно уж умерла, вот и конец затее.

— Будто тебя никто не признает!

— Может, и признают один или двое, а что проку?

— Хозяйка, а кто сказал, что Жанна — не из тех королев, что так просто сдаются? — спросил он, подойдя совсем близко. — Тебе бы хоть пару верных людей для начала, а там… что тебе терять-то?

— Надо было сразу бежать, — проговорила я, бездумно обводя пальцем стеклышки в частом свинцовом переплете. — Еще до коронации Рикардо. Тогда я могла добыть денег да хоть захватить утвари подороже, коней, умчаться к тем же контрабандистам, пробраться к отцу Саннежи… А я будто разума лишилась, только и хватило рассудка настоять на своем и уехать сюда. Опомнилась уже здесь, да было поздно… — Я помолчала, потом добавила: — И зачем я рассказываю тебе все это? Может, ты тоже, как Рикардо, умеешь очаровывать людей?

Бродяга отвернулся, затем сказал негромко:

— Я не подсыл, если ты подумала об этом. Я в самом деле просто путник, сто лет в этих краях не бывал. Заглянул вот… и откуда бы мне знать, что здесь заколдованная принцесса живет? Жаль, я не принц на белом коне, а то увез бы тебя, да и дело с концом!

— Все шутишь… — вздохнула я. — Но ты прав, мне частенько думается: есть ведь сказка о спящей красавице, почему бы не быть… бодрствующей уродине.

— Сказать, почему ты не спишь? — еще тише прежнего спросил бродяга, а я зачем-то кивнула, хотя знала это и сама. — Ты боишься, что за тобой придут. Потому у тебя и топорик под рукой, и, думаю, не только он один. Свою жизнь ты намерена продать дорого, я прав?

— Прав, — кивнула я, устав уже удивляться его проницательности. — Я знаю: рано или поздно Рикардо пришлет убийц. Думаю, уже скоро: обо мне почти забыли, значит, самое время… И я не знаю, кто это будет. Если кто-то явится с кинжалом, я постараюсь отбиться, но вот от яда топор не убережет. Слуги пробуют все, что подают к столу, но что, если яд окажется из тех, что действуют на пятые сутки? Бывают ведь и такие, которыми травить можно годами, и человек умрет якобы от долгой болезни! Но не могу же я вовсе ничего не есть, сам посуди…

— Угу, или горничная уколет булавкой, вроде как оса укусила. Есть люди, которые от этого умирают, вдруг ты из таких? — серьезно кивнул бродяга, когда я повернулась к нему лицом. — Или в камин чего-нибудь кинет для дыма, или свечку особую принесет, или даже книжку — бывает, страницы ядом пропитывают. А то вдруг конь сбросит, как того князя. Долго ли, на горной-то тропинке! Или ты решишь сбежать в грозу или в метель, чтоб не нашли подольше, вот тебя и отыщут только по весне. Или вовсе не найдут, тут волки водятся, растащат косточки, и все…

— Да ты знаток! — невольно воскликнула я.

— Скажешь тоже… — ухмыльнулся он. — Просто пока по свету бродишь, чего только не наслушаешься! Но ты не бойся. Покамест тебя убивать не станут.

— С чего ты взял? — насторожилась я.

— Сама подумай, — серьезно сказал бродяга, — отчего это Рикардо сразу тебя не прикончил? Ну, положим, сестра твоя поначалу беспокоилась, как ты да где ты. Потом родить собралась, не до тебя стало, тут-то бы и сыпануть тебе отравы в жаркое или с обрыва скинуть, ан нет… Сказать почему?

— Ну же!

— Да потому, что королевскую кровь извести — это самому себя погубить. Неужто не слыхала?

— Неужто? — прищурилась я. — А как же мой отец? Его будто не околдовали, не одурманили? Неужели он своей смертью умер? Это кто же так себя не пощадил, чтобы его уничтожить?

— Хозяйка, а кто тебе сказал, что это он был королевской крови? — совсем уж тихо произнес бродяга. — Титул, знаешь ли, не всегда что-то значит…

— Постой… — Я взялась за голову. — Но ведь отец был из старой династии, его предки поколениями жили здесь! Мама родом совсем не из этих краев, и она была из благородной семьи, но не принцесса!

— А тебе почем знать, кто там среди ее предков затесался? — Бродяга подошел еще ближе и уставился на меня в упор. Глаза у него были чудные, будто вовсе без блеска, а сейчас, когда в них не отражалось пламя свечей, так и вовсе темные колодцы… — Говорю тебе, хозяйка: жива ты только потому, что твоя сестра родила девочку. Слыхал я, она снова в тягости, и жить тебе и дальше, если снова родится девчонка. А вот если на свет появится мальчик да выживет, тогда уж…

Он выразительно провел пальцем по горлу.

В голове у меня сложилась версия: Рикардо вовсе не принц, а у нашей с Аделин матушки обнаружилось родство с чьей-то королевской фамилией, и так он хочет подтвердить свои притязания не только на наш престол, а и на соседский, к примеру. Будет у Аделин наследник, тогда Рикардо укрепит свои позиции, а иначе… Какие уж там могут быть доказательства — неведомо, но… В любом случае: зачем сохранять жизнь мне?

Видно, я произнесла это вслух, потому что бродяга ухмыльнулся и сказал:

— А ты не поняла, хозяйка? Ты ведь тоже королевской крови! Если королева еще разок-другой принесет девчонок, а то еще, чего доброго, умрет родами, настанет твой черед. Ты же говорила: у твоего отца сыновья не заживались, и поди знай, по какой линии это тянется… Вдруг Рикардо не решится такую же дерзкую девицу наследницей воспитывать? Вдруг ему только сын нужен, откуда мне знать, какие у него на родине обычаи? А ты хоть и старше сестры, но ненамного, что ему? Сама же сказала: подол на голову накинуть можно…

— Что-о?.. — негромко выговорила я, осознав сказанное. — Моя сестра ему племенная кобыла, что ли, уроду кособокому?! И я сама?.. А ну, пусти! Кому говорю! Не смей до меня дотрагиваться, ты!..

— Пальцем больше не прикоснусь, только не кричи, — сдавленно попросил бродяга, вынужденно отступив на шаг. Драться меня выучили, и уж одному противнику я могла залепить куда нужно и без топора. Коленки у меня твердые, это все признавали.

— Вот ведь буйная… Точно, зваться бы тебе Бешеной Жанной!

— Мне нравится это прозвище, — процедила я, поправив платье.

— Куда ты сорвалась-то? Коня седлать, что ли? — Бродяга выпрямился и осторожно потянулся, видно, приложила я его крепко. — Не торопись, хозяйка. Рано еще.

— О чем ты? — нахмурилась я.

— Узнаешь, когда время придет. — Он снова заглянул мне в глаза, прищурился и кивнул каким-то своим мыслям. — Два по семь, значит… третий срок на исходе. Уже скоро.

— Что ты мелешь? — Я снова взялась за топорик, уж больно странно выглядел бродяга, когда бормотал эту чушь. А ну как он одержимый или припадочный? С таким и взрослый мужчина не враз справится!

— Говорю, пора мне, хозяйка, — обычным своим тоном ответил бродяга. — Задержался я. Благодарю за хлеб, за ласку… — Тут он ухмыльнулся. — Еще б одеяло какое прихватить, а то замерзнуть я не замерзну, ночи нынче и впрямь теплые, а вот камни — не перина, после ночлега все ребра в синяках!

— Да-да, понимаю, — вздохнула я. — Зашел попросить воды напиться, да так есть захотелось, что теперь переночевать негде?

— Вот не знал, что принцессы такие присказки слыхали…

— Я и не такое слыхала. Ладно… бери что хочешь да уноси ноги. В самом деле, уже светает, а ты вроде собирался по холодку идти.

— Поесть я уже припас, — кивнул бродяга на свою котомку, — но вот от какой-нибудь попоны или овчины, хоть драненькой, не отказался бы.

— На конюшню не ходи, там собаки… кстати, а почему не лаяли собаки? — нахмурилась я. — Ты их не отравил, часом?

— Хозяйка, да за что же? — поразился он. — Они службу несут, жизнь их такая собачья… Нет. Просто секрет знаю, в нашем семействе от отца к сыну, от деда к внуку передается. На меня ни одна собака сроду не гавкнет!

— Ну… допустим, я тебе поверила, — нехотя кивнула я. — И все же — конюх спит чутко, а вилы у него под рукой. Или ты и конюхов усмирять способен?

— Чего не умею, того не умею. Ладно… выпросил бы покрывало с твоей кровати, да уж больно оно нарядное! И горничная хватится, куда запропастилось, верно? Не мыши же сгрызли… Обойдусь, не впервой.

— Как на кухню идти, помнишь? — вздохнула я. — По правую руку от лестницы еще одна кладовая, там зимние вещи хранятся. Вытащи что-нибудь из-под низу, туда складывают что поплоше. Но если наделаешь шума…

— Буду тише мыши, — заверил бродяга. — А если слуги заметят?

— Они в эту кладовую до зимы не полезут, а заметят — друг на друга свалят, ну а мне все едино не скажут. Кстати, можешь и серебра прихватить, оно в той же кладовой, в сундуке, — добавила я. — Приемов у меня тут не бывает, так что приборы теперь только зимой чистить станут, и если пары ложек не досчитаются, опять же друг друга обвинят.

— Покорно благодарю, — серьезно сказал он. — Мне много не нужно, поднос с супницей уж точно не потащу!

— Бери и уходи поскорее. Думаю, если войти ты сумел, сможешь и выйти, — добавила я. — Иди себе поздорову. Спасибо за то, что рассказал.

Он кивнул, беззвучно приоткрыл дверь, но на пороге обернулся и сказал еле слышно:

— Я, может, еще загляну к тебе на огонек.

— Что?

— Огня, говорю, не туши пока. Я снаружи погляжу да посчитаю, которое окошко твое, а то дом уж больно мудрено построен, перепутать — как делать нечего. Этак вот промахнусь да влезу к твоей экономке, а она, сдается мне, дюже злая! Добрых снов, хозяйка…

Я невольно улыбнулась, когда дверь закрылась за незваным гостем, потом подумала и заложила ее на засов, а топорик положила возле изголовья постели. И, что самое удивительное, уснула как ни в чем не бывало, словно не разговаривала полночи со странным бродягой! Околдовал он меня, что ли, в самом деле?