У людей нет кличек

Карина Сенн

Малена была одной из тех, кто хотел найти себя, найти свободу. Но куда же слепая вера, любовь и преданность незнакомцу смогли привести её? Ревность, дорога, страх и полное переосмысление привычных вещей. Месяцы в окружении таких же потерянных душ, голод и грязь. Они все верили, что отправляются в новое будущее. У них не было возраста, их прежние семьи – враги. И у них не было имён.Потому что «У людей нет кличек».

АВГУСТ

С того дня я хранила эту тайну как можно тщательней. Не упоминала Франко в своих дневниках, говорила с бабушкой об Оливере, с которым мы так и не встретились больше. Наверняка он заметила то же, что и бабушка в ту ночь.

— Я так рада, что ты счастлива, — я улыбалась ей, ведь действительно за долгое время была по-настоящему счастливой.

С Франко мы виделись по утрам, по вечерам и по ночам. Чаще всего по ночам. Я выбиралась из дома, со всех ног бежала к парку, чтобы вновь услышать его голос и то, что он пытался внушить мне.

— Разве ты не хочешь жить так, как я? — спрашивал он, когда мы лежали под каким-то деревом. Несмотря на тьму, я не боялась. Франко говорил, что страх создали параноики, это самовнушение и здоровым людям нечего бояться. Мы не умрём, пока не станем одержимыми страхом и сомнениями.

— Хочу, — отвечала я, хоть и не знала, как и где он живёт. Мне нравилась та иллюзия, которой он подкармливал меня изо дня в день. Мне казалось, что он знает всё. Его уверенность передавалась мне.

— Но тебя что-то останавливает. — Он говорил об этих самых сомнениях. Франко твердил, что они не дают нам вкусить жизнь и совершать то, что мы хотим и что должны сделать. Это ограничение. Никто не должен был сомневаться. Ни в чём. Ни в нём, ни в его словах.

— Я, правда, не знаю, что именно…

Бывало, он пропадал на несколько дней. И бывало, возвращался и стучал в моё окно посреди ночи.

— Собирайся, — сказал он однажды, когда я отворила окно.

— Куда?

— Хочу показать тебе, где я живу.

Я собиралась, пока он курил рядом с деревом. Судорожно расчёсывала волосы, искала нужный наряд, хотя он всегда говорил, что одежда ничего не значит. Это просто тряпка, выполняющая свою миссию. Но мне всё равно хотелось выглядеть лучше с каждым разом, когда он видел меня. К слову, на тот момент, он ещё ни разу не прикоснулся ко мне, больше ни разу не поцеловал.

Я вылезла через окно, осторожно закрыла за собой форточку. Он взял меня за руку, выбросил окурок на соседский газон и мы быстро пошли вперёд, почти бегом. Он тянул меня за руку, а меня захватывали эмоции.

Тот самый трейлерный парк, в который я приходила. На этот раз не пустынный и безлюдный. Я увидела небольшие, но яркие язычки костра ещё издали. Мельтешащие в темноте силуэты, свет в окнах. Музыки не было, а может её просто перебивали разговоры. Франко встал позади меня, положил свою голову на мою, и повёл вперёд, сквозь странную, незнакомую мне толпу. Я чувствовала секундную панику, но его руки на талии словно заставляли поверить, что всё будет хорошо. И на самом деле, мой страх перед этими людьми был напрасным. Они все были такими же, как я. И такими же, как он.

Именно в эту ночь он попытался познакомить меня с остальными.

— Это Малена, — гордо сказал он, подталкивая меня вперёд. От огня несло жаром, я руками перебирала подол юбки. — Она хочет стать частью нас всех, — я не до конца понимала, о чём он, я просто осматривала каждое изучающее меня лицо. Много женщин, в основном мои ровесницы, девушки постарше, но ненамного. Были и мужчины, одному мальчишке даже десяти на вид не исполнилось. Я смотрела на их одежду, что мало отличалась от одежды Франко, смотрела на их волосы, сальные, зализанные, распущенные. А потом я видела эту безмятежность на лицах, спокойствие, отстранённость и дружелюбие. Это то, что заставило меня поверить Франко ещё больше. — Мы отказались от всего. От всех этих человеческих бессмысленных ценностей. Мы отказались от всего, что могло ограничить наше мышление. Мы отказались от стереотипов и страхов, от проблем и лишних мыслей, от денег, которые заставляют нас хотеть большего, которые убивают в нас личности. Малена, — он обошёл меня, приложил ладони к щекам, пока мы были окружены толпой, — мы счастливы, потому что мы те, кто мы есть. Мы не живём по чужим правилам, не испытываем зависти и ненависти. Мы любим друг друга, мы уважаем друг друга. И мы помогаем друг другу обрести себя, — и он вновь поцеловал меня, все вокруг заахали, кто-то смеялся, не злобно, а наоборот, словно от радости.

Кто-то касался моей спины, кто-то сидел у самых ног, я помню, как сжалась в тот момент, когда чья-то рука скользнула вверх, под юбку. Я не видела, кто это был, потому что Франко всё ещё держал меня, всё ещё целовал меня. И мне не было противно от того, что я чувствовала вокруг запах пота, чего-то подгорелого, чего-то гнилого. Мне не было противно от того, что руки у него были грязные, щетина колола, и он больно кусал мои губы, словно пытался оторвать кожу. Нервный вздох, когда он отстранился, вновь заговорил, будто понимал, что я без ума от него и его голоса.

— Ты хотела начать жить. Хотела обрести себя так же, как обрёл я. И каждый из этих людей, — он возвёл руку, все подняли взгляды к его пальцам. — Каждый. Каждый готов помочь тебе, принять тебя такой, какая ты есть. Тебе не нужно будет меняться ради того, чтобы удовлетворить чьи-то ожидания. Тебе лишь нужно будет сбросить все те цепи, которые на тебя возвело общество.

— К чёрту общество! — крикнул кто-то из толпы и все засмеялись. Франко улыбнулся, я повторила за ним.

— Ты согласна, — он встал на колено. Всё это мне напоминало грязный, своеобразный спектакль, — стать частью нашей семьи? Ты согласна, — он взял меня за руки, я дрожала. Когда вспоминаю сейчас, становится стыдно от того, что меня смогли обдурить всего парой брошенных фраз и парой коротких поцелуев, — стать частью меня, Малена? — он ждал ответа. Все ждали ответа. Молчали. Словно волновались, словно хотели, чтобы я осталась, хотя они видели меня пару минут.

— Да.

Я ответила и все запрыгали, какая-то девчонка схватила меня и закружила на месте. Мы смеялись, кружились, огонь мелькал перед глазами. На деревянном столике лежала длинная картонка, на которой были куски обжаренного мяса и порезанная огромными кусками картошка. Всё казалось весёлым, не тем, что нужно воспринимать всерьёз или волноваться. Хотелось бы написать, что я была одной из тех, кто что-то заподозрил или не повёлся на данную фальшь, но я не была. Я лишь хотела слышать то, что он говорит, эти заветные для меня слова и фразы, желанные до такой степени, что они затуманили мою голову.

В ту ночь все были не в себе, и я не могла понять почему. У них не было алкоголя, алкоголь стоил денег, но люди вокруг продолжали смеяться, танцевать, несколько человек громко пели и хлопали в ладоши. Франко отвёл меня в один из трейлеров. Света там не было, стояли лишь свечи. Потом я узнала, что они всегда используют свечи, когда темнеет. На полу лежал твёрдый матрас, много старых одеял, которые они вытаскивали из мусорных контейнеров. Когда я села на них, то помню, что вспомнила о бабушке, о том, что она может заглянуть в мою комнату, почувствовать моё отсутствие. Без лишних слов Франко сел рядом и именно тогда произошёл мой первый раз. В старом трейлере, на грязных одеялах и в полутьме.

После всего этого он отвёл меня домой, было тяжело идти, ноги немного дрожали, тошнило, но я не подавала виду. Не зацикливалась на боли. Влезла обратно в своё окно, он помахал мне рукой и ушёл. Словно испарился, ведь когда я выглянула, чтобы посмотреть ему вслед, Франко нигде не было.

***

Я опишу, как это место выглядело днём. На следующий день я вернулась туда, боялась лишь того, что никого не застану, но мои страхи были напрасными. Я не нашла только Франко.

Серые трейлеры, повалившиеся, где-то не было окон, где-то были. Вдоль них протянуты верёвки, на них сушилась одежда, рядом стояло ржавое ведро с грязной водой. Деревянный стол пустой, остатки костра.

— Где Франко? — спросила я у девушки, что закружила меня прошлой ночью.

На её голове тонкие русые косы. Большой цветастый платок, коих у моей бабушки были тысячи, повязан на бёдрах вместо юбки. Грудь прикрывала белая пятнистая ткань, тугой узел меж лопаток. Всё тело в веснушках, всё лицо.

— Он ушёл.

— Куда?

— Он сказал, что достанет нам еду и вернётся, — я собиралась уйти, но внутри меня заиграла какая-то бессмысленная ревность.

— Вы давно знакомы?

— Словно всю жизнь, — улыбаясь, ответила она. Я ждала конкретики, но она пыталась увильнуть от неё.

— Сколько лет?

— Мы не считаем время, Малена, — она запомнила моё имя, я почувствовала неловкость, ведь не знала, как её зовут.

— А сколько тебе лет? — она выглядела как я, может, была чуть старше.

— Франко говорит, чтобы мы не хватались за цифры. За возраст, год, месяцы, даты, время… Я не знаю. Я не считала, — я кивнула, будто поняла, на деле же ни черта я не понимала. — Он говорит, что нам не следует хвататься за имена.

— Почему?

— Потому что они как ярлыки на каждом из нас.

Весь день я просидела на качающемся стуле, смотрела, как все вокруг меня бродят, работают, что-то готовят, возясь в одном из трейлеров. А когда кто-то крикнул он здесь! я поднялась с места, вглядываясь туда, куда бросилась вся толпа. Солнце к тому моменту собиралось садиться, небо розовело. Мне было прохладно, но та самая девчонка, с которой я разговаривала днём, принесла мне старое махровое полотенце, чтобы я смогла укрыть им свои колени.

— Он пришёл! — мимо пробежал мальчишка, один из младших, спрашивать о возрасте было глупой затеей. Я пошла вслед за ним.

Франко стоял, окруженный цепью своей семьи. Он поднимал руки вверх, держал в них два больших бумажных пакета.

— Разойдитесь, а то никто ничего не получит, — он не говорил как-то злобно или раздражёно, от него исходило спокойствие, которое словно по цепочке, передавалось каждому из нас.

Кто-то развёл костёр, все сели вокруг, некоторые спрятались за спинами других, потому что места не хватило. Я сидела впереди, смотрела на то, как Франко зубами отдирает мясо от кости. Руки, щёки блестят от жира. Я не ела, не хотелось, да и было бы странно отбирать их последнюю еду, когда у самой дома полный холодильник. Помню, как та самая девчонка начала разговор.

— Малена спрашивала о моём возрасте, — сказала она, облизывая пальцы. Она обращалась к Франко, тот сразу перевёл взгляд на меня.

— Мы поговорим, — ответил он, улыбнулся и подмигнул. — Мы обязательно поговорим.

В эту же ночь мы отправились бродить вдоль пустой дороги.

— Наша жизнь здесь отличается от той, что за пределами нашего дома. Мы считаем, что возраст, имена, любые характеристики, которые человек сам себе придумывает — всё это лишнее, понимаешь?

— Она назвала это ярлыками, — вспомнила я те самые слова.

— Ярлыки… такое правильное слово. Ведь мы не товар в магазине, мы не та пара букв, которыми нас прозвали в младенчестве. Мы не бомба, чтобы иметь отсчёт и измерять нашу жизнь в цифрах. Мы не принадлежим никому, и никто не принадлежит нам. Мир не имеет времени. Если мы свободны, к чему нам высчитывать его? Скажи мне? — спросил он, взял за руку. Вокруг никого, но я чувствовала рядом с ним безопасность, которую никто мне больше не дарил.

— Я не знаю, — его слова казались мне странными, но, когда в голове я пыталась их оспорить, у меня не выходило. Ни одного логичного объяснения. — Чтобы соблюдать распорядок? — предположила я. — Люди, у которых есть работа, должны подчиняться времени…

— Вот именно, подчиняться. А если говорить не о рабах, а о свободе? Зачем свободным людям знать сколько время? Зачем им знать возраст? Чтобы удовлетворить своё любопытство и знать, сколько лет прошло с того дня, как они выбрались наружу? Это говорит не о свободе. Ты чувствуешь себя свободной, когда каждый второй называет тебя по имени, которое ты не выбирала? Которое навесили на тебя родители или другие люди?

— Но у всех есть имена… — мои отрицания выглядели глупыми, я пыталась говорить то, о чём не знала.

— Да, у всех есть имена, набор букв, который им присудил кто-то другой. Разве это правильно? Разве не каждый человек индивидуален? Почему ты должна носить до конца своей жизни этот самый набор букв, который есть и у миллионов других людей? Не думаю, что на земле живёт всего одна Малена. Это такой же ярлык. Как и фамилия, — Франко не унимался, положил мне руку на плечо, бывало, останавливался и смотрел прямо в глаза, словно так я лучше его пойму. — С фамилиями всё куда хуже… Они сразу показывают, кому ты принадлежишь. У тебя есть фамилия?

— Конечно.

— У меня нет.

— Нет фамилии? Это невозможно, — я засмеялась, он улыбнулся в ответ, но пальцами сильнее сжал моё плечо.

— Возможно. У меня нет документов. Нет удостоверений. Нет ни одной бумаги, на которой было бы написано, что я принадлежу к кому-то или к чему-то. Фамилия — это рабство, она с рождения показывает, кому ты принадлежишь.

— Разве она не показывает членом какой семьи ты являешься?

— А зачем оно надо? Разве без фамилии сам человек не будет знать, кто его сотворил? Что даёт фамилия? У тебя есть фамилия, но разве она говорит о том, кто твоя семья? — я опустила глаза, помотала головой. Он казался чертовски прав. — У тебя нет семьи. И твоя фамилия не имеет значения. Как и имя, которое тебе дали люди, не захотевшие тебя принять.

— Наверное, в чём-то ты прав.

— В чём-то… — усмехнулся он. Я помню эту улыбку. И помню, как меня совсем не смутил тот факт, что он знал о моей семье больше, чем я рассказывала. — Это тяжело понять сразу. Кто-то цепляется за свои ярлыки, отзывается на имя, словно дрессированная собачка. Каждую секунду смотрит на часы, спешит куда-то, отмечает дни рождения, расстраивается, понимая, что теперь на одну цифру в его возрасте больше. Засыпает, когда наступает время, словно по какому-то расписанию, которое он сам напридумывал в своей голове, — он остановился, посмотрел в сторону трейлерного парка. — Посмотри на нашу семью, — в те годы я была слишком сентиментальна, растрогалась от фразы наша семья. — Ни у кого из нашей семьи нет имени, нет возраста, никто не пытается поймать время или делать что-то по расписанию. Никто не подчиняется чьим-то правилам, не отзывается на клички. Мы сами по себе, в нашем мире нет ограничений. Никто не сможет ни к чему нас приписать, потому что мы свободны. И люди, которые любят смотреть поверхностно, обратят внимание на одежду, на места, где мы спим, на еду, которую едим. И они посмеются, удивятся, скажут, что в таких условиях нельзя быть свободными. Но разве хоть кто-то из тех людей, которых ты видела только что и прошлой ночью, выглядит несчастными? Хоть кто-то? Все они счастливы и все они беззаботны. Все они ещё словно дети, как ты и как я. Разве не в этом кроется счастье и свобода?

Это звучало как девиз, как вызов. Звучало заманчиво и красиво. Я вспоминала, как всю жизнь приходилось терпеть правила, как и всем нам. Общество держалось и держится на правилах. Слова Франко были, как глоток свежего воздуха, который был необходим мне.

— Нам не нужно добиваться чего-то или доказывать что-то, не нужно становиться лучше, чем другие, чтобы знать, что мы уникальные, чтобы добиться уважения друг к другу. И нам не нужно доказывать родство, чтобы знать, что мы одна семья. И ты часть её, если ты искренне хочешь стать её частью, — я кивнула. Чувствовала себя такой глупой по сравнению с ним. На тот момент Франко казался мне самым мудрым человеком, самым взрослым и честным. — Я не назову тебя по имени. Никогда. Людям не нужны клички.

«У людей нет кличек» эту фразу он использовал слишком часто. Использовал изо дня в день. Использовал, когда пытался контролировать, когда доказывал, что единственный правильный мир тот, о котором он рассказывал всем нам каждую ночь.

***

Мы собирались у костра, каждый раз в этом месте казался новым, неповторимым. Песни звучали совсем иначе, когда пел их он, его тембр менял всё до неузнаваемости. Лёгкое чувство голода, потому что я не ночевала дома всего одну ночь, и боялась возвращаться обратно, думая о том, что за порогом меня вновь ждёт выговор и запреты, которых не было здесь. От которых меня воинственно спасал Франко и моя будущая новая семья.

Девушка с шалью на талии, юный мальчишка, крадущий хлеб на приезжих рынках, невыносимая жара добавляла ко всему романтизм и лёгкость. Словно волшебная сказка, я не могла поверить, что передо мной открылся доныне неизвестный мне мир, в котором люди были невинны и счастливы. Я была идеальна для него, видела по его взгляду и улыбке, я не задавала вопросов и не перечила. Слишком мало мне понадобилось для того, чтобы стать зависимой. И Франко понимал это. И давал мне это. Тепло, заботу, внимание, вымышленный смысл моего существования, вымышленное желание жить. Что ещё требовалось такой, как мне. Я танцевала рядом с трейлерами в одном белом пододеяльнике, которым обкрутилась, встав с его матраса, и желала лишь того, чтобы это никогда не прекращалось. Ночь за ночью, жаркий день за жарким днём. Походы на озеро, слегка подгнившие фрукты из чьего-то сада. Я, наконец, перестала чувствовать стеснение, скинула одежду и окунулась со всеми.

С долей досады я собирала свои вещи, когда приходилось уходить домой. Когда звонкам на телефоне уже не было счёту. Бабушка прочитала мой дневник. Из-за моей беспечности она узнала о нём и наших встречах, но пока скрывала. Ждала, когда я признаюсь. Гадала, насколько хватит моей совести.

— Ты можешь никогда не возвращаться, — сказал он однажды, остановив меня, взяв за запястье. — У нас всегда будет место для тебя.

— И мы всегда будем рады, — сказал мальчик, возвращая мне моё круглое, красное и облезлое зеркальце, которое я выронила у ступеней трейлера. — Мне нравится, когда наша семья растёт.

— Подумай, — с улыбкой подмигнул Франко и отпустил меня.

Я знала всех слишком поверхностно, я не вникала ни в чью историю, но я чувствовала, с каждым разом всё сильнее, как каждый взгляд становится роднее. А Франко, стыдно говорить, казался тем, на кого я не прочь была променять весь свой бывший мир, бывшую семью и знакомых, которых можно было перечесть по пальцам одной руки.

Однажды я сказала ему, что не могу остаться, потому что не знаю людей вокруг себя. Он посмотрел на меня слишком странно, словно изучил взглядом моё лицо, словно впервые слышал подобную глупость. Затем он рассмеялся и откинулся на землю. Я любила лежать на траве, вид на небо открывался совсем по-новому.

— Почему ты смеёшься? — я легла рядом, земля была слегка прохладной, ветра не было совсем, звёзды мерцали. В это лето на небе редко появлялись тучи.

— Почему я смеюсь? — он отвернулся от меня, я знала, куда он смотрит. На огни в небольшом трейлерном парке. — Просто я не понимаю, о чём ты, милая-милая Поппи.

— Я о том, что я ничего не знаю о твоей семье.

— О нашей семье, — поправил он, и на душе стало ещё теплей. Наверное, я просто привыкла к тому, что все всегда пытались исключить меня из семьи. Мои настоящие родители, настоящие родственники, моя приёмная мать. Никто не хотел видеть меня в своём фамильном дереве. И это заставляло меня ещё больше тянуться к Франко. Умный и мудрый, словно наставник в моей жизни. Учитель и отец. Защитник от всего. Я ещё не знала, но мне уже казалось, что защищает он не только меня, но и всех, кого собрал возле себя. От чего? От злобы, несчастий, от нелюбви. Он каждому дарил себя, и он каждому подарил друг друга. — Ты знаешь нашу семью. А скучные истории о жизни в «заключении», — так он называл жизнь до того, как все мы повстречали его, вступили в общину, — разве они хоть что-то дадут? Разве ты узнаешь хоть кого-то, выслушав о том, как они закончили школу или какая у них была фамилия, или какой попкорн они любили, какие вещи им приходилось носить до того, как они обрели свою свободу? Ты не самая юная из нас, но ты ещё учишься. Отходишь от этой серости и выдуманного закона. Ты не сразу можешь открыться и понять. Вначале это непривычно. В твоей Вселенной ты думала, что прочитав анкету человека, узнаешь его. Думала, что наброски об интересах и вкусах определяют кто ты. Но это ничто. Навязанные предпочтения.

— Это правда? — мои глаза были такими круглыми и наивными. Я пересчитывала звёзды над головой, подрагивала, когда ощущала кончики его пальцев на своей коже.

— Я никогда и никого не обманывал. В обмане нет смысла. В той Вселенной он есть. Лицемерие, двуличие, лесть, получение своей выгоды. Все там обманывают. Это как средство для выживания. А мы не выживаем. Мы нужны друг другу, если хотим создать счастливое общество. Поэтому, всё, что я говорю — правда и чистая истина. Человек может узнать кто он, оставшись наедине с собой. Месяц, два, годы отшельничества. Когда твоё внутреннее Я раскрывается на полную катушку, понимаешь? Человек не может узнать о себе хоть что-то, живя в обществе, потому что в этой суматохе у нас нет времени познавать свой собственный мир, свою уникальность и своё предназначение. И старые интересы, и навыки тебе ничего не расскажут о человеке. Каждый вечер ты танцуешь с нами, поёшь песни, и наши голоса соединяются воедино. Мы общаемся, и мы смеёмся, касаемся друг друга и дарим друг другу поцелуи и тепло. Мы гораздо ближе, чем ты думаешь, — он повернул голову ко мне, чтобы застать мои глаза. А я впитывала всё, как губка. Каждое слово. Мне хотелось цитировать его речи днями и ночами, хотелось делиться ими с бабушкой, которая слишком волновалась за меня и грозилась запирать меня в моей же спальне. И когда он посмотрел на меня в ту ночь, в моей голове возник лишь один вопрос. Самый бессмысленный и неловкий.

— А что ты скажешь насчёт отношений?

— Каких отношений? — он заулыбался, быстро вскочил на ноги, протягивая мне руку.

— Близких отношений между… — чувство стыда пронизывало меня.

— Ты говоришь о любви, — наконец произнёс он, совсем не смущаясь. Мы медленно двинулись в сторону нашего лагеря. — Ты чего залилась? — он потрогал мои горящие щёки, его руки пахли сырой землёй, уверена, что под ногтями была грязь. — Любовь — это прекрасное чувство. Это основа счастья. Я люблю тебя, — я тут же замедлила шаг. Для меня это прозвучало, как гром среди ясного неба. Для меня эти слова имели другое значение. Более серьёзное, сильное и запретное. А у него на любви держалась вся его жизнь. — Да, я люблю тебя и я знаю, что наши чувства взаимны. Но я не хочу ограничивать тебя и не позволять больше чувствовать это ни к кому.

— Разве можно полюбить кого-то ещё?

— Если мы можем испытывать злость или отвращение ко многим людям, то почему мы не можем чувствовать любовь? Почему именно это чувство ограничивается кем-то одним? Разве мы управляем этим? — я неуверенно помотала головой. — Мы не можем контролировать эмоции и чувства, ограничивать себя было бы неправильно. А ограничивать другого в его чувствах, запрещая испытывать любовь к другим — эгоистично. Это моральное насилие. Я не имею права так поступать с тобой. Никто не имеет.

— И ты любишь кого-то ещё? — моя глупая ревность внутри боролась с его словами. С одной стороны правильными, с другой стороны такими непривычными. В воспоминаниях сразу проскользнули мысли о счастливых семьях, о горьких изменах и разводах. Но спустя пару секунд я тут же смогла подстроиться под его мысли. Не будь запретов на чувства, не будь этого насилия, собственничества и эгоизма, не было бы измен и слёз.

— Я много кого-то люблю, но это не значит, что я обесцениваю тебя. Ты дорога мне по-своему, как дороги и другие.

***

Каждый раз, подходя к дому, я видела глаза, следящие за моим приближением через тонкое оконное стекло. Я знала, что она делает — смотрит на часы, думает, что сказать мне, как напугать, чтобы я больше не уходила, не бросала её. Не заставляла беспокоиться. Я стучала в дверь, когда фонари уже были выключены, она открывала мне, принюхивалась к волосам и одежде, но, не чувствуя запаха алкоголя, ещё больше приходила в смятение.

— Я просила, Малена, — грубым тоном говорила бабушка. — Не вынуждай меня отбирать у тебя ключи.

— Разве ты имеешь на это право? — я дерзила, потому что не видела выхода. Она не оставляла его. Перекрывала кислород, не давала дышать.

— Пока ты живёшь в моём доме, я имею право на всё.

Я помню, что, не оборачиваясь, я быстро шла в свою комнату. Помню, как меня пугали её громкие шаги за моей спиной. Половицы скрипели. И я не успела закрыть дверь, как она поставила старые, морщинистые руки в дверной проём. Я любила её. Всегда любила. Но в ту ночь единственное, что я чувствовала, была жгучая ненависть. Я смотрела в её сердитые глаза, на деле же они не были сердитыми, брови не были нахмуренными, на самом деле её выражение лица кричало лишь о том, как сильно она переживает за меня.

— Где ты была? — ещё я помню, что на её тонких губах была не стёртая перед сном тёмная сиреневая помада. Цвет переспелой сливы.

— Я была с Оливером, — она разочаровано помотала головой. — Что с тобой? Он же нравился тебе, бабушка…

— Я знаю, что последний раз он видел тебя на вашем первом свидании, — я знала, что такое могло случиться. С её чрезмерным любопытством она, вероятнее всего, на следующий же день нашла Оливера. Я быстро моргала, приоткрытый рот выпускал горячий воздух. — Малена, я не хочу, что бы между нами были секреты. Это делает мне больно. — Франко бы сказал, что мой дом — это моя клетка. Бабушка — мой надзиратель. А я всего лишь пленник, который никак не воспользуется возможностью сбежать. Возможность была всегда. Любой день, любое число, любая ночь. Сквозь сон или громкие ссоры я слышала его голос, что звал за собой. И я знала, что там мне будет лучше, но всё же что-то удерживало меня здесь. В этих тесных стенах, в этих узких улицах, в этом внешнем виде, в котором я должна была ходить каждый день, чтобы радовать бабушку и её знакомых. Я много думала о том, что меня держит. И, наверное, это было всего лишь чувство долга, я должна была ей за всё, обязана многим, за то, что она оставила меня у себя. За то, что подарила мне любимые вещи, разделила со мной свою одинокую жизнь. За то, что поддерживала и стремилась вырастить меня без комплексов и ощущения ненужности. Разве я могла уйти? Разве могла оставить её так подло? Сбежать с тем, о ком она слышать не хотела.

— Я не хочу делать тебе больно, — единственное, что я сказала. — Но секреты есть у всех.

— Ты слишком молода и многого не понимаешь. Я могу помочь тебе, Малена. Ты настолько юна, что можешь неосознанно наделать таких глупых ошибок…

— Но это будут мои ошибки, бабушка. И если тебе станет спокойней, то я готова поклясться, что моё отсутствие дома не является следствием вовлечения в какую-нибудь плохую компанию, — она тяжело вздохнула и опустила глаза. — Я в безопасности.

— Главное, чтобы это было правдой.

— Это правда.

Она убрала руки, сделала шаг назад, а потом вновь задала вопрос.

— Это парень? — я вздёрнула брови от неожиданности, хотя была готова к этому вопросу давно.

— О чём ты?

— Тот, с кем ты проводишь времени больше, чем со мной. Я хоть стара и немного рассеяна, но я не дура.

— Да.

— Он хороший?

— Очень, — я тут же улыбнулась. Мысли о Франко всегда вызывали во мне непроизвольную улыбку или поток нескончаемых фантазий.

— Ты светишься, наверное, он действительно неплох. Я видела его раньше?

— Возможно, — сказала я, внезапно потухнув внутри.

— И ты познакомишь нас?

— Может когда-нибудь.

— Может когда-нибудь… — повторила она за мной. Я стала закрывать дверь. — Сколько ему лет? — если бы я только знала о том, что мой секрет больше не является секретом для неё, я бы созналась. Чтобы она не чувствовала себя человеком, которому я не доверяю.

— Разве так важен возраст?

Весь остаток ночи я не спала, всё надеялась, что тот ответ про возраст не показался ей подозрительным.

На календаре появилось много незачёркнутых дней. Однажды Франко бывал в моей квартире. Бабушка в тот вечер ушла на встречу со своими подругами, а может, это было очередное свидание с каким-нибудь молоденьким барменом. Франко вошёл через главную дверь. Я попросила его снять старые, грязные ботинки, чтобы он не оставил следов на блестящем от чистоты паркете. Я задёрнула все шторы, включила в гостиной свет, выставила на стол почти всё, что было в холодильнике. А холодильник у нас всегда стоял полный.

— Здесь очень светло, — подметил он и залез на диван.

Я сидела на ковре напротив него. Подогнув ноги под себя, смотрела, как он откусывал сочный персик. В проигрывателе звучала одна из бабушкиных пластинок. Небольшое шипение сопровождало мелодию.

— Тебе здесь не душно? — вдруг спросил он, отложил фрукт обратно в чашу и поднялся с места. — Потолки такие низкие, словно вот-вот упадут на голову. Я вижу, как на свету пролетает пыль. От стены до стены всего пара шагов. Это ли жизнь, Малена? — его тон не был осуждающим, он просто интересовался, словно для него эта закрытость была в диковинку. — А эта одежда? — он положил руки на мои плечи, и я оглядела себя. Свой ночной наряд. Свои длинные штаны с тугой резинкой на талии, свою майку на длинных, потрёпанных бретельках, которые постоянно врезались в руки во время сна, вечно сползали и натягивались, оставляя красные следы. — Разве тебе удобно? Разве твоё тело не заслужило лёгкости, не заслужило быть свободным? Без тесных тканей, без ограничивающих дыхание завязок.

— Наверное, но я не могу ходить так, как описываешь ты.

— Разве дом не должен быть домом? Местом, в котором ты можешь делать всё?

Та ночь была странной. Но моя ещё детская наивность не позволяла видеть дальше своего носа. Я не чувствовала подвоха, доверие возросло до предела. И меня совсем не смущало, что он несколько недель пытался пробраться в мой дом, под разными предлогами, предлагая разные вещи. Не смущало и то, с какими глазами он перешагнул порог. Любопытство, азарт. Словно выиграл в лотерею. А как он всматривался в книжные полки за затемнённым стеклом шкафа, на которых лежали разные бабушкины украшения. Дорогие и красивые. Я не замечала, что он совсем не смотрел на меня, пока я раздевалась, сидя на ковре с длинным ворсом. В это время он крутил в руках статуэтки, две из которых были из чистого золота.

Под утро он ушёл, а я быстро заправила кровать и прибрала в гостиной. Бабушка не заметила изменений, а я ещё целый день мучилась от диких болей внизу живота, но при этом была на седьмом небе от счастья, ведь ощущение полного доверия к нему усилилось, когда он вошёл в дом. И я помню, как он напоследок посмотрел на мой календарь на стене, на зачёркнутые даты и спросил.

— Зачем ты занимаешься этим бесполезным занятием?

— Каким?

— Зачем зачёркиваешь цифры, которых не существует? Месяца, дни недели и числа придумало человечество. Бессмысленный отсчёт. Нам хоть что-то это даёт? — я пожала плечами, потому что не знала, что ответить. Как и всегда. — Эх, — вздохнул Франко. — Люди делают столько бессмысленных вещей, что только доказывает наше скудоумие и то, что человек явно не самое разумное существо.

***

Близился сентябрь, на улице часто стал подниматься ветер. Франко пропал на несколько дней, перед этим дав мне глупый совет, которым я воспользовалась, несмотря на любопытство.

— Здесь мы не говорим о прошлом, — он впервые пригрозил мне пальцем, ведь я только попыталась узнать чьё-то настоящее имя, сидя со всеми за деревянным, длинным столом на улице. Длинная картонка, на ней еда. Сегодня был праздник. Я спросила какой, но мне ответили, что повод и не нужен. Мы можем устраивать праздники, хоть каждый день. Но этот день отличался. На столе стоял большой бисквитный торт, а в одноразовых стаканах, которые использовали уже по миллиону раз, было разлито красное вино. Я помню, что удивилась, увидев это, ведь совсем не понимала, откуда Франко взял деньги. Но я промолчала, и так испугалась его тона, когда он сделал мне замечание.

После ужина он отвёл меня в сторону, подальше от чужих ушей и глаз.

— Каждый здесь проделал огромную работу над собой. Каждый здесь смог отвязать от себя эти балласты, тянущие назад. Имена, фамилии, семьи, работа, лживые знакомые, заботы и неудачи… И мы не должны оборачиваться, ворошить то, что может нас погубить, — он сдавливал моё запястье, наклонился вперёд. Сердце у меня колотилось, впервые стало не по себе. — Ты же не хочешь уничтожить счастье нашей семьи?

— Я поняла, поняла. Я больше не буду спрашивать их о прошлом.

— Ты умная, — сказал Франко и поцеловал меня в лоб. — Умная — умная Поппи. Молодец, — и на душе отлегло, услышав очередное одобрение в котором я нуждалась.

Он отсутствовал несколько дней. И все эти несколько дней я приходила в трейлерный парк, в ожидании того, как кто-то, наконец, радостно выкрикнет его имя. Но этого не происходило.

Время тянулось медленно, небо было серым, одну ночь не затихала сильная гроза и, когда я вернулась, весь деревянный стол размяк, словно надави на него посильнее и в нём образуется большая дыра.

— Поделать нечего, у нас нет настилов, — сказал низкий, коренастый парень, который часто уходил с Франко. — Главное, что есть, где жить и что мы есть друг у друга.

С водой здесь всегда были проблемы, поэтому ночной дождь все восприняли, чуть ли не как дар божий.

— Мы набрали целых два тазика, — сказала девушка, чьё лицо я выучила наизусть, но так и не узнала её имени, поэтому и не могу назвать её как-то по-другому. — Теперь мы сможем наконец-то постирать. Это настоящая удача!

Все люди, живущие под крылышком Франко, были его массовкой, включая меня. Все были настолько одинаковы и похожи, что становилось страшно и понятно, почему нас так легко удалось одурачить. Всем нам нужно было лишь одно.

Нам нужен был человек, который выведет нас из той пустоты, в которой мы все оказались. И он идеально выполнял свою роль. Открывал перед нами дорогу, говорил, что путаться и не знать о себе ничего — нормально. Как говорится, чтобы расположить к себе кого-то — говори то, что человек желает услышать.

Никто не знал имён друг друга. Все были погружены в себя. Я старалась следовать их примеру, забыть свою прошлую жизнь. Единственный выход, именно так он говорил. Мы должны были стать его тенями, должны были стать пылью возле него. Мы должны были стать никем. Растоптать себя. Похоронить. Возненавидеть свои семьи, своих отцов и матерей, многие из которых считали своих детей пропавшими без вести. Но мы двигались вперёд, поддавались ему, открывали перед ним свои головы, позволяли управлять сознанием. Мы все были слишком наивны. Слишком потеряны.

О многом я узнала очень поздно. Например, о том, что он забирал водительские удостоверения, любые документы, подтверждающие личность тех, кто считал его своим спасителем.

Во время отсутствия Франко его семья нуждалась в еде, поэтому самый младший из всех выходил на главную площадь, становился в центре толпы и выпрашивал денег. Я приносила много чего из дома. Пришлось потратить свои сбережения. Но та установка, что все мы здесь — одно единое целое, не позволяла дать им голодать. Мы слишком сильно сблизились за эти пару дней.

Когда он вернулся, я спала в своей кровати. Тихий стук в окно, я открыла шторку и увидела его лицо. Он влез в комнату, встревоженный и запыхавшийся.

— Франко? — удивилась я, подобрала под себя одеяло. Он поцеловал меня, и я почувствовала странный привкус на губах. Может если бы я включила свет, то увидела бы его красные белки. — Когда ты вернулся?

— На днях мы собираемся уезжать, — протараторил он и ввёл меня в ступор.

— Уезжать? — беспомощно повторила я.

— Уезжать.

— Но куда? — мы говорили шёпотом. Еле слышно. Я знала свои тонкие стены, сквозь которые слышно всё, чуть ли не дыхание. — И на чём?

— Думаешь, я просто вас бросил на пару дней? — он улыбался, постукивал пальцами по своим коленям. — Я нашёл автобус. Мы не задерживаемся нигде надолго. Здесь мы и так провели всё лето. И здесь было безумно хорошо. Это бесподобное место. Мы встретили тебя, — он гладил меня по щекам, давил на кожу. — В нашей семье произошло настоящее пополнение.

— Зачем нам уезжать? — теперь я понимаю, он просто бежал. И мы сбегали вместе с ним. С места на место.

— Разве ты хочешь всё время держаться за этот город? — я не хотела, и мне было страшно. — Скажи, что тебя ждёт здесь?

— Я не знаю, — я потирала сонные, напуганные глаза. К горлу подступала тошнота.

— Я могу рассказать тебе, — он взял мои влажные от волнения руки. — Мы уедем, и ты останешься одна. В этой тесной квартире, ты вновь будешь обязана выполнять все правила, жить так, как захотят другие. Они будут преследовать тебя, и в конечном итоге ты сдашься, потому что не сдаться будет невозможно. Каждый день тебя будут убивать, пока ты не станешь такой же, как все. И все в этом мире плевали на твой внутренний мир, на то, что ты хочешь разобраться в себе. Тебе никто не подарит время. Деньги, лицемерие и грязь. Каждый день ты будешь видеть несчастные лица рабов этого мира. Этого жалкого человечества. На следующий год тебя отправят в университет, и никому не будет дела до того, хочешь ты этого или нет. Всем плевать на тебя. Все хотят уничтожить тебя. И ты пойдёшь учиться, уедешь в другой город, такой же продажный. Уедешь к людям, которые будут врать тебе в лицо изо дня в день, и которые будут смеяться за твоей спиной, потому что ты отличаешься от них. Потому что ты не такая, как они. Ты особенная. Ты пыталась выбраться из этой серости и обыденности. Из всего неправильного, что их окружает. Но твоя бабушка будет гордиться тобой, ведь ты стала человеком, таким же, как и все. Потому что теперь ты не отличаешься, тебя подчинили. А после того, как ты выучишься — пойдёшь работать по профессии, которую ненавидишь, потому что ты ещё не нашла хоть что-то, что пришлось бы тебе по душе. И не найдёшь, ведь тебе не позволят. И каждое утро ты будешь просыпаться, собираться на работу, будешь смотреть в зеркало, и будешь ненавидеть себя. Ненавидеть свою жизнь. Ненавидеть бабушку. Ненавидеть людей, которые тебя окружают. Возможно своего такого же никчёмного парня, который подался в рабство. Ненависть, усталость и безвыходность — вот что тебя ждёт впереди, если ты не уедешь. Хочешь ли ты всю свою жизнь прожить в страданиях, сможешь ли ты воздержаться от того, чтобы не залезть в петлю, сможешь ли ты смириться с тем, что ты больше никому не нужна? А для своей бабушки — ты лишь игрушка, повод для гордости. Ведь она не любит тебя. Она не позволяет тебе дышать, не позволяет тебе передвигаться и уходить из дома, когда ты захочешь. Это контроль. А для чего ей контролировать тебя? Чтобы её будущая цирковая зверушка, которой она намерена хвастаться перед знакомыми, не сорвалась с её цепи, — он крепко сжал мои руки, я почувствовала, как ноют кисти. — Выбирай. Либо ты остаёшься в этой тюрьме, обречённая на одиночество и тотальное крушение своих надежд, либо ты выбираешь меня и свою новую семью. С которой ты сможешь стать тем, кем захочешь. Ты сможешь найти себя, сможешь остаться с собой наедине, у тебя не будет границ. Не будет ничего, что сможет тебя остановить. И каждый из нас всегда поддержит тебя. Я всегда буду рядом с тобой. Мы исследуем новые места, места, в которых ещё не было людей. Мы будет искать свой рай. И мы найдём свой рай. Потому что впереди нас ждёт вечность. Мы будем бессмертны, ведь времени не существует.

— Дай мне день.

Всё как в тумане, моё неуверенное согласие. Он ткнул пальцем в мои самые громкие страхи. Услышав их, я восприняла всё за чистую монету. Словно он предсказатель и озвучил моё настоящее и несчастное будущее.

— День это слишком много. Хватай вещи, и уходим сейчас.

Но я упёрлась в кровать, не встала, когда он потянул меня к себе.

— Что ты делаешь? — мне показалось, что его щёки покраснели. В голосе звучало раздражение. Я не хотела его отпугивать, больше всего боялась, что он бросит меня здесь. Оставит одну на растерзание внешнему миру.

— Мне нужно попрощаться.

— Попрощаться? Думаешь, если твоя бабушка узнает, она отпустит тебя? — я знала, что он прав.

— Тогда я в последний раз проведу с ней вечер и ночью сбегу.

— Она ходит куда-нибудь? Посещает какие-нибудь места в определённые дни? Что она будет делать в то утро, когда тебя уже не будет? — В первую очередь я всегда представляла ужасные вещи. Как она зайдёт в комнату и не застанет меня и моих вещей. Как она начнёт звонить на мобильник, как её руки будут дрожать. Потом она подождёт меня до вечера, а когда я всё ещё не появлюсь, направится по своим знакомым и заявит в полицию. В голове что-то щёлкнуло. Во мне проснулась дикая жалость и вина.

— Она пойдёт в полицию, — прошептала я. — Меня начнут искать и у нас будут проблемы.

— Тогда оставь записку, — он выглянул в окно, убедился, что улицы по-прежнему пустые. — Но ни слова обо мне, поняла? — я судорожно закивала. — Придумай что-нибудь убедительное, а ночью, ближе к полуночи, приходи к нам. Автобус будет ждать только тебя.

***

Последний день дома прошёл для меня, как в тумане. Я не помню чётко своих действий и своих слов, помню только то, что каждую секунду я чувствовала тошноту и дрожь. Дрожь в коленях, в руках. Слёзы выступали, как только я представляла то, как Франко уезжает. И выступали от мысли о том, что я оставлю бабушку в неведении. Я знала, что она не поверит ни одной записке, ни одним моим словам. Она бросится на мои поиски, поднимет весь город. Она сделает всё, чтобы найти меня.

Она будет называть меня неблагодарной. Считать, что я бросила её. Легкомысленно уехала. Но разве она может понять? Разве она чувствует то же, что и я? Смятение, страх, потерянность и отчаяние. Разве она поймёт, что всё, чем она бредит, все эти вещи, предназначенные для моего блага, будут мне отвратительны? Что люди, дорогие ей, совсем чужие для меня? Я чувствовала притяжение, меня тянуло к ним, как бы сказал Франко, к своей настоящей семье. Близким людям, чьи души казались мне такими родными.

Почти весь день бабушки не было дома, к вечеру она вернулась, к вечеру я была настолько бледна, что в отражении выглядела призраком.

— Ты хорошо себя чувствуешь, детка? — спросила она, приложив ладонь к моему ледяному лбу.

— Отлично, — я лгала. Не хотела, но приходилось.

— Я уйду вечером, — сказала она, — может, поздно вернусь, поэтому не теряй меня.

— Я думала, что мы проведём вечер вместе…

— Прости, Малена, я уже пообещала. Столик забронирован. В следующий раз, — тёмными губами она поцеловала мои блёклые рыжие волосы и отстранилась.

Сияние в глазах, аромат сладких духов. Она бы осталась, знай о том, что сегодня был наш последний день вместе. В голове мелькала мысль о том, чтобы бросить малейший намёк. Добавить в свои предложения скрытое предупреждение. Но язык не повернулся.

Я не хотела, чтобы она остановила меня.

И не хотела, чтобы Франко пострадал из-за меня и моей безответственности.

Ночью я собрала вещи в небольшой портфель. Вещи первой необходимости, которых хватит ненадолго. Тёплые кофты, ведь за осенью придёт зима. Обезболивающие, антибиотики, шампунь, невысокая бутылочка геля, свой блокнот и пара карандашей. Из холодильника забрала припрятанные консервы, свежую булку хлеба и батон колбасы. Не знаю, зачем я так хваталась за еду, но я не представляла, что ждёт впереди. Для меня начиналось моё первое приключение. В новый мир, который пока был неизвестен мне.

После того, как вещи были собраны, я вырвала из альбома белый лист, взяла самый жирный маркер и прописала всего пару слов. Что-то вроде короткой истории о том, что я решаю уехать вместе с парнем моей мечты в другой город к его семье. Неубедительная просьба не искать меня. И неубедительная просьба простить меня. В конце, мелкими кривыми буквами, я добавила короткое люблю тебя, которое совсем не передавало тех чувств и эмоций, бушевавших внутри. Надпись казалась холодной. Чужой.

Во всех комнатах погас свет. Большая записка на самой середине рабочего стола в её комнате. Я не прятала, хотела, чтобы она сразу увидела её. Может в глубине души я надеялась, что бабушка спасёт меня от моей глупости. Но, несмотря на всё, я переступила порог дома и закрыла за собой дверь.

Последний день не вышел таким, каким я видела его ещё той самой ночью. Я не успела попрощаться, не успела провести с ней время и не успела в последний раз услышать её смех или то, как она называет меня — дорогая. И я знаю, почему Франко не хотел давать мне этот день. Он боялся, что я передумаю, и боялся, что смогу кому-нибудь проболтаться. Но он явно недооценивал меня в этот момент. Потому что моя привязанность к нему уже давно переросла в одержимость.

***

Подходя к трейлерному парку, мои ноги задрожали ещё сильнее. Я не увидела света, ни в одном маленьком окне. Гробовая тишина и нулевое движение. Я бросилась вперёд, не веря в то, что не успела. Но потом меня ослепили фары. Завёлся старый автобус, в салоне включился свет, а с ветхих ступеней спустился Франко и пригласил меня внутрь.

— Готова, наконец, мир повидать? — единственное, что он спросил, подмигивая, поднимаясь вслед за мной. И тогда, застав улыбки, радостные лица и услышав то, как громко все засвистели и захлопали в ладоши, увидев меня, я твёрдо ответила, что готова. Ведь в душе не осталось сомнений в правильности моего поспешного решения.