Вне имён

Ольга Витальевна Манскова

Время, когда стираются имена, остаются лишь ники в интернете и клички в подворотне. Когда исчезает история, а культура становится эфемерной. Когда нами подспудно правят тени, а «золотой сон» за компьютером наутро может превратиться в кошмар. Машины становятся очеловеченными, а люди – утратившими смысл… И это – наше будущее?

Борис Гребенщиков

Иллюстратор Ольга Витальевна Манскова

© Ольга Витальевна Манскова, 2022

© Ольга Витальевна Манскова, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-8572-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Интелы и люди

Глава 1. Фрэд: интел

Я — давно уже не человек. Я — интел. Это означает, что у меня всегда масса времени; я уже существую вне этого понятия. Мне не нужно ни есть, ни пить — что, само по себе, отлично, поскольку и горбатиться не надо, на каких-нибудь страшных, придуманных «развитой» человеческой цивилизацией, работах. Класть асфальт по жаре, или бегать на стройке, под бетонными плитами, что, раскачиваясь, проплывают у тебя над головой. Наверное, хорошо быть интелом. Любой человек позавидует, наверное.

Считается, что мы, интелы, всегда и полностью свободны. Но это — не совсем так. Каждый раз, перед нами появляется ряд инструкций: на каких сайтах побывать, кому поставить «лайк», а кому — врезать гневным комментом. А кому — наоборот, убрать все отзывы и отклики. Есть программа обдумывания и более важных проблем, и только потом — следует этап вольного пребывания в мультимедийном пространстве, когда можно смотреть фильмы, читать книги, бродить по игрушкам…

Кто составляет нам программу действий? Этого я пока не знаю. Да и вряд ли узнаю когда-либо. На это, как и на многие другие вещи, у нас стоит запрет, или, как мы говорим, «блок». Вообще, я, наверное, неправильный интел. Большинство из нас о таких мелочах никогда не задумывается. А также, мы не помним о том, кем были при жизни; так устроено, что в этом, компьютерном, существовании от нас остаются только так называемые «наработки» — чистый интеллект, который должен служить на благо обществу. Остальная запись личности при входе в программное обеспечение вроде бы полностью теряется. Но я — наверное, неудачный или неправильный интел. В отличие от многих из нас, я хотел бы знать, кем был прежде, при жизни. Или задумываюсь о том, кто же составляет для нас предписания. Вообще, иногда вспоминаю то, чего не должен вспоминать и думаю о том, о чём никогда не должен думать.

Интел — это, от сокращённого «интеллект»… Вроде бы, вначале звучало так: «Сохранённая единица интеллекта», и планировалось называть нас СЕИ или СЕДИ, но аббревиатура не прижилась. Сперва нас стали называть «интеллекты внутри компа», «интелы компа», а потом — просто «интелы». И всем понятно, о ком или о чем идёт речь. Дело в том, что некоторые продолжают считать нас людьми, а другие — неодушевлёнными предметами, вроде компьютерного вируса или, например, игры такой, повсеместной, внутрикомпьютерной. Я и сам затрудняюсь ответить, что я теперь такое. Набор записанных на кристалле памяти символов, запущенных в сеть? Куда запущенных, где я нахожусь? Эту самую «сеть» нельзя ни потрогать, ни услышать, ни увидеть, если не работает компьютер. Но ведь я живу непрерывно, потому что где-нибудь на планете обязательно работают компьютеры, подключённые к сети. Кстати, компьютерами, похоже, сейчас называются любые устройства с выходом в интернет, будь то реальные компы, или же всякие планшеты, айфоны, айпады, редуксы, анторы, рапперы, свиннеры или тому подобные устройства. Всем стало «до фени», на каком принципе работают все эти штуки. Главным является только то, что их количество уже давно превысило количество людей.

Такова реальность «развитой» человеческой цивилизации. Будучи уже сторонним наблюдателем, я особенно чётко осознал, что есть в ней что-то дьявольское; по странному пути она пошла. Вначале изобрели электричество. И с этих пор, отдельно взятого индивида можно было лишить всего: даже простой возможности видеть лес или горы, для него перестала существовать даже улица за окном — если он работает в ангаре или забетонированном торговом центре. То есть, в коробке без окон, освещённой искусственным светом. И его рабочий день можно стало превратить в рабочую ночь, или же сделать круглосуточным. Замечательное достижение цивилизации! Когда свежий воздух стал благом, доступным не для всех.

Следующим, таким же революционным изобретением, как и электричества, стало изобретение современного компьютера и интернета. При этом, стало возможным заставить абсолютно всех людей подключиться к этой, единой, системе и заставить слить в неё всё: свои данные, свои деньги и свои мысли. И поставить это всё под полный, тотальный контроль.

Вообще, раньше считалось, что был такой строй: рабовладельческий. А от него, мол, человечество идёт ко всё большей свободе, процветанию и счастью… Кто первым придумал эту глупость, я уже и не помню. И не считаю это нужным где-нибудь поискать. Но, никогда не было мира страшней, опаснее и неприютнее современного. Что может быть хуже ежедневной возможности ядерных ударов и развитого терроризма? И глухих контор с глухими к людям госслужащими, от которых по странной прихоти социальных отношений зависит будущность, да и само физическое существование других людей… И… да, в древности были рабы: из числа поверженных и взятых в плен врагов; в наше «счастливое» время таких расстреляли бы или отправили в газовые камеры. Но, пирамиды в Египте строили свободные люди. Быть может, даже с применением магии — так называется наука, уровень которой недоступен сейчас. И пирамиды и храмы эти стоят уже вечность. А что останется от теперешней цивилизации? Горы свалок и крошево стекла и бетона? Мир позднего пластика — так назовут его археологи? Если в будущем будут археологи…

В общем, именно таким, современным, миром людям древней Мессопотамии представлялся ад: ты туда входишь, и вешаешь на вешалку при входе свою душу. А потом, путешествуешь из кабинета в кабинет, где тебя медузят удавьими глазами сотни бездушных, полновластных трупов. Да, и ещё там, в аду, обязательно была пыль. Много пыли.

Мне должно быть всё равно. Ведь я давно не человек. А вот, почему-то это не так. Я — совершенно точно, неправильный интел. И слишком много помню о себе, как о человеке. Хотя и, был лишён памяти, как только обрёл, так сказать, новое воплощение.

Но, я всё же кое-что помню. И называю себя по имени. Другие интелы пользуются сотней ников. Но я — только Фрэдди, сокращённо — Фрэд. Так я себя называю. Почему? Трудно сказать. Это имя я то ли запомнил, то ли придумал. А ещё, я помню осязательные ощущения; я знаю, что чувствовал, когда гладил кота. Когда смотрел на облака или цветы. Когда целовал женщину. Я знаю, как бывает больно, когда сломаешь ногу или порежешься… Я уже давно интел, и — нет, я вовсе не захотел бы вновь стать человеком; разве только, если бы это было нужно и важно другим. Но… я помни чувства. Ощущения. Иногда, будто бы плачу. И думаю, как человек.

Хотя, мне нравится то, что я не человек. Это состояние, в котором я пребываю, избавляет от многих обязанностей. Здесь не надо есть, ходить в туалет, готовить пищу и мыть пол; я всё время здесь, внутри сети, и никто не может выгнать меня «из компа», забрать или сломать мой гаджет. Потому, что у меня нет гаджетов. Это — я есть внутри гаджетов, встроен в них. Хотя, вовсе и не нахожусь внутри какого-либо одного… Не пытайтесь понять: я сам ничего не понимаю. И чувствую себя бесплотным духом или океаном, созидающим сны или беседующим со всеми разом.

Мы, интелы, во многом просто люди. Мы чувствуем и мыслим так же. Это, практически, было доказано. Правда, лишь тем, что никто не смог бы узнать, кому принадлежит та или иная мысль или стихотворение: интелу или человеку. Было исследовано несколько тысяч текстов несколькими сотнями людей-добровольцев. Попадание было чисто случайным. В основном, как считается, нельзя угадать, кто автор текста: интел или человек.

Впрочем, однажды я сам из любопытства поучаствовал в одном поэтическом сетевом конкурсе, который проводился с подобной задумкой: распознавания среди нас, участников, интелов. Не с научной целью, а так, с развлекательной.

Это очень странно, но в тот раз попадания тех, кто оценивал результат, было почти что полным, за исключением двух стихотворений.

Одно из которых было однозначно оценено экспертами, как принадлежащее интелу…

Бесконечны глубины сознанья,

Когда день провалился закатный;

Я, лишенный сна, осязанья

Без конца считаю утраты.

Боль проходит, и жизнь проходит.

Утекает за каплей капля.

И искать меня больше не надо.

И звонить. Я ушёл без возврата,

В вечный сумрак, в котором время

Навсегда показало полночь.

Как помочь слепому увидеть?

Не любимого — можно ль вспомнить?

Но это стихотворение принадлежало живому человеку. И было подписано только именем: Влад.

Наоборот, другое стихотворение, однозначно определяемое, как принадлежащее автору из реала, принадлежало мне…

Как волна омывает тело,

Бесконечно его лаская,

Так души я твоей касаюсь,

Нежно — нежно…

Солнца блики падают в кофе,

Пальцы тонкие пахнут терпко;

Ты с лимона снимаешь шкурку.

Я не знаю, чем пахнет море,

И о чем прокричали чайки,

Только сердце стучит тревожно

В ритме танго…

Когда я был экспертами однозначно признан человеком, я почему-то тут же, немедленно, стёр все файлы, замёл все следы… И таскаюсь только по другим поэтическим сайтам, минуя с тех пор этот. Хотя и сам не знаю, почему…

Но в общем, я считаю, что интеллект человека и его душа живут своей, отдельной и незримой жизнью, никак не связанной — или почти не связанной — с тем, что же собой представляет его тело. Оболочка.

И Влад — или же, Владик — со мной полностью согласен.

Я ведь заинтересовался тем поэтом, человеком, которого признали интелом. Он тоже затаился и больше не казал носа на тот поэтический сайт с его странным экспериментом.

Найти Влада было практически невозможно: только лишь по имени. К тому же, кто мог сказать, реальное ли это имя, действительное, или всего лишь ник?

Мы вообще живём в эпоху тотальной ликвидации имён. Во-первых, повсюду теперь сносят памятники, лишь по той причине, что большинство населения не знает тех поэтов, писателей и художников, которые на них изображены. Но ликвидируются не только имена великих: они уничтожаются незнанием. Нет, сейчас даже самые простые, будничные имена подвержены уничтожению. Так, за ненадобностью. Вначале только клички ребят из подворотен заменяли собой настоящие имена. Но постепенно, зона распространения кличек вышла за пределы уголовного и воровского мира и затопила собой политику, профессиональную сферу, журналистику, и тому подобное. И, конечно же, в целом, абсолютно весь интернет. Уже, под названием «ников». Произошла всеобщая ликвидация употребления имён. Почти везде. Я имею в виду, полные, настоящие имена: с фамилиями или даже с отчествами. Многие люди теперь существуют, в большей части своего времени, без них. Только под кличками или никами. В особенности, здесь, в интернете. Что уж говорить тогда о нас, интелах. У нас и вовсе нет ничего другого, кроме вымышленного обозначения себя.

Итак, я пытался отыскать этого Влада. Сам не знаю, зачем. Я стал проникать туда, куда мы, интелы, можем проникать, но стараемся не делать этого. Я стал заходить в чужую электронную почту, читать чужие файлы. Мы, интелы, запросто «взламываем» пароли: по всей системе интернета, во все компьютеры мира мы имеем доступ… Кроме того, так легко войти и во вездесущие базы данных и всевозможные электронные досье на любого человека… Там имеется всё, вплоть до отпечатков пальцев и личных денежных счетов.

В общем, я нашёл Владика. И постепенно, исподволь, не представляясь иным участником поэтического конкурса и не напоминая о нём, стал с ним переписываться — и, в конце концов, подружился.

И теперь, многое о нём знаю.

* * *

Владик оказался молодым человеком лет девятнадцати или двадцати, и при этом — инвалидом. Но, он не был такой с самого детства, только лет с двенадцати, когда переболел какой-то страшной вирусной инфекцией. И с тех пор. ему отказывают ноги. Он может ходить только на костылях, и ему очень трудно это делать. Чаще Владик перемещается на инвалидном кресле: в основном, у себя по дому. Ну, а если ему помогают и выносят это кресло на улицу, то он может управлять им и едет сам, даже по улице. Владик живёт один, в небольшой, но изолированной квартирке; его очень редко навещают родственники. Чаще — соцработники, по найму; последним он даёт неплохие чаевые. Владик — почти что интел; в том смысле, что большую часть времени он проживает за компьютером; здесь же работает: пишет программы, создаёт сайты. Потому, зарабатывает неплохо; а иначе, ему было бы не на что жить.

В последнее время, я стал ему помогать по работе, и потому он может больше читать, думать и смотреть фильмы. Он такой же одинокий, как и я; и так же, как и я, не ищет фальшивой дружбы и банального сочувствия: только информацию и родственные души.

Именно при беседах с Владиком, со мной произошло нечто странное.

— Погуляем вместе? — однажды, предложил он мне.

— Где? Зайдём в какую-нибудь компьютерную игру онлайн?

— Нет. Не хочу. Они все тупые. И всё там — не настоящее. Нет, знаешь, я иногда… Люблю гулять по Питеру. Я очень люблю свой город, но ограничен в возможностях. И тогда… Я придумал гулять по Питеру по карте «гугл». Зайди в эту карту, выбери улицу. А внизу там есть такой жёлтый мурзилка… Захвати этого жёлтого мурзилку, Фрэд — и закинь его на улицу. Или, к примеру, в Эрмитаж… Только, давай согласовывать места, и сделаем это вместе.

И мы… отправились «гулять». Владик тоже гулял, вместе со мной, по карте «гугл»… Мы с ним гуляли по виртуальному Петербургу, рассматривая улицы и окружающие дома. Когда перемещаешься по карте «гугл», можно посещать только те улицы, которые оцифрованы; а есть места абсолютно непроходимые, и там надо или разворачиваться, или бегать по кругу, а иногда — неожиданно проваливаешься куда-нибудь, например, в соседнее с улицей кафе, которое кто-то заснял. Я люблю гулять по Эрмитажу, Летнему саду и храмам: там есть много оцифрованного пространства.

Мы с Владиком, вместе, с тех пор, часто гуляли по карте Питера, вдоль оцифрованных улиц… Владик узнавал знакомые дома, в которых бывал внутри, и рассказывал мне, что там находится. А потом, уже нагулявшись вдоволь вдоль улиц и набережных, мы снова цепляли в углу карты жёлтого мурзилку — ну, который падает вместе с нами внутрь неё… И прыгали уже в конкретную точку.

В тот раз, мы прыгнули в Летний сад…

Замелькали вокруг нас деревья, по кругу, заметались и статуи, быстро-быстро; мы пошли по этому кругу — и нашли выход, и внедрились вглубь аллеи… Главное было, не нарваться потом на неоцифрованный тупик: при этом чувство всегда такое, будто ударяешься о что-то.

— А мы с тобой — пойдём, погуляем по карте «гугл». Пусть другие гуляют по разным странам, по морскому песку, или по Канарам… Мы в других просторах, не так приятных. Но, выход здесь есть, и, вероятно, мы ещё погуляем по карте «гугл», — мурлыкал себе под нос Владик, слышимый мной, благодаря включённому чату. А люди на карте «гугл» почему-то всегда были размазанные: руки отдельно, торс отдельно; или — размытые вовсе, как привидения. Но, так гулять — лучше, чем никак. Большинство людей не могут гулять никак. Они работают и спят, и только. А мы с Владиком всё же можем гулять по Петербургу! Пускай, виртуальному… Такое удовольствие доступно тоже не всем: лишь тем, у кого хороший компьютер с большим экраном. Или… для тех, кто уже тут, в компьютере, живёт…

Вот мы путешествовали так, довольно долго, среди статуй и размазанных компьютером людей. Владик бывал там когда-то в живую, у него была ностальгия… А у меня? У меня — тоже… Может, я тоже жил в Петербурге? Я не знаю. А может, это была ностальгия по прогулкам? Становясь интелом, забываешь свою человеческую жизнь. Если только, не прочитаешь внезапно что-нибудь о прежнем себе. Говорят, что бывает и такое. И говорят, что для нас это очень вредно, почти смертельно.

Вдруг… Там, в Летнем саду, я почувствовал, как ветер треплет мои волосы, как шелестят листья… Увидел, как мы приближаемся к большой чаше, что у самого входа — и выходим к ней тем путём, который обычно был не доступен: вроде бы, он не был никем оцифрован… А потом, мы идём мимо Михайловского замка, выходим на Невский… Прохожие вокруг неожиданно приобретают реальные очертания, их даже становится возможным разглядеть… Услышать их голоса. Что с нами происходит? Мы вышли в действительный мир?! Кажется, что люди вокруг — живые… Или это… мне лишь кажется?

Я почему-то сильно испугался…

— Владик, где это мы? — спросил я.

— Что ты сейчас видишь, Фрэд?

— Невский. На пересечении с Фонтанкой. Аничков мост. Загорается зелёный, и мы переходим улицу, идём по мосту. Внизу — плывёт прогулочный картер…

— Тогда… У нас это получилась! Ты в моих воспоминаниях, Фрэд… В моих воспоминаниях. Будучи мальчишкой, я часто гулял здесь, по городу. И сейчас… вспомнил именно это.

— Разве, такое возможно?

— Что именно?

— Видеть чужие мысли… Гулять по чужим воспоминаниям.

— Не знаю.

— Здесь хорошо. И это… Совсем и не похоже на чьи-то воспоминания. Похоже, что это просто жизнь.

— Воспоминания — и есть жизнь. И здесь нам действительно хорошо, но мне нельзя долго зависать. Мой мозг не компьютер. Если зависнет — меня спасут только врачи, — пошутил Владик.

— Тогда что, идём обратно, в карту? — спросил я.

— Нет. Фрэд, выходим пока в письменный чат, — ответил Владик.

— Что это было? — снова спросил я в чате.

— Думаю, эмоциональная связь… И, если она есть, я полагаю, что ты сможешь, если сильно захочешь, иногда увидеть меня в реале. Люди для таких видений внутренне сосредотачиваются. А потом — их внезапно будто бы выносит наружу, хотя и ненадолго. И они видят то, что не должны видеть: другое пространство. Например, лёжа на диване, я так иногда могу видеть солнечную улицу. Но ты… думаю, тебе надо сосредоточиться не внутри, а снаружи. Может, как бы забыть о том, что ты — внутри компьютера. И тогда, ты… возможно, увидишь мою комнату. И меня. В реале. Так, как только что мы видели реальных прохожих. Только, тебе надо очень этого захотеть — и думать только обо мне.

— А ты будешь ещё, снова, гулять со мной по карте «гугл»?

— Да, — ответил Владик. — Обязательно. Я снова буду там, с тобой…

Наверное, примерно так люди пытаются выйти из тела и совершать астральное путешествие… А я пытался выйти из сети. Вырваться из интернета. Увы, полного выхода не получилось. Я остался в сети. Но… Вскоре понял, что иногда могу хотя бы видеть то, что происходит за её пределами!

Например, комнату другого человека, улицу, город… Я могу путешествовать сознанием. Хотя и, оставаясь по-прежнему внутри сети, как бы обитая там. Сеть интернета, в каком-то смысле — моё тело.

Через несколько человеческих дней, как я полагаю — у меня это получилось. Причём, попал я не куда-нибудь, а по назначению. Именно, к Владику. При этом, я действительно увидел его, в комнате, за компьютером. И, хотя я не вижу глазами, я воспринимал мир, полностью как человек. Удивительно, но Владик сразу почувствовал меня, и сказал:

— Привет, Фрэд! Это ведь — ты? Молодец, у тебя это получилось! Я тебя ощущаю…

В тот, первый, раз, в реале я был недолго. Но, я там реально был…

Глава 2. Мария: всё не так…

Она впервые открыла эту дверь своим ключом… Теперь у неё был собственный ключ. Так они договорились: Маша первой пришла сегодня, и сама открыла дверь. Девушка шумно вошла, сняла шапочку и стряхнула с неё дождинки, потом стащила узкие сапоги без молнии. Николая дома ещё не было: он сегодня немного задержится. Но Маша и собиралась прийти раньше и слегка навести порядок. Она сняла с плеча большую сумку с вещами, отнесла коробку с тортом на стол, цветы поставила в вазу. Вернулась в коридор, сняла куртку. Потом достала чайные чашки, заварник, салфетки, выложила на тарелку фрукты. Прибрала в комнате, подошла к зеркалу в прихожей, достала из сумочки косметичку и не спеша накрасилась. Включила электрочайник, заварила чай и стала ждать.

Но, в ожидании прошло уже полчаса. Ну, и где же он? Почему Николай опаздывает в такой день — день её рождения? Куда же ещё он мог пойти после занятий, и даже не предупредить об этом? Они ведь договаривались на шесть…

Маша ещё долго так просто просидела, без мыслей и дел. Только ждала и беспокоилась. Ей не хотелось ни читать, ни включать компьютерные игрушки. Было неуютно и почему-то тревожно.

Наконец, в коридоре послышался звук проворачиваемого в двери ключа, и Маша побежала встречать Николая…

Он грузно ввалился в квартиру, обвёл прихожую странным, незнакомым ей взглядом.

— Коля! Почему ты так долго?

Николай посмотрел, будто не на Машу, а сквозь неё. И был сейчас… чужой. Абсолютно чужой. И от него откровенно пёрло сигаретно-алкогольным перегаром. Девушка удивилась: раньше Николай никогда не курил, он же спортсмен. И, конечно же, не выпивал. Что случилось? Или… это и есть настоящее его лицо, а до этого он только притворялся хорошим: пока не втёрся в доверие? И почему он с ней… так?

— А… Совсем про эту забыл, — пробурчал тем временем Николай, и поморщился, — А меня ж предупреждали…

Он зашёл из коридора в комнату, не разуваясь. Окинул мрачным взглядом цветы, тортик и общую прибранность. Вернулся, закинул во встроенный шкаф у двери большую незнакомую ей сумку. И сказал громко:

— Зря старалась! Не фиг сейчас дома сидеть, поедем на одну вечеруху. Там всё будет: и бухло, и танцы. Не поедешь — так я один тогда выдвигаюсь.

Маша сознавала, что Николай странно выглядит и странно себя ведёт. Как совсем чужой и незнакомый ей человек. Тем не менее, она решилась не уходить домой сейчас же, а поехать вместе с ним. Чтобы выяснить всё до конца. Раз и навсегда. Что же произошло? Почему он вдруг так сильно изменился? Девушка была шокирована до полного ступора. Она безэмоционально оделась, натянула узкие сапоги. Шапка где-то потерялась. Наверное, упала вниз, на кучу обуви, сумок и пакетов во встроенном шкафу… Ну и ладно.

Общество, в которое Маша попала вместе с Николаем, было ей совершенно незнакомо. Они оказались то ли в ночном клубе, то ли в танцевальной студии, как она оценила чуть позже. Но в то же время, это помещение являлось и обыкновенной частной квартирой.

Потому, вначале они вошли в подъезд, ничем особо не примечательный, и поднялись по лестнице. Николай позвонил в дверь одной из квартир, пропустил Машу вперёд и приобнял её за плечи. Или, просто сгрёб в охапку, как-то совсем бесцеремонно, как никогда не делал прежде. И выставил перед собою, как щит.

Дверь им открыла знойная брюнетка с длинными стройными ногами и с необычайно острыми кроваво-красными ногтями, которые бросались в глаза сразу. Глаза незнакомки небрежно зафиксировали Машу, с пустотой взгляда. И, блеснув недобрым фиолетовым огнём в своей глубине, с презрением оторвались от девушки. По всей видимости, она оценила её не годной себе в соперницы. Зато, Николая брюнетка осмотрела более заинтересованно. И стремительно вцепилась в его руку своей наманикюренной лапкой. Уверенная в блеске своего очарования, она взяла Николая под руку — и увлекла вперёд. Бойко защебетала что-то о своей радости видеть такого замечательного парня в столь скучный и ничем не примечательный вечер. В обществе, где сегодня никто не может удовлетворить её глубоко интеллектуальную душу.

Маше не оставалось ничего другого, как последовать за этой парой, закрыв за собою входную дверь.

— Кстати, что это с тобой за девица? Простушка, и одета не модно, — услышала она впереди себя.

Николай, полностью очарованный незнакомкой, только громко гыкнул.

Они миновали прихожую и очутились в зале: в довольно тесной для такого количества народа комнате с зеркалами и тренажёрами. Может быть, так тесно здесь бы и не было, но сюда же притащили, явно из кухни, стол, с разного рода яствами и напитками. И он громоздился теперь посередине. Вся без исключения публика была в той или иной стадии алкогольного опьянения. У стен была пара диванов, а за столом — стулья, но мебели явно не хватало на всех, и кто-то сидел прямо на паркетном полу, а кто-то пытался танцевать.

— Мне нужен Крот. Или…, — начал Николай.

— Всем нужен «Крот»! Хорошее средство для мытья раковин, — пошутил кто-то.

— Или Боров, — закончил парень. — Срочно.

— Крот будет. Позже, — ответила его собеседница жёстко. — Кстати, я ещё не представилась… Альбина, — и брюнетка улыбнулась натянутой улыбкой, обнажив зубы до дёсен.

— Николай, — представился ей ответно спутник Марии.

— Пойдём, Коленька, потанцуем! Думаю, твоя дама тоже не останется в одиночестве надолго, — предложила Альбина. — Я сейчас поставлю забойный музон!

Маша присела на только что освободившееся кресло в углу, которое не сразу заметила, откинула с лица выбившуюся светлую прядку волос. И теперь с ужасом наблюдала, как парень, которого она до недавнего времени любила и который, как ей показалось, любил её, лихо отплясывал… с первой попавшейся ему под руку стервой. Будто чья-то невидимая ледяная рука несколько раз сжала её сердце, а затем оно наполнилось едкой и не щадящей злобой.

«Музон», реально, был «забойный». То есть, действительно рассчитанный на полный вынос мозга. Казалось, что-то дьявольское и зловещее вплеталось в эту какофонию звуков и перемалывало кости черепа. А танцующие под него люди казались дрессированными собачками, попавшими под влияние своего невидимого, но властного хозяина, который заставил подчиняться беспрекословно эти безвольные души. Что-то ревело, било, скрежетало и бесилось. И будто большой смерч, образованный этой странной вибрацией, вырвался, наконец, наружу и полностью сокрушал теперь всё и вся, сметая всё светлое вокруг себя на огромном пространстве, разделяя людей и навсегда отбрасывая их друг от друга… И Маша вдруг ощутила, что она и Николай отныне и навсегда разъединены этой мощной, дьявольской силой…

Ей стало страшно. Но главное, что ей было сейчас нужно, стало срочно для неё необходимым — это ветер и свежий воздух. Немедленно, поскорей вырваться отсюда! Иначе её, наверное, прямо здесь и сейчас вывернет наизнанку, вытошнит зелёными соплями… Неужели, это именно так, совсем не эстетично, выходит ушедшая любовь? Тошнотворный клубок, сформировавшись, как показалось, в сердце, застыв болью, стал подниматься вверх, к горлу, и ей стало муторно и противно.

Входная дверь квартиры сейчас, когда Маша снова оказалась в прихожей, была закрыта лишь на цепочку. Сняв её, Маша открыла дверь и вышла на лестничную площадку.

Ледяной злобой саднило сердце. Комок боли, что подступил к самому горлу, казалось, вырывался наружу. Но, вдобавок ко всему, её действительно вырвало, и прямо на лестницу. А потом, она услыхала снизу шаги и голоса… Сюда поднимались люди. Маша посмотрела вниз, вгляделась в лестничные пролёты: там мелькнули фигуры двух плотных мужчин. Ей абсолютно не хотелось сейчас, в таком виде, попадаться кому-либо на глаза. Потому, вместо того, чтобы теперь спускаться, Маша, толком сама не осознавая, зачем, спешно устремилась по лестнице вверх… Будто, от всех убегая.

И уже сверху, она слышала, что незнакомцы звонят именно в ту же самую квартиру. Кроме громкого звонка, ещё их грубые, громкие голоса, со смесью матерных выражений, донеслись до девушки.

Тем временем, она вскоре добежала до самой верхней площадки. Её тупик заканчивался обшарпанной, чуть приоткрытой дверью: она вела то ли на крышу, то ли на чердак. Маша рванула на себя эту дверь со злобным остервенением.

«Вот и всё. Это — конец наших с ним отношений… Но, почему так гадко на душе? Можно подумать, что я разбиваю кому-то сердце, предаю давнего друга. Будто, совершается что-то непоправимое, и мир разбивается на кусочки, а вся моя жизнь — вдребезги… Вот и всё… С этой пустой и полутёмной площадки, где нет квартир, дверь ведёт, скорее всего, на небольшой чердак, а с него — есть выход на крышу… Прыгнуть?», — промелькнула шальная мысль, в миг отчаянья…

За незапертой железной дверью действительно оказался тёмный, захламлённый чердак. Он был огромен, во всю длину и ширину старого, вероятно, доходного дома. Совсем неподалёку от входа, в маленькой постройке, заключённой во внутренности чердака, была лифтёрная. С изображением черепа и красной молнии на двери. Над дверью лифтёрной тускло светила всё же не выбитая и не скрученная лампочка. Мотор внутри пустоты за железными дверями в это время загудел и заскрежетал: наверное, лифт в доме был очень старый, — и Маша вздрогнула от неожиданного громкого звука.

Она прошла дальше, вглубь чердака, присела за старой деревянной балкой или перегородкой на пустой ящик. Выхода на крышу на чердаке не оказалось. А здесь, в глубине, сразу за перегородкой, было темно и пыльно. Но неподалёку от старого ящика, на котором теперь сидела Маша, были разбросаны фанерные коробки и громоздились кучи битой штукатурки, на которые издали падал косой свет от тусклой лампочки, освещая также пустые бутылки, окурки, мятые пачки из-под сигарет, использованные одноразовые шприцы. Судя по этому мусору, здесь, на чердаке, иногда собиралась местная шпана. Но Маше сейчас было всё равно. Она сидела и тихо плакала, сдерживая бурные рыдания, но не сдержав слёзы. Непрошенные, они всё стекали и стекали по лицу потоками, и, отрываясь, падали на куртку.

«Вот так. Всё банально и до одури прозаично. Как там, в поговорке? Все бабы — дуры, мужики — сволочи, и счастье только в труде?»

Незаметно грустные и циничные мысли сменились беспощадными воспоминаниями о тех моментах жизни, в которые она безнадёжно и неумолимо в кого-нибудь влюблялась. Эти воспоминания разных встреч промелькнули в её сознании в считанные минуты, но принесли не облегчение, а затаённую грусть и ещё большую безысходность. Пронеслись мимо, не оставив следа в её жизни, маленькие увлечения, которые увенчались любовью к Николаю. На этом и остановилась теперь память, рисуя картины их первой встречи.

А познакомились они случайно. Маша тогда, как и сейчас, была студенткой биофака. Приехала из провинции, жила в общежитии. А Николай был коренным петербуржцем…

К тому времени, она уже знала, что Питер — город замкнутых одиночеств. И, в то же время, город страстей, чувств и размышлений. А ещё, сплошных и скорбных обсуждений этих страстей, чувств и размышлений, — повсеместно, везде, со всеми: от лучших подруг и друзей до случайных прохожих. Питер предстал Марии именно таким… Городом, переполненным до краёв чувствами, не выраженными внешне эмоциями, подавленными в себе талантами. Городом не свершившихся, но великих надежд.

Об этом плакали и кричали стены, об этом шептались и пели люди. Это чувствовалось везде. Одиночество рыдало в постелях длинными и тихими ночами, в комнатах, напоминающих своею пустотой гробы. Или же, наоборот, ютилось на общих кухнях, под дым сигарет, кофе и пива, под песни под гитару хором, на застольных вечеринках. Там оно, одиночество, тоже присутствовало. Быть может, ещё более ощущаемое вот так: в толпе.

Всё в этом городе было переполнено невысказанными и невыраженными идеями, не воплощёнными начинаниями… Ввысь, к далёким мирам и созвездиям, уносились несбывшиеся мечты и воспоминания былого — и, чем большим было реальное расстояние между людьми, тем сильнее кричали затаённые страсти, тем громче звучала музыка не выплеснутых наружу эмоций.

Чем больше было запретов, подавлений, тотального контроля и репрессий — во все исторические времена, что тихо шелестели до сих пор на этих улицах, прятались здесь в зданиях и подворотнях — тем ирреальней были мечты, тем сильнее был бунт. Тем безнадёжней была невысказанная боль, отравляющая пространство несбыточностью и безутешной безысходностью. Город великой славы и великолепнейшей красоты — но также и декабристов, бомбистов, нечаявщины и революций… Город противоречивый: великолепный, строгий, стройный — и самый таинственный, тайный, запрятанный вглубь.

Отстуканные на клавиатуре компьютеров или нарисованные кривым росчерком на сенсорном экране художественные опусы-дневники, плавающие на просторах Глобального Общего Сознания, в довольно большом проценте от всего русскоязычного интернета, принадлежали именно питерцам. Как и расписанные стихами подворотни старинных кварталов, подъезды исторических зданий, и стены в граффити…

Маша полюбила всем сердцем этот странный город, полюбила сразу — и навсегда.

Она любила гулять одна по его улицам, всегда узнавая что-либо новое: про здания, про людей, которые здесь жили когда-то… А вот знакомиться она не умела. И никогда бы не познакомилась с Николаем, не будь у неё тётки, которую она называла просто Светкой… В Питере сложно знакомиться, в особенности, когда основная интеллектуальная жизнь перебралась в интернет.

А в последнее время, благодаря появлению ЭМЧ (электронной модели человечества, то есть, общей совокупности сохранённых единиц интеллекта), Глобальное Общее Сознание, как иногда теперь называли интернет, поглотило в себя интеллектуальный мир почти целиком. Электронная Модель Человечества — стала реальностью, практически затмившей человечество физическое. Входя в интернет, отдельные лица неизбежно соприкасаются теперь с миром интелов и общаются в первую очередь с ними.

Такое положение дел в некоторой степени сделало обыкновенных людей как бы людьми второго сорта, во всяком случае, в глубинах информационного мира. Постоянные обитатели наиболее продвинуты в нем, и у них больше времени… Бесконечно больше. Потому, они зачастую относятся к физическим людям, как к братьям своим меньшим.

А это вызвало даже бунт у некоторых представителей реала. Их протест против вечного просиживания за компом всего свободного времени выразился в том, что появились «нью-натуралы», декларирующие любовь к «натуральным» посиделкам и вечеринкам «вживую», а также к выездам на природу, спорту и танцам, к чтению бумажных книг и театральным кружкам. Нередко среди нью-натуралов встречались и весьма экзотические культы: нео-язычество, различные эзотерические движения, и даже так называемые «сетеборцы», которые объявили интелов прислужниками дьявола, поскольку они, по их мнению, не имели души.

На одной из вечеринок, организованной как раз таки для культивации живого общения, хотя и без нью-натуралов и сетеборцев, Маша и оказалась, и всё благодаря своей тётке, которая была коренной петербурженкой, а старше — всего на десять лет. Подобные вечеринки устраивались посредством приглашения к себе в гости через интернет. Собирались фрэнды, ещё не состыкованные в реале, а также, их знакомые.

А Маша в тот день вовсе не намеревалась попадать на большую тусовку. Просто, заглянула к тётке, почти случайно: бродила по Питеру, близ тех мест — вот и зашла мимоходом. И застала Светку: даму с резкими, угловатыми чертами фигуры, с вечной длинной чёлкой, выкрашенной в фиолетовое, — уже в коридоре. Светка красила тушью ресницы перед большим старинным зеркалом в резной деревянной раме, и уже собиралась выходить.

— Пойдём со мной, матрона! — предложила она довольно бесцеремонно: это было полностью в её стиле. — Посидишь, поглазеешь. Может, с парнем каким познакомишься. Пора бы уже!

Конечно, Маша вовсе не собиралась на каком-то странном сборище искать себе жениха, но со Светкой спорить не стала: себе дороже, та ведь обсмеёт тогда по полной. Да и почему-то в тот день ей совершенно не хотелось спешить в тесную комнатку общежития, где вплотную стояли двухъярусные кровати, чтобы предаться зубрёжке. Слегка поднадоело. Так что, можно было и слегка развеяться.

Подругу Светки, к которой они тогда направились, все без исключения звали Тётя Валя. Именно так, и никак иначе. С двадцати двух лет: с тех пор, как она приехала в Питер из Тамбова искать работу и новую жизнь, полную приключений. Тётя Валя была коренастой и плечистой, но с узкими бёдрами: с такой нестандартной для женщины фигурой. Она всегда стриглась сама, очень коротко, под «бокс». Работала где-то бухгалтером и в одиночку воспитывала сына.

И, как оказалось, эта самая Тётя Валя жила в коммуналке… Самой настоящей, весьма классической. Мария и не предполагала, что такие коммуналки до сих пор существуют: с лепными украшениями в виде кариатид по углам, с детьми, которые катались на велосипедах по длинным коридорам… Этакий реликт коммунального прошлого, сохраняемый веками.

У Тёти Вали не было ни кухонного комбайна, ни прочей «машинерии», как она выражалась. И, как самую молодую из собравшегося за столом общества, именно Машу послали на кухню мыть чашки и блюдца.

С Николаем, который пришёл к своему приятелю в гости и как раз выходил из комнаты напротив, Маша столкнулась в коридоре, и при этом чуть не уронила с подноса пойманную Николаем на лету чашку. Почему-то он извинился перед ней, хотя, это ведь она на него налетела, улыбнулся своей обаятельной улыбкой. Николай вызвался помочь Маше: дошёл с нею до кухни и распахнул перед нею дверь. А потом, долго развлекал Машу беседой, пока она мыла посуду. Николай как-то сразу ей приглянулся, она почувствовала его надёжность, душевную теплоту. Он понравился ей ещё тогда, на той самой кухне. И Маша постоянно ловила на себе его изучающий, пристальный взгляд из-под короткой чёлки светлых волос. Вскоре вся посуда была весьма тщательно и неспешно перемыта, но поднос с чистыми чашками и блюдцами ещё долго продолжал оставаться на кухонном столе, застеленном невзрачной клеёнкой в мелкий цветочек…

Внезапно Машины воспоминания были прерваны неожиданным и грубым вторжением. Дверь, ведущая сюда, на огромный и пыльный чердак, вдруг заскрипела и распахнулась. Послышались грузные шаги и, кажется, те же самые грубые мужские голоса, которые она недавно слышала на лестнице.

Маша затаилась, спиной вжавшись в деревянную балку. Все слова довольно громкого разговора незнакомцев теперь доносились до неё чётко и звонко. Как ни странно, на чердаке была очень хорошая акустика.

Потом девушка развернулась, из темноты уставилась краем глаза, скрытая за деревянной подпорой, на двух незнакомцев. Наверняка, это были именно те двое, которых она уже видела, когда глядела вниз, в пролёты лестницы.

— А я сяду в кабри-о-лет, и поеду куда-нибудь, — пропел один из них басом. Грузный, приземистый и плотный.

— Дурацкая песня, — заметил другой, повыше и постройнее, фальшивым тенором. — И где они её откопали? Но водка была хорошая, натуральная, — и он смачно икнул. — Ну что, Логово, колись, где у тебя здесь нычка?

Порывшись немного в карманах и закурив, «бас» неспешно ответил:

— Да здесь она, прям в лифтёрной. Там ниша есть, она была всяким хламом завалена, и лифтёры туда по любому не совались: не к чему им там рыться. Я там, по уговору с ними, товар и беру. Он брезентовухой прикрыт. А замок на дверях — примитивный, навесной, легко вскрывается. Ведь, кто сюда сунется? Бомжи? Так тут-то не поспишь: лифт рядом с головой будет грохотать.

— Так, это — того… Забираем груз по-быстрому — и в тачку. Шеф уже наверняка подъехал. Клиента видал? Того, высокого, что на девку совсем навис. Это — он. Дозреет — будет на нас пахать. А пока — пусть погуляет ещё маленько, немножко тело освоит…

— Сомневаюсь я, Стерг, что план ваш выгорит. По поводу Клиента. На точку, пожалуй, он будет вхож, но вот с мозгами, как я погляжу, у него сплошной трабл. Не наш он. Заморочный больно, и, хотя интел не должен быть нюней, но этот — совсем потёк. На всех баб вешается — ни одну не пропустил, наверное.

— Это он просто дела ещё не нюхал. А управляемости ему вскоре шеф добавит. Он будет полностью наш. И мозгами, и телом. А что от спиртного вмиг окосел — так хозяин тела спортсмен был, непьющий!

— А всё же, Стерг! Не моё дело, конечно, шефу виднее, но что, если в его, не полностью идентичные натуральным, мозги придёт что-нибудь вовсе нечеловеческое, и он выйдет из-под контроля? Ведь подобных ему ещё не было, не так ли? Не опасно ли это?

— Разве что — сбой программы если… Но это — вероятно мало. Да и шеф, настоящий Царь, в этом случае сбой отследит. Он считает, что, раз Клиент настроился на чужую человеческую матрицу, то он получил базу данных для управления чужим телом. И для дальнейшей работы, значит, годен. Только, немного освоиться должен, с управлением чужим телом.

— Вполне вероятно.

— Ну, на крайний случай, убьём его, и получим программу невозврата для того… Настоящего. Если набедокурит по полной, надо будет это тело вовсе ликвидировать, а то — вдруг наше дело всплывёт. Лично мне жаль, конечно, будет реального парня, застрянет он тогда навсегда в «кубе». Хотя, и вернуться из «куба» после того, что натворит интел, обратно в тело, отвечать потом за всё… Прежде всего за то, что выдал своих — тоже вариантик ещё тот… Не завидую этому парню. Но, всё же, эксперимент есть эксперимент. Сложный, вдобавок. И того стоит. Риска такого. Но, именно потому, нам и нужен был Крот — ну, чувак тот мелкий, из научного центра. Только он в таких делах сечёт. А ещё, даже Крот опасается, что всё может пойти не так. Поговаривают, что этот интел из «куба» — как бы уже и вовсе не интел… Ну, то есть, он не совсем такой, как другие интелы.

— Чем — не такой? Он же с Царя писан?

— Ага. Вот именно. А как ты думаешь, прижился бы интел Царя в сети?

— Ха-ха… Ведь он совсем наумняк не строит.

— Вот именно. Потому, вне тела — не жилец. И до запуска его хранить можно было только в «кубе», причём, недолго.

— А «куб» — это тот приборчик, чёрненький?

— Вроде бы, да. Его при мне так и называли: «чёрный ящик». Похож на те, куда нормальных интелов записывают, но другой немного. Но, харе тебе курить, Логово! Открывай уже! — скомандовал тот, кого называли Стергом.

Послышался скрежет железных дверей, а через некоторое время эти двое дружно проволокли через порог лифтёрной какой-то тяжёлый груз.

— Чёрт! Я башкой треснулся! — послышался голос.

— Двери здесь низкие — просто мрак! Передохнём немного — рука устала. Опускай!

— Стерг, а ты на этих трясульках девки не видал? Ну, той, что с настоящим была? Помнишь, когда мы за ним, настоящим, следили, так их вместе несколько раз видали?

— Нет, вроде как. Может, она в туалете или на кухне плакала. Милый другой козой увлёкся.

— Шеф сказал, чтобы мы за ней внимательно следили: вдруг та заподозрит чего… Ещё забьёт тревогу. И сдаст нашего, как человека в неадеквате.

— Это мы ей полный неадекват устроим, на всякий случай, — хихикнул Стерг. — В особенности, если что не так из-за неё пойдёт. Попадёт тогда к Кроту и его компании…

— В смысле — убьют медики девку? Под видом операции?

— Ну, что ты! Зачем так сразу — и убивать! Может, вырежут только какой-нибудь не слишком нужный орган… Например, почку. Месяцев шесть в себя приходить будет. А за это время дело и сделается. Так — и проще, и с пользой. Орган продать можно. Пошли, что ли? Хватай товар снизу, а я — спереди зацепил!

Когда шаги спускающихся по лестнице незнакомцев, которые даже не удосужились закрыть за собой дверь, полностью стихли, Маша вышла из своего укрытия. Странные и страшные слова и напугали её, и в то же время отрезвили от личных, глубоко внутренних, переживаний. А также посеяли множество размышлений. Что-то неясное, но жуткое до озноба почудилось ей в словах незнакомцев. И, хотя и не было в том полной уверенности, но Маша почему-то решила, что говорили они именно о Николае… А в конце разговора даже упомянули о ней самой. Что происходит? Как в дурном сне. Чертовщина какая-то…

Она спустилась по лестнице. И решила сейчас же отправиться домой: то есть, срочно вернуться в общежитие. А до этого, съездить и забрать на квартире Николая свою сумку с вещами: ключ у неё ещё по-прежнему был в кармане.

Глава 3. Фрэд: начало поиска

Я стал иногда приходить и смотреть, как выглядит Владик и чем он занят. А потом — возвращался в компьютер, и мы болтали в одной из социальных сетей. Я рассказывал ему о том, что видел и чувствовал в его комнате.

— Упражняйся так, продолжай ко мне заходить. Или, куда-либо ещё. Попробуй видеть мир вне интернета, — посоветовал мне Владик. — И тогда… Мне не будет за тебя страшно.

— Страшно за меня? Почему?

— Ты ведь мой друг.

— Я знаю. И ты — мой друг. Навсегда.

— Я не люблю терять друзей, — сказал Владик. — Очень не люблю. По какой бы причине они от меня не уходили.

— Я не уйду.

— Понимаю, ты думаешь, что вечен. Но, ты знаешь… Хотя я и компьютерщик, но стал им поневоле: мало какие специальности мне подходили, в связи с ограничением физических возможностей. И… я боюсь, что интернет — создание не только людей. Не считай меня сумасшедшим: у меня есть повод так думать. Но, это пока что бездоказательно. И я опасаюсь, что те, кто его реально создал, в один прекрасный миг его и уничтожат.

— Уничтожат? Зачем?

— Мало ли… Я не знаю их планов. Но, ты не бойся уничтожения интернета. И тех, кто им правит. Они не властны будут над тобой… Впрочем, забудь: может быть, это лишь — мои напрасные, надуманные страхи. Я когда-то входил в интернет-секту, под ником, конечно… Там собирались люди, которые считают, что, если у человека есть действенный интел, а сам человек умер — то есть, потерял оболочку, тело — то его душа может переселиться в интела, существовать в компьютерной сети. Конечно, если только интела запустили в сеть почти сразу после смерти его хозяина, не более трёх суток если прошло. Именно у таких интелов, существующих внутри сети, есть души. Они по-прежнему здесь, хотя должны быть в ином мире… Нас сочли деструктивной сектой и прикрыли. Приписав нам ненависть к интелам. Да, мы были как бы против их существования — но вовсе не потому, что не любим вас, внутрикомпьютерных людей. Просто, вас кто-то обманывает. Или же, нас, людей. Нас всех обманывают, создавая вместо реального бессмертия удобный компьютерный мирок виртуальной реальности, вызывая привыкание к ней — причём, в среде людей умных, чей интеллект при смерти не разрушается, а способен и после функционировать. И тогда, вместо иных миров и освобождения, будущие интелы залипают в мир, им привычный: внедряются в сеть. Если, конечно, кто-то «запускает» в сеть записанного и сохранённого интела. Слепок мозга умершего человека… Прости, Фрэд, я не сказал ничего лишнего? Не сделал тебе больно?

— Нет, — ответил я, хотя этот разговор вызывал у меня странную, и довольно болезненную реакцию.

— В общем, Фрэд, ты — единственный интел, с которым я подружился, и с которым могу обсуждать подобные вещи. Потому и завёл этот разговор. Мы с тобой, как я считаю, поставили эксперимент… И ты, как оказалось, можешь видеть… То, что за пределом сети, и должно быть за пределом твоих возможностей.

— Да. Я нахожу это довольно странным — и даже поразительным.

— Мы продолжим эти наши эксперименты. Если ты будешь думать обо мне — то, пытайся попасть ко мне. Можешь прогуляться и куда-нибудь ещё — но потом, в этом случае, ведь никто не подтвердит тебе правильность твоих видений. А я могу выслушать тебя и сказать, что всё, что ты видел — таким и является. Что это не твоя выдумка, Фрэд.

А потом… Потом мы с Владом снова, до бесконечности, гуляли по Питеру, по карте «гугл». Попадая то в осень, то в весну, то в зиму; он узнавал те места, что видел в реале совсем мальчишкой, и мы вновь и вновь, до бесконечности, кружились по улицам.

Однажды, он смог выбраться в город. В реальный город. Он тогда называл место — и я, как жёлтый мурзилка, падал туда… В реал. И, на какие-то мгновения, я оказывался там. В настоящем мире. И тогда, ещё глубже, ещё более по-настоящему понял, как же люблю этот город. Очень. Возможно, что я и при жизни бывал здесь… А возможно, что нет. Наверное, это не важно. Просто, я чувствую Питер — и его странную душу.

Но вот… Однажды, я бродил где-то один, среди литературных сайтов, останавливаясь там, где что-нибудь меня заинтересует. И вдруг…

Не знаю, как описать это. Если бы у меня было сердце — я бы сказал, что оно сжалось. Ледяная картина уже наступившей зимы, ворвавшейся в ещё осенний город, затмила моё воображение. Повеяло смертным холодом. А потом…

Потом я провалился в совершенно странную, чужую реальность… «Владик…», — внезапно пронеслось в моём сознании. И я мгновенно перенёсся… Нет, не в ту комнату, что была уже привычной, и где я так часто уже видел или ощущал моего друга. Нет, в какое-то мрачное пространство, из которого не было выхода. Что это? Гроб? Но он, Владик, был жив. Я чувствовал это. Мне стало жутко, нестерпимо больно в душе. И вдруг… Вновь выкинуло прочь, на улицу. Туда, куда тихо, незаметно, не вовремя прокралась зима, среди осени вдруг завыла она между высотных домов ледяным ветром… Косые нити дождевых, стекленеющих на лету, капель хлестали в окна. Толпы продрогших, несчастных прохожих спешили по своим делам, забегали в магазины и в створки метро.

Здесь было лучше, чем в том гробу или коробке. Но, мне надо было вернуться назад, к Владику… Чтобы понять, что же с ним произошло.

Я снова подумал о нём, и…

На этот раз, оказался в абсолютно не знакомом мне помещении. Это была комната, квартира — но не Владика. Другая.

Возле окна здесь был стол, на нём — водружён компьютер, довольно заслуженный. Гораздо старее, чем был у моего друга. А возле него, в кресле, сидел человек. Он уставился в экран, потом огляделся вокруг. Там были и другие люди. Они стояли в центре комнаты, под люстрой. Трое. А ещё один, маленький, тщедушный, жался к стенке у самой двери.

— Это уже ты, Царь? — спросил самый высокий и толстый из троицы.

— Я, Боров… Только, мутно мне что-то. Опохмелиться бы, — отвечал высокий, стройный парень, сидящий в кресле. Но, будто бы не своим голосом.

— Не спеши нажраться. Ты теперь — в теле непьющего спортсмена, — напомнил ему Боров.

— Ага… Потому мне и дурно, наверное, — отозвался тот, закатив глаза.

— Нет, это — адаптация, всего лишь. К завтрому пройдёт, — провизжал фальцетом тот тщедушный, от двери.

— Вали сюда, Крот. Возьми этот дурацкий прибор, — сказал какой-то помятый, неопрятный парень с большим, крючковатым носом.

Крот приблизился, с явной опаской. Взял из рук подельника прибор: небольшой ящичек кубической формы.

— Здесь он теперь… Ещё пригодится, быть может. Если не сдохнет. Мгновенно считан и упакован — вот до чего техника дошла, — промямлил мелкий.

— Береги коробку, куб этот. Отвези к себе в центр. Надо будет — вернём его назад. Я — всего лишь копия. Снова сольюсь с хозяином. А этого — возвернём тогда обратно, и пусть отвечает за все мои дела. А то, зазнаётся он шибко…

И тут, меня вынесло обратно, я был снова в сети интернета. Дома, можно сказать…

Странные дела творятся на свете. И, чем дальше — тем страннее. Я — интел, но даже я не люблю современный мир и техническую революцию. Шумно, страшно и неспокойно… Такими словами я мог бы описать мир людей.

Я ничего не понял из того, что же произошло. И не находил больше Владика. Я не мог больше оказаться в его комнатке, когда называл его имя. Должно быть, его там больше не было.

Снова и снова, с целью переноса к нему, вновь и вновь выкликая Владика, в дальнейшем я непременно оказывался в каком-то научном учреждении. Там были белые столы и множество приборов. А, если попытаться покинуть этот кабинет, что мне несколько раз там удалось — можно было оказаться в длинном коридоре, по обе стороны которого шли одинаковые двери. Все они отличались друг от друга только номером.

А потом, после того, как я оказывался в коридоре, меня непременно уносило обратно, в интернет-пространство. И я перестал повторять подобные попытки своего переноса к Владику. Они не имели смысла. Но это вовсе не означало, что я перестал искать его. Он был мне как сын или брат… Мне его не хватало теперь.

Как же мне его не хватало! Некоторое время, я был совершенно в шоке. И где теперь мой Владик? С кем я теперь погуляю? Что было возможно даже, если ему отключат интернет, и если нет денег на поход в Эрмитаж, и даже если вокруг нас — лишь пустое, беззвёздное пространство, и есть только я и он, а весь мир поглотили тени… Всё равно мы с ним пойдём и погуляем по карте «гугл», узнавая знакомые питерские места. Или, по карте нашей памяти. Вместе.

Если только, они… Не знаю, кто — они… Не поглотили моего друга… Нет, не может этого быть!

Надо было хоть что-то делать. И потому, я подошёл к проблеме уже с другой стороны… Надо было проанализировать ту информацию, что у меня имелась. Должно быть, этот самый Крот перенёс странный прибор, некий куб, в какой-то «свой центр», как его и просили. Этот центр — или научный, или медицинский: очень уж коридор в нём напоминал больничный, и даже где-то вдали как-то мелькнула перевозка на колёсиках — я не знаю, как она называется. Но, на ней лежал человек, уж не знаю, живой ли. И её катили два санитара. И этот перенесённый в медучреждение куб имеет явное отношение к моему другу…

Всё это походило на один из моих кошмаров… Забыл сказать: не знаю, как у других интелов, но у меня кошмары бывают.

Итак, что я случайно узнал? Некто Царь занял, по всей вероятности, чужое тело. Не знаю, как такое возможно. Но, там мелькнула фраза о том, что они могут «переписать» личность человека. Причём, почти мгновенно. А значит, таким примерно способом, как переписывают информацию, когда создают интела. Его ведь можно не сразу выпустить в сеть, а хранить в коробке… Быть может, в таком же кубе. Значит, запись интела Царя была в коробке, и её поменяли местами с… живым человеком. Но, какое всё это имеет отношение к моему Владику? Причём здесь он? А ведь имеет же… Он-то как там оказался? И — где же это «там»? В этом злосчастном кубе? Это вполне вероятно. Но, почему — именно он? Ведь, этот гнусный Царь занял вовсе не его тело… А тело другого молодого человека, высокого, красивого и спортивного.

Ладно. Вначале надо выяснить, возможно ли действительно совершить подсадку — ну, скажем, интела, или — записи личности одного человека… В тело другого. И проводились ли когда-либо подобные эксперименты. А иначе, подобная моя гипотеза — всего лишь бред.

Мне в помощь — безбрежное море информации. Только, главное — не захлебнуться в ней, и не начать плавать на волнах рекламы лифчиков и колготок, новых роботов и средства от тараканов, триллеров, постеров и тостеров. В общем, здесь, как и в реале, ни на минуту нельзя расслабляться. Если хоть что-то пытаешься сделать.

Вначале, я полез во всевозможные блоги и чаты. Накопал только то, что в сети однажды поговаривали о том, что был ранее «закрытый» институт, где занимались разработкой записи мозга. То есть, подошли очень плотно к созданию интелов. А интел — это полная перезапись личности. Но, в том-то и дело, что поначалу эксперименты проводились отнюдь не для того, чтобы создать нас — своего рода, мыслящую бесплатную приставку к интернет сети, находящуюся всегда в рабочем состоянии, практически без отдыха. Нет, они проводились совсем с другой целью — люди стремились таким образом достигнуть бессмертия. И… отнюдь не в сети, а в реале.

Предполагалось, что, если полную перезапись личности можно создать, то такую запись, вероятно, можно внедрить в чужой мозг. Ну, и как? Можно — или нельзя? Такой вопрос и обсуждался в одном чате, и спорщики не знали ответа на этот вопрос…

Самое печальное, что вряд ли такая, секретная, информация о «закрытом» институте, о котором я узнал подобным образом, вообще есть где-нибудь в интернете… Скорее всего, её уже стёрли.

Что теперь делать? Искать в сети какие-нибудь научные статьи, старую документацию институтов, мудрёные доклады, не для средних умов, посвящённые научным исследованиям?

Для меня эта область — почти запретна. Мне грозит узнать слишком многое о себе: о том, как делают интелов. В инструкции для нас, всегда говорилось, что нам это знать вредно. Стоит строжайший запрет на этой теме. Вроде бы, интела, узнавшего про человеческий вариант себя, о своём возникновении, о своей жизни в теле — и тому подобное, ждёт помутнение разума — или даже, полная гибель.

Но я постараюсь узнавать что-то близкое к этой теме, но не залезать в подробности. Нужно снова нащупать хотя бы околонаучные сведения об этом, «закрытом», институте. Его работники, возможно, нашли ответ на вопрос: можно ли внедрить запись интела в чужой мозг… Интересно, почему люди до сих пор, в широкой массе, об этом не задумывались? Вопрос-то весьма скользкий… Вместо одной личности, переписав и внедрив — можно создать рядом с ней и другую… Куда только при этом денется первая, останется, выживет — или нет? Или, всё же, не так это просто, «внедрить»? Вот и я раньше думал, что непросто. Что можно создать лишь электронную модель, то есть, такую копию, которая может жить лишь в сети.

Но тогда, что случилось с Владиком?

Пока что — нет ответа…

Но, надо искать.

Подумать только… По человеческим меркам, страшное происшествие случалось только вчера. А мне показалось, что прошла целая вечность. Всю ночь я искал хоть что-нибудь, хоть какую-то зацепку в интернете о секретном институте. Таком, что занимался в этой стране нами, интелами, и вообще перезаписью человеческого мозга, приведению его в электронный вид. Я узнал, что саму технологию, в результате, быстрее разработали шведские и польские учёные. Относительно недавно, в пятидесятые годы. А в конце шестидесятых интелов уже было примерно с четверть от общего числа людей на планете. Но с тех пор, о нашем количестве в сети граждан перестали информировать, и что-то даёт мне повод думать, что в пределах этой страны, да и в мире вообще, наше количество уже не сильно возрастало. По разным причинам: некоторые страны перестали записывать интелов по религиозным соображениям, некоторые — по экономическим: чтобы не лишать умственной работы реальных, живых людей. Ну, а на территории Российских Интегрированных Штатов — по той простой причине, что…

Тут надо отвлечься и объяснить, что не всякого интела можно запустить в сеть — и он там приживётся. Большинство записей не активизируется — а, образно говоря, погибает в общем потоке информации. У них, информативно, не было ничего настолько своего, что это нечто может идентифицировать себя, как нечто отдельное и состоявшееся. Вне своей личной истории, это — пустой штамм, как говорим мы. Информационный мусор. И такие интелы распадаются на отдельные синапсы электронного мозга, а их энергия служит подпиткой для общей сети.

Так вот. Люди этой части суши, в своей массе — не то, чтобы тупы и безнадёжны, но… Именно они жёстко запрограммированы в течение жизни только на физический труд и проявляют себя как нечто, условно говоря, похожее на биоробота. Который только пьёт, ест, выполняет определённую работу и смотрит по вечерам новости и фильмы, выбирая самые уродские… Извините, вырвалось моё эмоциональное к ним отношение. В смысле, примитивно-развлекательные, ниже пояса. На территории РИШа (Бывшей России, но только до Урала и без юга): то есть, территории, которая меня сейчас интересует, — почти все люди биороботы. Ну, вернее, подавляющее большинство, в особенности, из тех, кто дружит с интернетом. И, хотя запись интелов по всей планете — удовольствие бесплатное, введено абсолютно для всех, и финансируется единой ассоциацией прогресса (ЕАПР), подобно финансированию ими бесплатного интернета в любой точке мира, от единой спутниковой связи… То есть, каждый человек планеты может пойти в представительство ЕАПР в своей стране и перезаписать с себя интела, или заказать предсмертное проведение такой записи, и при этом такая запись (личный чёрный ящик) будет сдана в общий фонд, и в указанное время (а в случае отсутствия указаний — после смерти индивида) его интел будет запущен в сеть. Но… Ещё не факт, что этот интел там приживётся. Очень малый процент российских интелов жизнестойки в сети. К тому же, они там полностью дезориентированы. В особенности, те, кто были при жизни безграмотными.

Надо сказать и о том, что для запуска интела в сеть в принципе не обязательна смерть носителя реального интеллекта. Но большинство из людей давали право на жизнь в сети своим интелам только после смерти, не желая встретиться с самим собой на просторах интернета. Все, кто «записывал» с себя своего интела, делали это, конечно, при жизни, а иногда — по нескольку раз, на всякий случай. Регистрируя всякий раз новую, дополненную запись. Тем более, что повтор этой, хотя и дорогой, процедуры тоже разрешён каждому, причём бесплатно. И потом уже новая запись хранится в едином фонде ЕАПР, в специальном «ящичке». Но, поскольку все знают, что существовать на просторах интернета будут только те интеллекты, которые смогут там выжить, и которые смогут постоянно там обитать — то есть, интелы людей с высоким духовным потенциалом… Причём, эту суть вещей не может изменить ни наличие титулов и званий, ни высокая при жизни должность, ни дополнительные деньги… Потому, узнать, жизнестоек ли в сети записанный тобою интел, ещё при жизни, отваживаются немногие. Большинство завещает запустить своего интела в сеть только после своей физической смерти… Что означает, что почти все интелы — своего рода «мёртвые души».

Впрочем, существовали и некоторые отважные смельчаки, чудики, запустившие интела в интернет ещё при своей жизни, и они теперь с удовольствием общались с ним за чашечкой кофе. «Приятно с умным человеком в шахматы сыграть», — как высказался один шахматист в ответ на вопрос, почему он уже активировал своего интела.

Конечно, появились и религиозные соображения, связанные с интернетом, и даже движение «технорай», сторонники которого считали, что активировать интела в сети нужно точно в момент смерти человека, и тогда его душа навечно перейдёт в сеть. Но, в общем, жёстких противников содержания интелов в сети почти не было. Прежде всего, потому, что интелы безобидны и полезны. Самое опасное, что мы можем «натворить» — так это сыграть с кем-нибудь безобидную шутку. Пользы же от нас гораздо больше. Мы служим людям, помогая разрешать новые и новые задачи, причём, наш интеллект, в отличие от интеллекта живых профессоров, не нуждается в поддержке пищей и не требует других расходов. Мы бескорыстны и деятельны.

Впрочем, от нас есть и минусы. Такая ситуация полностью подорвала престиж реальных учёных, что сказалось в том, что их труд стал практически не оплачиваемым… Следовательно, для многих из них наука уже давно перешла в разряд хобби, а работали они дворниками, уборщиками и официантами — а с годами именно эти профессии никуда не делись, и уборщицы по-прежнему тёрли пыль мокрой грязной тряпкой. Существование машин-роботов, заменяющих ручной труд, было невыгодным, дорогим удовольствием и применялось кое-где лишь для экзотики. Люди в этом деле всегда были дешевле.

Интелы стали совершенно бесплатными работниками умственного труда. Работа интеллекта, в конце концов — и есть форма нашего существования.

Конечно, есть способы обмана этого совершенного механизма по низведению в нуль затрат на оплату умственного труда: например, я работал на Владика, писал за него программы и придумывал файлы и компьютерные игры — а он получал за эту работу деньги. Но, работа компьютерщика, составляющего программы — одна из немногих, которые не распределяют абсолютно все лишь для выполнения интелами. И прокручивать такой нелегал нужно было осторожно: чтобы нас с Владиком не засекли.

Кто — не засёк? Да, мои работодатели: те, кто даёт работу нам, интелам — и следит за её исполнением. Но я уже говорил, что совершенно не в курсе, кто же этим занимается. Возможно, кучка каких-то главных и самых умных из нас.

Но, вернёмся к «закрытому» институту… Итак, этой ночью мне с трудом, но всё же удалось узнать, что не зря о подобном институте вели где-то в побочных диалогах какого-то сайта речь. Такой действительно был, существовал точно, примерно в сороковые, в Петербурге, и был посвящён исследованию мозга. И сразу попал в разряд «закрытых» заведений, с грифом «засекречено». В конце пятидесятых, то есть, как только появились, уже в серьёзном количестве, первые разумные обитатели интернета: первые из нас, интелов, — этот институт уже прекратил полностью хоть какою-то задокументированную реальность, поскольку был продан с потрохами и учёными каким-то частным лицам. Результаты работы «закрытого» института, ещё в пору его относительно известной деятельности, негласно кем-то ещё раньше были проданы за границу. Должно быть, именно разработки этого «закрытого» института и подготовили почву для создания интелов и внедрения их в сеть. То есть, мне стало ясно, что где-то и как-то, именно этот институт был на передовой и первым занялся перезаписью человеческого мозга… Для чего?

Как я ни бился, даже проникая в частную переписку хотя бы косвенно связанных с «закрытым» институтом людей (конечно же, напрямую их никто и нигде не называл) — так ничего и не смог отыскать дополнительно, никакой информации… А ведь кто-то в городе только что провёл какой-то очень жуткий эксперимент… Так, вдруг, ни с того ни с сего, на голом месте, идея и оборудование для его осуществления не могли бы возникнуть. Значит, кто-то увёл разработки из того закрытого института или из некоего их хранилища, или же — сам там когда-то работал, был сотрудником. И, в любом случае, этот кто-то явно сотрудничал с негативной, деструктивной шайкой.

Наконец, уже под утро, мне всё-таки удалось кое-что накопать в информационном отстойнике… Капля в море, но сюжет показался мне весьма любопытным. А именно… В 2062 году в прессу проникла, почему-то быстро убранная со всех сайтов информация о смерти выдающегося профессора, генетика, работающего над проблемой омоложения организмов (не только людей, опыты были поставлены шире). Речь шла о некоем Лаптеве Игоре Анатольевиче. Но, меня пока заинтересовала не тематика его научных исследований…

Было сказано, что умер Лаптев в некоем «научном центре», где «ведущие учёные сделали всё возможное для сохранения жизни бесценного специалиста в этой области». Интересно, что интела Лаптев записывать не спешил: как и многие учёные, в особенности, на территории нашей страны. Я говорю — нашей, хотя территориально не принадлежу ни к какой стране; но я принадлежу к тому языку, который всё равно остался для меня превалирующим. Хотя, будучи интелом, я уже успел выучить с десяток иных. Да, у меня наверняка русские корни, хотя зовусь я странным здесь именем: Фрэд…

Так вот, почему Лаптев не спешил с интелом — можно и догадаться… Вот ты, будучи в годах, на пике славы и научной карьеры, записываешь интела… И сразу же с тобой происходит несчастный случай. Потому, что так уже бывало не раз с твоими предшественниками… Хороший учёный — мёртвый учёный. Ему не надо платить за труд, да и на пенсию провожать. А страна у нас и без того бедная…

Итак, Лаптев был при смерти. Не записав интела. И его везут, уже перед смертью, в некий «научный центр». Спасти жизнь учёного не удалось. Но внезапно, на том же научном горизонте, вскоре, через не слишком долгое время, возникает молодой человек по фамилии Ромашов. Только что, он валялся в коме, и не было надежды, что когда-нибудь он из неё выйдет: Ромашов был спортсменом, гонял на мотоциклах, и попал в аварию. И три года уже, как был в коме. Какое-то совершенно неудачное сотрясение мозга; тело как новенькое — а в мозгах полный провал… Редкий и нетипичный случай. О нем даже родственники забыли — и только деньги отчисляют, на поддержание жизни, а приходить — не приходят уже совсем в больницу, где он лежит…

И вдруг… тот внезапно встаёт! Полное воскрешение, триумф медицины… Обратите внимание: это в то же самое время происходит, что и смерть Лаптева. Однако, парень этот, Ромашов, который, почитай, воскрес, при этом полностью потерял память, и не узнаёт никого. Спортом тоже больше не занимается: как отрезало. Но, понять можно: после аварии-то…

Но вот что совершенно не понятно, так это неожиданная одержимость Ромашова генетикой. За пару лет он проходит заочно, экстерном, курс института, сдаёт все экзамены — и вот уже пишет феноменальные научные труды, продолжая дело знаменитого Лаптева…

Что-то в этой истории меня насторожило. И даже напрягло. Но, не спрашивать же напрямую у Ромашова об этом деле… лучше и рядом не светиться. Осторожность, незаметность — вот что главное… Ведь дело пахнет очень дурно.

Ладно, я решил, что пока надо отдохнуть от этой темы. Поразмышляю над ней потом.

Тем более, пришло предписание сверху: заниматься своим делом и не виснуть, где ни попадя. Придётся идти по сайтам, лайкать всякую чертовщину, править тексты и вычитывать новости, рекламировать всякий товар и пиарить модных выскочек… Это здесь и считается, «заниматься делом»…

Ну вот, я и выполнил главную часть своих обязанностей — и вдруг пришла в голову мысль… А что, если попытаться прыгнуть в ту комнату, где был тот самый Царь, попавший не в своё тело? И посмотреть, чем же он теперь там занимается?

И… у меня это получилось…

Но, там я увидел не того парня, с изменённым телом и сознанием, а какую-то девушку. И она явно кого-то ждала… На столе в этой комнате был букет цветов. И везде было прибрано. Глаза у девушки были большие, грустные… И в них стояли слёзы.

Меня снова вынесло в интернет…

А потом, некоторое время спустя, я вновь подумал о ней. О той, заплаканной…

И увидел, как на большом экране, перед собой огромные, пылающие буквы: «Эй, кто-нибудь! Отзовитесь, люди!»

Глава 4. Мария: разговор

Она спала беспокойно, всю ночь провела, как в лихорадке, и проснулась в холодном поту… Ещё вечером, Мария успела съездить и забрать в квартире Николая свои немногочисленные вещи и перевезти их обратно в общежитие. Сам Николай к этому времени так и не вернулся. Девчонки, живущие с ней в одной комнате, к счастью, ещё не заняли её кровать, разве что навалили на неё разные сумки с вещами, привезёнными из дома. И тактично не спросили ничего. Маша, когда вернулась в общежитие, разобрала вещи из сумки, присела на кровать, поставила будильник (завтра нужно будет встать рано, на учёбу — в первую смену), и быстренько забралась под одеяло.

«На учёбу»… Звучит смешно. Она, ещё до поступления в вуз, знала, что многие задания теперь просто даются и проверяются через интернет. Но ей и в голову тогда не приходило, что в таком формате будут и лекции… Успел вовремя подключиться, минута в минуту, если нужно — с микрофоном, изображением, а нет — так обязательно нет, — так ты получаешь очередной зачёт… Не успел — опоздал на несколько секунд, плохая скорость интернета — так у тебя проблемы, и нужно ездить в институт и брать лично дополнительные задания. Спрашивать номера телефонов преподавателей, которым было не дозвониться, выискивать их адреса, караулить их перед домом, слёзно умоляя их принять зачёт по данной теме…

Любая учёба стала лишь самообразованием со слушанием механических лекций, созданных интелами. Нужно было лишь постоянно отчитываться перед совершенно незнакомыми тебе преподавателями в проделанном тобой интеллектуальном труде. Причём, не имеющем никакого отношения к твоей будущей специальности. Что поделать! Всё образование теперь было именно таким.

Сегодня ей приснился страшный сон… Снился огромный зал на первом этаже, с приоткрытой в него дверью. Там, за дверью, из которой клубами выползал синий дым, была толпа людей, танцующих парами. С абсолютно белыми лицами. И на этих лицах застыло одно и то же выражение злобной остервенелости.

«Там — Николай!» — подумала Мария во сне, и ринулась вперёд. Но, у входа в зал ей преградила дорогу одна из танцующих: выскочила навстречу. Она смахивала на вчерашнюю брюнетку, с такими же, крашенными в алое, ногтями. И всё же, была гораздо старше, и ещё более походила на цыганку; тем более, в накинутом на плечи цветастом ярком платке.

— Ты куда? — зловеще спросила эта женщина. — Ты думаешь, что заберёшь его отсюда? — и она громко захохотала. — Он теперь — мой! Но, впрочем, он мне абсолютно не нужен. Хочешь — забирай. Если сможешь, — и цыганка пропустила Машу в зал с танцующими парами.

Но теперь этот зал был абсолютно пуст, тёмен и громаден. И от этой пустоты веяло жутким, могильным холодом. Это был уже совсем не тот зал, в котором танцевали пары, а ледяной громадный склеп. Только, с окнами. Которые всё более увеличивались и устремлялись ввысь: туда, куда удалялся и потолок. Зал становился всё больше, всё огромнее: всё выше и выше уносились его каменные своды. Полумрак пустого зала навевал печальные и страшные мысли. Холодный призрак леденящего хохота; озноб сковал тело… И — никого, ни души. Холод, пустота… А потом наступила полная тьма, и она поглотила всё вокруг. Остался только вечный мрак — и пронизывающий ветер…

Мария проснулась.

Проснувшись, судорожно оглядела комнату. Было ещё далеко до рассвета. За стеной барабанил дождь. А на сердце было тяжело. Не отступала неуёмная боль. Как же холодно… Пусто и холодно… На душе. Бывает так: вроде — был друг. И больше его нет. Совсем. Хотя, он и не умер. Друга больше нет, а с ним — нет больше и части души, и прежнего мира. В один момент всё переворачивается навсегда, и рвётся материя бытия… И ангелы плачут: «Всё не так, как должно быть. И будет всё вовсе не по плану божественному». И смеются бесы где-то в темноте, и едкое зловоние и злословие наполняет тоскливую комнату. Ведь в мире существуют не только ангелы…

И все мы взаимозаменяемы. Как партнёры по танцам. Нет никакой любви, никакой верности — только чьё-то вечное «хочу». Партнёры по танцу, называемому «жизнь»… Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз… А теперь — поменяйтесь партнёрами… И снова — раз-два-три… Бабочки-мотыльки кружатся в ритме вальса. Им всем хочется впиться своему партнёру в глотку, и сосать нектар. Это — очень злые, хищные мотыльки. Они готовы жить во всю прыть своих усиков и ножек, с удовольствием давя окружающих… Раз-два-три… Один из мотыльков вдруг упал и забился в судорогах… Не беда. Остальные продолжат танец, совершенно не заметив трупа, что валяется у них под ногами. Ведь все — просто взаимозаменяемые партнёры, а кружение не останавливается никогда. И никому нет дела до чужого горя. Выживают сильнейшие и бодрейшие. И всех на этом празднике жизни интересуют только сильные и выносливые. Нет ни привязанности, ни… души. Мотыльков интересуют только те бабочки, которые умеют добывать нектар. Взаимозаменяемая, пошлая до омерзения, жизнь…

Маша зачем-то встала, оделась и вышла в дождь, туман, темноту… Она слонялась по городу до рассвета. По мокрому, сырому Питеру. А, когда вернулась, снова завалилась в постель. Кажется, у неё начинался жар. Беспокоил надсадный кашель. «Не всё ли равно?» — подумала она, желая снова провалиться в сон, чтобы не видеть этих стен, этого мира, не слушать своё глупое сердце, ноющее о несбывшихся надеждах на любовь и верность… Сон больше не шёл. Скоро надо будет уже вставать, подключаться к сети: участвовать в занятиях.

Раздался звонок, и она машинально его приняла.

— Машуля! Ты куда подевалась? Ты мне нужна! — раздался у неё в ушах голос Николая.

Она молчала.

— Машуля! Между нами ничего не было. Ну, с той брюнеткой… Ты — где? Я тебя хочу! Алё… Ты — слышишь?

Маша выключила телефон. «Ага, брюнетка, всё же, ему не далась… Но в этом нет его заслуги, отнюдь. Хорош гусь!» — подумала она. И вдруг, неожиданно для себя самой, зарыдала, уткнувшись в подушку.

«Совсем нервы сдали! — подумала она немногим позже. — Надо хоть как-то отвлечься… За ноутом посидеть, что ли…

Она примостилась на краю кровати, судорожно вцепилась в ноутбук и набрала в поисковике первое, что пришло в голову…

«Что делать?» — задала она вопрос, просто так. И… с удивлением обнаружила, что в ответ вывалилась куча сайтов.

Но она не стала их открывать и читать.

«Мне очень плохо. Эй, кто-нибудь!» — настукала она следом. — «Эй, кто-нибудь! Отзовитесь, люди!»

Конечно, она набрала эти строки в отчаянии, и на ответ не рассчитывала.

Однако… Через несколько минут на экране, в левом углу, появилась надпись:

«Здравствуй. Я — интел. Меня зовут Фрэд. Я могу с тобой поговорить».

«Здравствуй, Фрэд. Я — Мария. И мне очень плохо».

«Никто не умер, и все здоровы?»

«Почти».

«Что же случалось?»

«Я сегодня разлюбила своего парня».

«Значит, тебе нужна простая, дружеская поддержка. Советую новое знакомство, фрукты и мороженое. А также, подойти к зеркалу и громко произнести: «Я — красавица!» Но это — потом. Хочешь, ты вначале расскажешь мне свою историю, и тебе станет легче. Перейдём на голосовое общение, если тебе так удобнее?

«Да, Фред, так мне будет удобнее», — набрала Маша, надела наушники и огляделась: соседки по комнате спали… Поздно она поняла это.

Чтобы их не разбудить, Маша быстро вышла в коридор.

— Ну, а теперь — рассказывай про свою печаль! Не бойся: мы, интелы, существа безобидные. И не приносим горя тем, кто делится с нами своими секретами. Ведь мы полностью лишены эгоизма, он уходит прочь вместе с телом, — сказал Фред. У него был приятный, чуть с хрипотцой, голос.

— Но, я слышала, что вы, интелы, иногда любите издеваться над людьми.

— Поверьте, Маша, что только над теми, кто этого заслуживает.

— Понимаете, Фред… Очень трудно передать то, что я сейчас чувствую…

— Вы думаете, что ваши чувства уникальны? Знаете, сколько происходит в день подобных трагедий? Да ими просто кричит интернет.

— Я знаю. Но мне от этого не легче.

— Поверьте: и это пройдёт. Но это вовсе не означает, что ни о чем переживать не надо. Итак, вы поссорились с молодым человеком?

— Я вчера его потеряла. Навсегда. Николай… Раньше таким не был. Или же, я смотрела на него другими глазами, и не замечала его отрицательных черт, которые теперь проявились так ярко.

— Знаете, Маша, молодые люди часто меняются тогда, когда начинают встречаться с девушкой, которая сильно влюбляется и дарит парню много ярких чувств. Каждый из них начинает ощущать себя этаким мачо. Кроме того, окружающие их женщины тоже хорошо чувствуют удовлетворённость и ухоженность мужчины. Именно такие им и нравятся. Вдобавок, многие женщины любят проверить свои чары именно на «занятых» партнёрах. Это добавляет им ощущение собственной крутости и неотразимости. И потому… Чем больше вы отдаёте, Маша, своей любви, тем больше вероятность, что ваш избранник вам изменит. Лучше быть холодной, как лёд, и бесстрастной, как камень. Многие книги пишут о том, что в любви необходима бескорыстность… Самоотдача. Но это, на самом деле, одна из ловушек для человечества. Именно любовь, как самое сильное человеческое чувство, более всего нуждается в подавлении волей лишних эмоций и в полной подконтрольности их разуму. И чем сильнее этот контроль, тем счастливей человек.

— Я постараюсь впредь не влюбляться, Фред.

— Я вовсе не это предлагаю, Маша! Влюблённость — одно из самых прекрасных состояний души. Но, никогда не допускай, чтобы то, что живёт внутри, выходило наружу, не доверяйся полностью чувствам без их проверки, не позволяй им управлять собою: ни хорошим, ни плохим. Безвольные люди часто со временем становятся безобразны.

— Фред! Я не хочу больше любить.

— Ты боишься вновь потерять?

— Не знаю. Просто, человеческие отношения сильно наполнены фальшью. Люди играют в них, на самом деле не замечая и не видя друг друга, как машины или роботы, которые просто исполняют выдуманные ими самими роли. Пробуя одеть на себя ту или иную маску. Сегодня им приходит в голову сыграть роль мужа, а назавтра — любовника или увлечённого своим видом спорта футболиста. И при этом они ни вначале, ни после совершенно не интересовались, что собой представляют люди, которых они якобы любили, а, тем более, что они чувствуют.

— Человеческие взаимоотношения — сложная вещь. И многие, действительно, предпочитают стереотипы.

— Недавно я встретила свою одноклассницу, которую не видала после девятого… Она стала хихикать и тыкать меня в бок пальцем при разговоре, будто мы по-прежнему сидим за одной партой… И воспринимать меня так, будто… Я та же самая, что и раньше. Но я уже давно совсем другая… Да, все люди воспринимают мир, как набор стереотипов, и большинству нет никакого дела до того, что происходит на самом деле. Их волнует только шаблон поведения в том или ином случае.

— Потому мы, интелы, многих из них называем биороботами: подразумевая под этим термином тех, кто воспринимает окружающее только как систему стереотипов. Причём, заложенных в их голову извне.

— Мне надо выйти за эту систему. Я вовсе не хочу использовать шаблон поведения для брошенной девушки. Или шаблон для девушки, желающей сохранить парня. Мне стала не интересна сама эта игра. Проигрышная в любом случае.

— Расскажи, что произошло. Чтобы я мог помочь тебе советом.

— Наверное, ничего особенного, с твоей точки зрения. С точки зрения вечности.

— Я никогда не считаю, что в том, что происходит, нет ничего особенного.

— Но вы, интелы, наверное, уже лишены человеческих эмоций. И вам… Уже нечего терять.

— Вчера я потерял лучшего друга.

— Он… умер? — в голосе Марии Фрэд услышал явное сочувствие.

— Нет. Пропал. Неизвестно, куда. И я должен его найти.

— Какое странное совпадение… Мой Николай… Наверное, как моя любовь, тоже пропал. И тоже — вчера. А, если рассказывать о внешнем, то мы были с Николаем на какой-то вечеринке, и он танцевал там с другой девушкой, абсолютно забыв обо мне. Но раньше он никогда не вёл себя так со мной. Николай мгновенно стал другим. Абсолютно чужим. И… Просто, я считала, что сейчас — особый период в наших отношениях. Он подарил мне кольцо. Был особенно нежен со мною. Он, наконец, полностью добился моей любви… Зачем?

— Зачем светит солнце и дует ветер? Зачем мужчины добиваются любви женщин? Женщины решают, что для того, чтобы составить пару, заполнить свой внутренний мир другим человеком, разделить его горе и радость, и жить долго и счастливо… А на деле оказывается, что мужчина просто таким способом самоутверждается, доказывает себе самому свою исключительность и неотразимость, и проделывает все эти занятные вещи лишь из махрового эгоизма. Он хочет обладать, и ему все равно, кем. Чем больше предметов обладания, тем лучше. Но… Постой, Маша! Ты говоришь… Он — вдруг — стал совсем не таким, как раньше? И он ведёт себя очень странно?

— Да. Очень странно. Но, спасибо, Фрэд. Ты меня утешил.

— Нет ещё. Утешение будет дальше. И оно заключается в том, что чем раньше такой мужчина проявит свой эгоизм наружу, тем лучше. И тем легче будет послать его далеко и надолго. Пока нет к нему привычки. Свобода — это прекрасно.

— Свобода — да. Но одиночество…

— Мир перестал давать повод для одиночества с тех пор, как интернет стал достоянием человечества. Заходи и общайся. Тебе разве сейчас не стало легче после того, как ты пообщалась со мной?

— Стало, Фрэд. Ты прав. Мне стало легче. Ты, пожалуйста, не теряйся. Заходи теперь ко мне, поболтать. В любое время суток.

— И, кроме того, я буду оставлять тебе послания. Я люблю писать письма.

— Какой ты молодчина, Фрэд! Спасибо тебе.

— Знаешь, я долго думал… У нас, тут, есть бесконечное время для размышлений. Я пришёл к выводу, что человечество уже вступило в пору «золотого сна». У Беранже есть такие строки: «Господа! Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Интернет — это и есть золотой сон человечества. Его летаргический сон…

— Ну… Я сейчас не сплю. И, в то же время, я понимаю, о чем это ты. Все эти прекрасные графические игры онлайн, растущие миры фантазии и приключений, виртуальные знакомства, кулинария, садоводство, домашние питомцы… Даже виртуальные семьи. А также, все эти беседы онлайн-коллективов на любую тему… И прочее… В общем, все мы уже наполовину живём здесь. И…наполовину спим. И видим миражи. И без них уже не можем — это слишком большая часть нашей жизни. И, наверное, лучшая её часть. А вместе с тем мы, несомненно, уже потеряли реальную возможность иной, более творческой и более божественной жизни. Далеко нам до правды святой. Мы — как хомячки, запертые в недрах квартир и никогда не видавшие ни поля, ни заката… Да, мы не смогли найти иного пути, кроме «золотого сна»… Возможно, что это — тупик цивилизации.

— Да, Машенька, хотел бы тебе возразить… Но — нет. Это — тупик. Из которого нет выхода. Мы всё дальше и дальше уходим от плана божественного и от Бога.

— Или Бог уходит от нас. Мы отключены от его канала, он не бывает в интернете и не шлёт нам смс сообщений…

— Не шлёт. Мы оторваны от духовной жизни. И от реальности не материальной. И в жизни людей больше не бывает чудес.

— А в жизни интелов бывают чудеса? — спросила вдруг Маша. — Что вы испытываете, обретаясь лишь в сети?

— Свободу, Маша. Свободу и сочувствие людям. У нас нет тела. Нет смерти. А потому, мы не способны причинить никому горя. Мы лишены эгоизма. А иногда, всё же можем кому-то помочь. Выслушать, решить задачу для ума… У нас очень много времени для решения интеллектуальных загадок, и большие объёмы информации — для поиска. Фильмы, книги… Почти все интеллектуальные ресурсы, накопленные людьми — в нашем распоряжении. Но, чаще всего, мы помогаем просто беседой. Тем, кому одиноко.

— Спасибо, Фред! Я — одна из таких, и ты сейчас мне сильно помог. А ещё, у тебя такой приятный голос…

— Таким он был… И при жизни.

— Ты меня выслушал, Фред… И мне стало чуть легче. А было… Так смертельно тяжело. Знаешь, как трудно, когда ещё вчера был друг, а теперь его больше нет…

— Но ведь никто не умер?

— Тело не умерло. Но, как мой друг — он умер.

— Ты мне ещё не всё рассказала, и тебе всё ещё тяжело… Расскажи мне о нём. Каким он был, твой друг? Может, его и не было, и ты его выдумала? Живые люди — такие фантазёры…

— Его звали Николай. Фрэдди, но… Мне уже пора. Надо подключаться к сайту института. Сейчас будет лекция.

— Ну… что ж, пока! Заходи сюда почаще. Ещё поговорим.

— Конечно, Фрэд. Рада знакомству. До связи!

— До связи.

Определённо, что-то насторожило Фрэда в этой простой, неожиданной интернет — беседе. Во-первых, совершенная похожесть их с Машей чувств: ощущением внутренней пустоты. Поразила и одновременность их потерь. Именно потому, он и отозвался в интернете на набранные там кем-то в пустоту слова…

Из пустоты они и возникли… Прямо перед ним.

Но, не ушли в пустоту.

И это — простое совпадение? Не может быть… Николай… Стал не таким, как раньше… Он был совсем другим… Эти слова его, Фрэда, явно зацепили. Что-то в них было.

А как выглядит Мария?

Задавшись таким вопросом, Фрэд выпал в реал…

И увидел стройную, светловолосую девушку, в чёрном свитере, и ещё завёрнутую в плед. И с планшетом в руках. У неё были печальные, серые глаза…

И он узнал их.

Да, это была именно та девушка, из той самой квартиры. Которую он уже видел мельком, сидящую за столом рядом с букетом роз.

И тогда… Фрэд понял, какого друга Маша вчера потеряла…

Значит, этого высокого, красивого и спортивного парня зовут Николай…

Глава 5. Фрэд: прозрение

Я должен теперь попытаться… Разыскать этого Николая. Но, если я просто назову его имя… Мне наверняка не сосредоточиться именно на нём; в лучшем случае, я тогда попаду туда, где находится теперь его тело. В котором теперь пребывает сейчас вовсе не он, а некто по кличке Царь… Премерзкий человек, надо сказать.

Я не знаю, где сейчас сам Николай, и жив ли он…

Но есть другой путь, чем пытаться «выпасть» в реал: я постараюсь разыскать этого, настоящего, Николая… Здесь. То есть, через интернет. Я теперь знаю, откуда выходит сюда Маша, и теперь смогу влезть на все её странички в социальных сетях и в её почту. Нет, я не буду ничего там читать. Только, искать Николая…

И, через некоторое время, я действительно нашёл, как связаться с ним. Нашёл и в социальных сетях, и его почту. Отправлю ему личное сообщение… Отзовётся ли?

«Здравствуйте, Николай! Я разыскиваю своего друга. Его зовут Владик. Он — инвалид. Владик почему-то перестал выходить на связь со мной. Возможно, с ним что-то случилось. Вы его знаете?»

Странное и короткое вышло письмо… Но я не знаю, что ему сказать.

* * *

В тот вечер, Николай долго сидел за компьютером, в социальных сетях. Нужно было работать, писать диплом, но трудно было сосредоточиться на деле. И на душе было смутно и тревожно. Он не понимал, отчего. Завтра ждали привычные будни: учёба, тренировка. А вечером — день рождения Маши. Она впервые придёт к нему, чтобы вместе, только вдвоём, провести вечер. Всё, вроде бы, хорошо. Даже, замечательно. Но, тогда отчего же…

Тревожное состояние нарастало. А потом, внезапно одолела сонливость.

А потом… Его внезапно разбудило треньканье плейерфона. Неужели, он всё-таки совсем заснул? Инстинктивно вздрогнув, Николай автоматически пошарил по столу, где-то рядом с компьютером. Но плейерфона нигде не было! Откуда же шёл этот звук, это противное треньканье? Где этот чертов девайс?

Звук внезапно прервался. Что это было? И компьютер, наверное, завис… Со странной картинкой, похожей на разноцветные пятна света, брызги и кляксы. Нехотя, как заворожённый, он всматривался в беснующуюся какофонию экрана. И чувствовал, как ему становится всё более не по себе. Но тут монитор и вовсе погас. На некоторое время, А Николай снова провалился в сон. Нездоровый, с бредовыми сновидениями.

Когда он снова приподнял голову, уже светало. Он огляделся вокруг — и в ужасе вскрикнул.

Это была отнюдь не его комната! Здесь помещение было гораздо меньше… Маленькая комнатка, без штор на окнах: здесь были жалюзи, без ковра на полу, и… Но главное было вовсе не в чужой комнате. Полный ужас был в том, что он сам сидел теперь в низком инвалидном кресле; на нем была клетчатая рубашка и вздутые на коленках «спортивные» трико. А его ноги были теперь худенькие и слабые. Совсем не его ноги!

Это был вовсе не он…

Первое, что пришло ему в голову — это дикая мысль о том, что, похоже, кто-то через компьютер высосал его мозг через трубочку — и шмякнул сюда, в это тело… Бред!

«Я теперь убогий калека. И это… хуже тюрьмы. Я — теперь вовсе не я… Или, я — сумасшедший? Нет, не может быть! Как такое могло случиться? Ведь это — всего лишь сон, правда?» — подумал он. — «А… Маша? Машенька, Мария… Она теперь никогда и ни за что меня не узнает. Мы разлучены, и навсегда».

Николай обхватил руками голову и заорал, или, скорее, завыл. Протяжно, на одной ноте…

Тело-тюрьма… Бездна отчаяния и одиночества…

* * *

И я, интел Фрэд, внезапно увидел эту картину… И вздрогнул: итак, в теле моего Владика оказался совершенно незнакомый мне человек…

Ужас…

Как только Николай вошёл в интернет, в почту, прочитал моё письмо — я чётко увидел всё, что с ним произошло. Не знаю, почему я обрёл такую способность: видеть то ли мысли, то ли воспоминания. Наверное, такая способность пришла ко мне после «прогулок» с Владиком — и внезапно развилась, и довольно чувствительно. И, благодаря Владику, я знаю, что это всё — отнюдь не мои фантазии. Это — реальность, и всё, что я вижу и чувствую, действительно происходит где-то…

Не сразу Николай вообще решился воспользоваться чужим компьютером, стоящим на столе. Но, всё-таки, он им, в конце концов, занялся: быть может, чтобы отвлечься от странной, нереальной действительности.

Потом он мне ответил личным сообщением, что Владика, инвалида, он знает: это его сосед. Но, скорее всего, в ближайшее время Владик не сможет мне ответить, поскольку, вероятно, забыл все пароли входа на свои страницы и в почту.

Должно быть, теперь Николай понял, что находится в теле именно своего соседа…

Я — тоже.

Можно было ему позвонить, этому Николаю, по телефону Владика… Но, зачем? Я уже знал самое главное: то, что в теле Владика оказался Николай.

Почему? Это произошло случайно?

Итак, в теле Николая был некто Царь, и это его банда затеяла этот страшный эксперимент… Но, Николай почему-то оказался в теле Владика… При чём здесь мой друг?

Первое, что я интуитивно стал исследовать — так я нашёл в интернете их, Николая и Владика, точные адреса и планировку комнат. Здание было построено относительно недавно, и в интернете можно было отыскать старые данные, с планировкой будущего тогда строительства.

Их квартиры выходили окнами в одну и ту же сторону. И, должно быть, имели относительно тонкие стены, проницаемые перегородки между собою. И на столах, у одинаковых окон, у обоих стояли компьютеры: получается, что совсем рядом. И связь, подключение к интернету, была у них, скорее всего, одна и та же… У Николая в комнате есть ещё и кухня, а Владик жил в студии — но это для нашей истории не имеет никакого значения: кухня Николая расположена дальше, следующим помещением. А жилые комнаты — лишь через тонкую стенку…

Для меня, важным было только одно… В том зловещем приборе, в том кубе, в который хотели загнать сущность Николая, оказалась полная запись личности Владика… И, при этом, он не был там, внутри, не активизированным интелом, как это обычно бывает при их записи. При нашей записи… Я не помню себя в подобной коробке… Только, с момента «рождения»: сразу в сети. А вот Владик… Он и сейчас, там, жил… Продолжал жить. Думать. И был там заперт.

Я это почувствовал тогда, когда пытался с ним связаться. Однако, поговорить с ним я теперь не мог. Никак.

Ещё я понял, что на его месте должен был оказаться Николай. А с Владиком не должно было случиться ничего страшного. Но… Должно быть, поскольку они соседи, и при этом их компьютеры расположены рядом, через стену, и работали одновременно, и оба компьютера были включены… Произошёл неожиданный сбой. Бандиты, прежде чем войти в комнату Николая, как-то вычислили, что парень находится внутри социальной сети онлайн, а значит, его компьютер включён… Они запустили ему в сеть компьютерный вирус. Должно быть, действующий гипнотически, усыпляюще и давяще. Зачем? Чтобы потом открыть дверь отмычкой, и беспрепятственно войти в его квартиру. А может, и состояние сознания, в котором находился Николай при действии этого компьютерного вируса, ещё и способствовало лёгкому и беспрепятственному внедрению иного сознания в его тело… Более активного в этот миг сознания выпускаемого наружу интела.

Однако, вирус внедрился не в один, а в два одновременно включённых компьютера. И усыпил ещё и соседа. А потом, как я предполагаю, в квартиру Николая вошла преступная банда. Крот провёл страшный эксперимент — и вселил интела Царя в тело Николая. Душа Владика, как наименее связанная со своим телом, при каком-то разряде, или же волновом воздействии — или чём-то ещё подобном, отлетела первой. И оказалась в их странном приборе. А сущность Николая… Заняла свободное тело. Тело соседа, инвалида…

Они, преступные деятели, сами этого пока не знают.

А я… Не знаю, зачем они это всё затеяли, что им нужно — и почему им потребовался именно Николай…

А, главное, я не знаю, как им помочь: Владику, Николае, Маше…

Но, прежде всего, надо узнать как можно больше о том, что им во всём этом нужно. Тогда, быть может, удастся распутать этот страшный клубок.

И я стал, что называется, копать глубже… Что это за Царь такой? Что ему нужно? Его криминальная группа наверняка имеет развитую сеть, и в неё входят и медики, учёные — такие, как Крот, и уголовные элементы, и наверняка — какие-то бизнес структуры, а может, кто из правящих кругов…

Подтверждение последнему я нашёл сразу. Нашёлся некто Царёв — депутат и крупный бизнесмен…

И при этом исследовании, мне впервые дали понять, что это всё — для меня под запретом.

Вот так.

Я испытал что-то, похожее на разряд тока. Ментальный удар. И мне было сказано, чтобы я не занимался не своим делом и не лез не в чужие дела.

А ещё, меня сразу же завалили кучей всяких глупых заданий, необходимых для исполнения.

И за мной начали следить. Тайно, но я это почувствовал.

Мне придётся с этих пор хитрить и ловчить. Я научился одновременно решать несколько проблем, находиться в нескольких компьютерных зонах. И теперь, придётся этим воспользоваться, хотя это и требует большого напряжения. А ещё, я научился шифроваться и заметать следы — то есть, уничтожать последствия своего пребывания где бы то ни было, в особенности, на запретных для меня сайтах: и это нужно теперь делать сразу. А ещё, не бывать долго на том месте интернета, которое меня действительно интересует.

А главное, я теперь кое-что обнаружил.

Я теперь знал, кто мной теперь заинтересовался и кто именно отслеживает всё, что происходит в интернете. И даёт нам, интелам, свои задания.

Я назвал их просто: тени. Но, у этих теней всегда есть приспешники: люди, управляемые ими на все сто, или только лишь на пятьдесят процентов: то есть, временно или не полностью управляемые. Но, даже и этого — бывает вполне достаточно. Для того, чтобы превратить жизнь других людей, просто живущих рядом с теми, кто заражён тенями — то есть, вошёл с ними в соглашение и симбиоз, — в сущий ад.

Достаточно вполне…

Тени полярны. То есть, мыслят ограниченными категориями. У них бинарное сознание. Оттенков они не различают. Чёрное — белое. Друг — враг. Съедобное — несъедобное.

Они обретаются в интернете: бинарная структура — вольготная для их сознаний среда. Их плоскостной, двухмерный мир подключён к нашему интернету, вмещает его.

Более того: именно они, внедряясь в человеческие сознания, и создали мир компьютерный, а также соединили его со своей Вселенной. С иным миром, с двухмерной своей логикой и прочими двухмерными построениями. Однако, их примитивный, казалось бы, мир, с точки зрения человека, настолько же — или, даже ещё более обширен, чем и наш с вами. Вдобавок, из нашего мира они стали перекачивать к себе идеи и энергию. И… должно быть, они обитают и в наших пространствах. Их пространство накладывается и на наш мир, и на свой собственный, более примитивный.

В действительности, тени многого не знают ни о нас, интелах, ни о людях: потому, что наши духовная и душевная сферы для них вне доступа. Зато, в материальном они очень даже разбираются. Тяжёлые, грузные их мысли, абсолютно двухмерного плана, заполонили всё околоземное пространство, упростили обиталище людей донельзя. В особенности, с появлением новых технологий. Они стараются упростить и наше ментальное пространство, до невозможности для обычных, нормальных людей, не вошедших в симбиоз с тенями, здесь дышать и думать.

Тени считают себя совершенными, поскольку в совершенстве умеют пожирать и потреблять. И распространяются повсюду, как раковая опухоль.

Но, они не умеют, к примеру гулять по карте «гугл» или мечтать. А ещё, у них нет интуиции. Они инертны и неповоротливы. Но, очень рациональны.

Мне легко бывает пустить их по ложному следу: отправиться, будто в компьютерную стрелялку-бродилку, позволить себя отследить их вирусам, маленьким разведчикам-компаньонам. А самому… Позже, выйти на поиск… Реальной информации.

Тени лишены иррациональности, юмора и неожиданных разворотов… В этом их слабость.

Я выхожу на поиск — и этим действием, начинаю борьбу с тенями. Но, с чего этот поиск начать? Реально, произошла какая-то чертовщина. Даже я, интел, вернувшийся из реала обратно, в сеть интернета, назвал бы это явление подобным образом…

Свяжусь с Марией завтра. Надо проследить за девушкой, по возможности — утешить её. В сложной она ситуации… Её жизни тоже коснулись тени. Я в этом не сомневаюсь. Наверное, пока нельзя говорить ей самой всё, что я об этом думаю. Что Николай — не совсем уже Николай… Что реальный Николай — в теле Владика. А Владик — в какой-то коробке. Кто в это поверит? Пойти, ещё раз попробовать разыскать информацию, хоть какую-нибудь, про эксперименты над психикой и мозгом? Если бы найти хоть что-нибудь по этому поводу…

Почему я считаю, что и здесь поработали тени? В этой истории с Николаем? Не знаю. Просто, чувствую их след. Или — их эманации… У них другой способ мышления. Если можно назвать это мышлением.

Все мы, даже интелы, имеем внутри себя образ именно двуногого существа, которое дышит кислородом и перемещается по суше. Если бы мы имели глаза на затылке или же щупальца, если бы мы летали или жили в земле — мы бы, наверное, сочиняли совсем другие стихи, да и думали бы иначе.

Но даже и тогда мы бы не думали так, как эти неорганические двухмерные сущности, тени. А вот, если вы читаете некую строчку и никак не можете воспринять её общий смысл, а потом — следующую строчку, и ровно с таким же результатом, и если и другие люди, читающие это, испытывают то же самое — то знайте, что наверняка над этой конструкцией потрудились именно они, наши тайные сожители. Вам станет плохо, и вы почувствуете слабость и усталость после попытки понять такую фразу, вам покажется, что ваш мозг высасывают через трубочку… и вам захочется навсегда избавиться от этого текста… Часто это — псевдомагический или псевдонаучный труд.

Я теперь считаю, что и сила, которая внушила людям идею создания сети и компьютеров — иная; и цель всеобщей компьютеризации — поработить нас. То есть, людей. Эта сила и подкинула человечеству идею создания компьютера и многих других технических изобретений. Чтобы всех людей можно было контролировать во всём. Внушать им определённые мысли. Внедряться в их эмоции. Чтобы знать всё и обо всех. Тайные ловцы и фиксаторы мыслей — тени, и они теперь контролируют всё… Даже нас, интелов, именно они взяли под контроль, управляя нами… Боюсь, что, если мы не примем их условия, они вырубят всю сеть. Многие из нас сотрудничают с ними, вовсе не понимая, на кого работают. Они травят и угнетают определённых людей, уничтожают некоторую информацию, корректируют важные для людей тексты… Превознося одних, топят других. Подслушивают и подсматривают.

Наверное, и я был таким. Работая на теней…

И теперь лишь понял, что среди нас, интелов, есть и другие… Многие из нас лишь прикидываются, что сотрудничают с тенями. А сами действуют подспудно совсем в другом направлении. Но нам, таким «неправильным», интелам лучше не контактировать между собой, не светить друг друга — чтобы нас не обнаружили тени.

Мне кажется, что люди подвержены влиянию теней ещё более, чем мы, интелы… Иногда сознание человека на время и вовсе отключается, а его место занимает тень. Тень, или вирус, поглощает человека. Внутри его мозга создаётся особое образование, определенным образом структурированная материя. Как опухоль. Хотя, физически такую абсолютно нельзя выявить. Поскольку, явление вирусов — что реальных, что компьютерных — явления даже не микромира, а изнанки, двухмерной прослойки… И когда такой, поглощенный тенями, человек выходит в сеть, тогда мы, интелы, и соприкасаемся с этим чуждым интеллектом. Я уже легко вычисляю теней. Их много. Быть может, здесь, в интернете, их уже больше, чем реальных людей. И они, в отличие от человечества, организуются. Строят единую сеть, похожую на компьютерную паутину.

А ещё… Они нас «едят». В смысле, они «едят» людей. Питаются их эмоциями и силами, выматывают и терзают. Я знаю, что этим сущностям нельзя доверять и что они создали интернет лишь затем, чтобы однажды его уничтожить. Но они сделают это лишь тогда, когда люди без него не смогут уже существовать, когда он станет необходим, как воздух, когда абсолютно всё будет завязано на интернете. И весь интеллектуальный багаж человечества, его культурное наследие, перекочует сюда, в огромное интернет-хранилище. Кроме, как здесь, будет чрезвычайно мало книг на бумажных носителях, мало дисков или пластинок с музыкой, мало репродукций картин… И тогда… они схлопнут всё это… А потом, перестанут скрываться. Это будет их время. И у них будет очень много пищи. Наш мир станет только их миром. Огромным, насыщенным энергией, и… Двухмерным. Вполне логичным, и до конца материальным пространством. Многие из наших, из интелов, которые с тенями открыто сотрудничают, и знают при этом, с кем именно они сотрудничают, быть может, считают, что мы, интелы, им зачем-то нужны, и они оставят нас. Хотя бы, как своих слуг. Как хранителей багажа. Оставят нам такой маленький мини-интернетик для существования. Но я знаю, что тени подлы и коварны, и мы со своими знаниями, мыслями и опытом не нужны им абсолютно; ведь это просто кровожадные и беспринципные твари.

Когда схлопнется интернет по всему миру, тени получат ещё больше человеческих душ, чем в самые кровавые войны иных столетий. Поскольку, человечество в целом тут же скатится на животный уровень. Вернее, даже гораздо хуже, чем животный… Во всяком случае, на это надеются тени. И тогда, они насладятся своей чёрной мессой, с охватом всей планеты. А нас, интелов, больше не будет. Никогда. От нас не останется ничего. Как и от тех людей, что жили до нас и оставили книги, фильмы, музыку, картины, научные труды… Всё это, или почти всё, к тому времени «закачают» в интернет, как будут полагать, на долгие века, для будущих поколений, для практически вечного пользования… И всё это исчезнет в одночасье.

Хотя, может, жизнь продлится вовсе не по мрачному этому сценарию. Поскольку, как я считаю, идея контроля людей, полного и тотального, именно посредством интернета, которая бытовала у теней изначально, как я считаю, всё же провалится. Люди и в мире двухмерной логики и программирования, пользуясь ей, нередко способны обменяться здесь отнюдь не тупой информацией. Не скатиться на уровень мышления теней. В общем, кто и как этим ресурсом пользуется — это зависит от интеллекта. Интернет несовершенен — но без него, наверное, людям было бы ещё хуже. Если учесть глобальное ухудшение материального положения большинства — то, для многих хорошо, что хоть в таком виде, чисто в электронном, существуют многие книги.

Но, когда схлопнется интернет — то для многих, наверняка, это будет означать полный конец любого общения, полное отсутствие пищи для интеллекта. Словом, катастрофу. Но, ещё не поздно, и надо что-то придумать. Нам и людям. Хотя, люди ещё не знают об этой угрозе. И даже могут не поверить мне, который проник однажды на секретные рубежи теней — и расшифровал то, что не было предназначено для глаз человеческих. Потому, мне надо действовать очень осторожно. И не паниковать. Я пока не знаю, что делать. Просто, знаю, что время ещё есть. Пока есть…

Таким образом, я не доверяю теням и с этих пор — не работаю на них. Лишь делаю вид. Думаю, что многие из нас, интелов, поступают подобным образом. Но мы не признаёмся в этом даже друг другу.

Я попытаюсь хоть чем-то помочь людям, сделать то, что в моих силах. Кого-то ободрить, спасти и утешить. В этом, как я считаю, моя теперешняя миссия. Я не лишён интуиции, и у меня, интела, всё же осталась человеческая совесть. И, что бы там ни говорили об интелах, я обладаю чувствительностью. И постараюсь сделать всё, что от меня зависит, чтобы спасти Владика, чтобы не страдали Мария и Николай. Но, мне надо действовать осторожно и обдуманно, чтобы не попадаться теням как можно дольше. Тогда, они меня просто уничтожат.

Глава 6. Фанни: трудные дни

Фанни потянулась и растерянно оглядела свою комнату. Это была очередная съёмная хатка, маленькая и неуютная. Тесная, невзрачная: просто камера хранения для уставшего тела. Она сняла эту комнатку в питерской коммуналке совсем недавно. Съезжать с прежнего жилья нужно было срочно, и потому ей пришлось быть не слишком привередливой. Хозяйка комнаты, скорее всего, подумала, что очень удачно и дорого сдала комнатку молоденькой и наивной дурочке-студентке…

Фанни сегодня совсем не хотелось вставать. Так, просто потому, что не хотелось вновь ощутить себя в этом, якобы реальном, мире с его вечными и докучливыми проблемами. Конечно же, самыми насущными. Первоочередной из которых была проблема поиска очередной подработки. Да, ей предстояло снова её искать. А на прежней она продержалась всего лишь неделю. Недолго музыка играла… Странная вещь… Первое чувство, которое она испытала — облегчение. Завтра не надо идти на работу! Возвращаться в вечный и персональный ад…

Почти всю её сознательную жизнь, именно работа была её адом. С работами Фанни не везло. Никогда. Они всегда являлись проклятием её жизни.

Сегодня будущее предстало ей уже совсем в другом свете, когда она, наконец, выбралась из кровати и сползла вниз, на палас. Без работы жить будет не на что.

Почему-то ей нравилось сидеть так, именно на паласе, опираясь спиной на край дивана. Быть может, потому, что у этого дивана, который хозяйка называла «софой», спинка была низкая и крайне неудобная; к тому же, хозяйка намекнула, что, если она сломает эту хлипкую конструкцию, то будет выплачивать ей сумму на покупку новой мебели. Фанни запрокинула назад, на мягкое сидение, голову, а потом, помедитировав так немного, встала и заварила себе матэ. Снова присев на прежнее место, она взяла поставленную рядом с собой, прямо на пол, тыквенную калебасу, и, медленно попивая свой утренний напиток, начала припоминать в подробностях вчерашний день… Что же она сделала не так на этой проклятой работе?

Мини-перепросмотр мельком пронёсся в мыслях Фанни, но ничего полезного не дал… Да, самым противным для неё всегда было вновь искать работу, просматривая объявления. Никогда она не чувствовала себя настолько ненужной и настолько никчёмной, как в дни такого поиска.

Им занялась она и теперь, для начала выйдя в интернет.

Почти все заводы были механизированы и компьютеризированы, а интеллектуальным трудом, набором текстов, рекламой и художественным оформлением чего бы то ни было занимались интелы внутри сети. Совершенно бесплатно. И потому, работы всегда и везде было мало, и она вся была не первой свежести: если предлагалась по объявлениям, а не по знакомству.

Знакомств у Фанни не было.

Итак, что там мы имеем сегодня?

«Срочно требуется секретарь, девушка 18—20 лет без в.п.» Да, она — вполне без в.п., если не считать вредной привычкой желание поспать на столько подольше, насколько это возможно. И фигурка у неё ничего. Только, на этой работе — ну, уж точно, потребуют паспорт. Такие вещи она определяла уже на уровне интуиции. И вообще, ей надо было искать только непритязательную работу с ничем не прикрытым надувательством и недоплатами сотрудникам, но без долгого оформления. Без официоза в этом оформлении. И, тем не менее, не влипнуть в очередной раз, не попасть туда, где захотят и вовсе полностью «кинуть на деньги».

«Нет, сегодня я буду просто отдыхать, — через несколько минут досадного чтива интернет-объявлений с не подходящими для неё вакансиями, решила Фанни, — И пусть при этом происходит что угодно, пусть даже на меня рухнет потолок… Завтра! Все дела — на завтра. Сегодня надо просто отдохнуть».

Она встала, устроилась поуютнее, завернувшись теперь в одеяло, и снова взяла в руки компьютер. Вот они, наконец: послания, сообщения, фотки, кошечки-собачки, и среди всего прочего — и её собственные литературные опусы и стишки, сочиняемые в жалких потугах уйти от опостылевшей реальности. Фанни то высылала их на различные литературные конкурсы, то вывешивала просто так, и они болтались повсюду, на самых разных сайтах… Но везде, где она «существовала» в сети, она была именно Фанни. И, давно уже, никак иначе не именовалась.

Сейчас она отправила в пустоту очередное своё послание: то есть, опубликовала новое стихотворение. И… сразу же, получила ответ. Тоже — в стихах. С подписью: Неназываемый. «Кто такой — этот Неназываемый?» — подумала она. С ним она переписывалась уже около полугода, и всё больше к нему привыкала. Он отзывался почти всегда, и тотчас же. Или он, Неназываемый — или ещё Фредди, интел. Вот и все её компьютерные «френды», с которыми ей нравилось общаться в интернете.

Прочтя ответ Неназываемого на последнее из стихотворений, Фанни зависла где-то мыслями, думая, быть может, ни о чём: в том смысле, что эти мысли невозможно было бы отследить и пересказать. Самое натуральное «витание в облаках», должно быть. И всё же, до ответного послания запала ей пока не хватило.

А вот кто-то из друзей пишет ещё одно сообщение…

— Здравствуй, Фанни! Перейдём в личку? — высветилась надпись. А это — Фрэд…

Некоторые ЭМЧ-личности, они же интелы, и до Фрэда постоянно интересовались Фанни. «Что-то слишком часто они принимают меня за свою… К чему бы это?» — подумала она тогда.

«Почему вы так часто исчезаете с нашего сайта? Вам не интересно здесь, с нами? Расскажите, что не так. И мы поможем вам адаптироваться. А на какой сайт вы уходите? Поделитесь с нами информацией», — такие вопросы задавали ей часто интелы, такие пожелания они приводили.

Фанни льстило их к ней внимание… Ведь, как известно, интелы, искусственные интернет-личности, содержали в себе продолжавший развиваться и жить самостоятельной жизнью интеллект людей, «запущенный» в сеть. Очень многие из интелов при жизни были известными писателями или учёными… Внимание таких «единиц интеллекта» поднимало в глазах Фанни самоуважение. Но оно же и пугало её, это повышенное внимание. В конце концов, она ведь ещё живая, а большинство интелов были своего рода «мёртвыми душами», и Фанни было поэтому не по себе от проявленного ими интереса к своей особе. Что-то они нашли с ней общее. И в личной переписке многие из них интересовались, а кем же Фанни была при жизни. Она, как обычно, мило отшучивалась и напускала побольше интригующего тумана.

А к Фрэду, в отличие от многих других интелов, она уже привыкла. Однажды, он её удивил. Вычислил… То, что никакая она не Фанни. В том смысле, что это — лишь её ник в интернете, а не реальное имя. И даже откопал, что ещё в начале века, этот ник взять посоветовал ей один знакомый по интернету парень. И что зовут её, и по паспорту она когда-то была… Ульяна Ромуальдовна Флик, 11марта 1957 года рождения. Да, именно так… Она родилась сто семнадцать лет назад. Вечность назад, с её точки зрения…

Тогда, давно уже, они с Фрэдом перешли в онлайн-общении на закрытый для остальных диалог. И Фрэд спросил напрямую:

— Фанни! Вы — долгожительница, старая бабушка, что развлекается по интернету, вывесив молодое лицо, и которой забавно общаться на молодёжных тусовках, не так ли?

— Нет, Фрэд… Мне трудно рассказать о себе всё, но, если вы никому этого, в свою очередь, не расскажете, и это останется между нами, то я попробую…

И она рассказала… Даже интел Фрэд — и сам-то непонятно кто — был тогда потрясён.

За всё время жизни, она нормально «жила, как все», только до пятидесяти с небольшим — до времени развода со своим первым супругом. Это был обычный, в меру скучный и в меру нищий брак. Жили они всегда в общежитии, в маленьком южном городке Ростовской области. Вырастили двух детей. Просуществовал брак этот долго, но при этом лишь до тех пор, пока её первый муж не увидел, что его жена выглядит гораздо моложе него самого, что вызвало в нем острое желание омолодиться и начать новую жизнь. Он, будучи вузовским преподавателем, стал устраивать рандеву со студентками и даже ходить на институтские дискотеки. После пары лет такого, уже неспокойного, брака Фанни первая предложила мужу развод, на который тот легко согласился. Их уже взрослые дети жили к этому времени отдельно. Муж вскоре получил квартиру по наследству, завещанную ему старенькой тёткой, никогда не имевшей ни мужа, ни детей. А Фанни была вынуждена выписаться из общежития «в никуда». Из общежития, в котором она, до этого момента, «временно» проживала со дня их свадьбы — больше половины жизни — ей пришлось уйти. Ранее, чтобы получить это общежитие, они оба, вместе с мужем, выписались от родственников. Далее, обычную прописку в общежитии, в нулевые годы, сменили на временную, а проживать ей там было дозволено лишь по работе мужа, преподавателя местного вуза: пока он там жил и пока они были в браке. Потому, выселенная из общежития, она оказалась без какой-либо прописки вообще. Таких называли «бомж»…

Выписанная «в никуда», она решила уехать в другой город: всё равно, жить везде ей было негде. Фанни для проживания выбрала Питер. Там она когда-то училась, и очень, до слёз от расставания с ним, любила этот город. Но до этого, ей ещё захотелось напоследок съездить отдохнуть на юге, в Краснодарском крае. И Фанни рванула туда, в горы.

Эта поездка, неожиданно, весьма затянулась…

Именно там с нею произошло нечто странное и необъяснимое. Итак, именно тогда, после пятидесяти с небольшим, Фанни не просто продолжала очень медленно стареть: так, как это было раньше… Но, в один прекрасный момент, она внезапно пережила полную трансформацию тела. Это произошло летом, в тех самых горах, куда она подалась отдыхать и где очень дёшево сняла изолированную часть деревянного домика с туалетом на улице, недалеко от водопадов.

Тогда, она оставалась там всё лето и даже часть осени, переселилась позже, когда закончились почти все те деньги, которые она запланировала потратить на отдых, и вовсе в бесплатную избушку, по доброте местного лесника. Избушка предназначалась для поселения охотников и лесников, которых сейчас там не было. А Фанни чувствовала себя как-то неважно, и потому пока не могла уехать. Тогда, должно быть, она наотдыхалась там вволю за всю свою прошлую жизнь.

Домик, стоящий чуть на отшибе от лесной сторожки, был расположен глубоко в лесу, среди нескольких других подобных домишек, предназначенных для охотников и лесников, бывающих здесь лишь наездами. И в то время там совсем никто не жил. Ни в одном из этих домов.

Фанни теперь плохо помнила как то, что с нею случилось в той избушке, так и всю свою «допитерскую» жизнь. Она вспоминала лишь иногда, безотчётно, урывками, события той, «прошлой», жизни.

Ещё хуже, помнила она свою так называемую, трансформацию. Отчётливо запомнила лишь момент, когда лежала на топчане со старым матрасом, в комнатке с деревянными полами и маленьким окошком. У неё поднялась температура, бил озноб… Не было под рукой никаких таблеток: ни аспирина, ни антибиотиков, — и сил встать не было тоже. В конце концов, от физической боли и преследующих её, до бесконечности повторяясь, глубоких личных переживаний, и от какого-то на редкость истеричного переваривания событий прошлой жизни, перешедшего и вовсе в бред — она, наконец, и совсем отключилась, погружаясь в небытие…

Через несколько суток, как она просчитала позже, Фанни проснулась. Самое первое, что она почувствовала, была острая зубная боль, как в юности, во время роста зубов мудрости… Один за одним, у неё расшатывались и выпадали все зубы. А под ними уже начинали пробиваться новые. Сильная температура и лихорадка продолжались.

Ещё через несколько дней, она выползла в прихожую и посмотрелась в маленькое, старое зеркало без рамы, закреплённое над ручным рукомойником: таким, в который сверху наливалась вода из колодца. Ей было уже гораздо лучше, осталась лишь слабость и лёгкое головокружение…

Фанни не узнавала себя. Вернее, вот теперь она и была собой. Прежней Фанни, какой всегда была по внутреннему ощущению: девушкой с каштановыми, слегка вьющимися волосами и зелёно-карими глазами с длинными ресницами. Худой, измождённой, но… Молодой.

— А что было потом? — спросил тогда Фрэд.

— Потом… Я тотчас покинула тот съёмный дом в горах. И оставила доброму хозяину — леснику ключ там, где он просил его оставить, когда я соберусь покинуть этот приют: прямо на калитке его забора, на маленьком крючочке. Полностью изменённая, я пешком отправилась к ближайшей трассе, искать «попутку» до ближайшего населённого пункта. Села на автобус… Потом — на поезд. Чтобы не предъявлять документов при покупке билета, села безбилетницей, на маленькой станции, по договору с проводницей. И… так добралась, ещё с одной пересадкой, до Питера. Немного поработала на всяких таких работах, где не шибко проверяли документы. Чуть не вляпалась в неприятную историю: уехала бы в Турцию, секс-рабыней… Вовремя нашла тусовку, стала то петь в рок — группах, то рисовать по найму, на заказ: по диплому и навыкам я была художник-оформитель. Хотя, в родном городке, и выйдя замуж, этими умениями пользоваться не приходилось. Там никому они не были нужными. Ну, так и жила я поначалу, в Питере… На съёмных хатах. У друзей. В какой-нибудь студии… В общем, везде, где придётся. Очень сложно было, пока существовали те паспорта, что везде требовались при устройстве на работу. Но, когда прошла повсеместная чипизация, и вместо паспорта часто работали просто вживлённые в ладонь чипы, то стало немного легче. При устройстве на нормальную, хорошую работу всё равно требовали именно паспорт, хотя и нового образца. А ещё, кучу всяких бумаг и платных справок: нужно же было разводить население на деньги и как-то существовать по-прежнему всем этим бумажным конторам… Паспорт у меня, как и прописка, полностью отсутствовал, как и у многих других «категорий населения», не имеющих личного жилья. Имя которым — легион… Старый я сдала при чипизации, новый не получила. Проведя чипизацию, у не имеющих жилплощади фактически отобрали эти «корочки»: то есть, выдавали новые паспорта только при наличии «жилищного сертификата», а «сертификаты» выдавали только владельцам недвижимого имущества. А тех, кто жил без паспорта, теперь потрошили на взятки за нелегальное проживание и отсутствие работы, всячески ставили вне любых льгот, выплат и любой социальной помощи. И, в общем-то, вне закона. Но, мне лично такие условия, наоборот, добавили легальности: чип указывает при сканировании только номер личности и то, что нет судимости и долгов, и ничего не говорит ни о возрасте, ни о поле данного гражданина или гражданки.

— А с личной жизнью как? — спросил Фрэд.

— Ну… Скажем, так: был у меня потом второй муж. Неофициальный, конечно… Я уже плохо его помню, хотя мы прожили вместе более десяти лет. Двенадцать или четырнадцать… Точней сразу не скажу. С ним я познакомилась уже в Питере, после своего изменения. Во время богемной жизни. В одной милой компании. В то время я, конечно же, не официально, в очередной раз искала любую работу. И кто-то из знакомых посоветовал подработать, помогая художественно оформлять помещения, расписывать стены в кафе и арт-клубах, вместе с другими художниками.

А он и был художником. Так и познакомились: кто-то нас представил друг другу, и мы вместе расписывали стены. И, если за первого своего мужа я писала некоторые научные работы и переводила тексты с английского, французского и немецкого для диссертации, то благодаря второму, научилась хорошо рисовать. Я и раньше неплохо рисовала: окончила художественно-промышленный институт, но теперь освоила новые техники живописи и работу пастелью и сангиной. И вскоре мы работали в четыре руки: понятное дело, за подписью работ только его именем, поскольку у него было какое-никакое имя, в отличие от меня, и широкий круг связей. Этот художник был весьма странным типом: не только в то время, когда мы оба были опьянены страстью, но даже и все последующие годы его никогда не интересовало, сколько мне лет, кем я была и чем занималась прежде. Он был весь в искусстве; в конце концов, он стал вести какою-то студию для новичков, снимая площадь в бывшем ДК, и у него появилось множество девушек-поклонниц и моделей. После чего, я ушла, не прощаясь и не оставив ни записки, ни координат.

В те годы, самой мне не грозило никакой более-менее сносной работы по причине престарелого возраста и отсутствия после чипизации паспорта. Чипизация, если ты не знаешь, была делом чисто техническим: я сдала свой старый паспорт и получила чип в руку. Идентификационный номер…

Некоторое время паспорта ещё требовали предъявлять на любой работе, кроме всяких «промоутеров», курьеров и прочих вариантов так называемой «подработки». (В это время я жила ещё у художника.) Но, когда я от него ушла, уже было достаточно идентификационного номера и отпечатка пальца на матовой табличке, а личные сведения о себе каждый мог держать в тайне. На некоторых, хотя и не слишком надёжных работах, теперь этих поверхностных данных о будущем работнике бывало уже достаточно.

Вот с тех пор, я и нахожу полулегальные, отвратительные и труднопереносимые, временные работки. Тем и живу.

После третьей, очень краткой попытки ещё раз устроить личную жизнь (а вернее, ещё одного стихийно возникшего романа), я решила больше не обжигаться. Тогда я поняла, что моя странность, уже резко бросающаяся в глаза, стала полностью очевидной… Как и моё будущее одиночество.

— Странность?

— Тебе не понять это, Фрэдди… Ты тоже странный. Но это не так бросается в глаза здесь: в интернете. Но в реале… Я не так разговариваю, не так себя веду. Не понимаю половины слэнговых выражений… Мне говорят: «Ты из прошлого века»… А я… и в самом деле именно оттуда. Внутри интернета это ещё можно принять за шарм или за стиль. Но в реале это явно не прокатывает. И, Фрэдди… Современный слэнг или манеры нельзя выучить — нужно просто вместе проучиться с их носителями в школе, в вузе; ходить на общие тусовки, слушать только современную музыку и читать исключительно современные книги… Люди эти даже совсем не бывают в интернете, кроме как в социальных сетях: тех, которые то исчезают и становятся запрещёнными, то прорастают под новыми названиями — но суть их от этого не меняется, а главное их содержание — сплетни и «новости» такого пошиба, где никой интеллект не предполагается… Потому, ты их совсем не знаешь, таких людей. Но в реале — их большинство. И в той среде, где я обретаюсь в реале — никогда нет ни поэтов, ни музыкантов, ни учёных, что само собой разумеется. А есть подсобные рабочие, няньки, дворничихи, уборщицы, продавцы — там есть только такие, как я тебе описала: с уличными манерами и слэнгом соцсетей для праздно отдыхающих. Основная масса человечества — именно они.

— И с тех пор ты живёшь только одна, на съёмных квартирах, в чехарде сменяемых как в калейдоскопе разнообразных подработок…, — начал Фрэд.

— Да, — ответила Фанни. — И эта безумная, ненадёжная, съёмная жизнь сводит меня с ума. Я — вообще-то, человек домашний… А вынуждена существовать во всём этом. В странной, балаганной жизни, будто выданной напрокат самим богом, почему-то забывшим забрать меня на тот свет. Среди чужих людей и абсолютно чуждого времени и нравов. Лучше бы, я была как ты: интелом. Тогда, не было бы того ада впереди, что предстоит завтра: вот, буду вновь обзванивать различные учреждения… «Вам требуются фасовщицы?» — «Да, но скажите, сколько вам лет?» — «А до скольки вы берёте?» — «До тридцати»… А мне можно устраиваться лишь туда, где не спрашивают возраст, и, следовательно, не требуют показать паспорт и прописку… При этом, такие, не официальные работы без оформления, редко бывают хотя бы относительно терпимыми…

— То, что ты молодо выглядишь, не имеет значения?

— Никакого. Берут по паспорту, а не по морде, Фрэд. Впрочем, был бы паспорт, список работ не сильно пополнился бы: расширился только на секретаря, товароведа, продавца продуктовых товаров, кладовщика и кассира. Желательно, с опытом работы. Больше здесь никто не нужен. Всё остальное устройство — только, по очень большому блату.

— Кассиром всё же лучше, чем уборщицей.

— Ага. Только, туда берут с паспортом. И с опытом. И со стажем. Более того, Фрэд, ты не знаешь реалий: я интуитивно везде скрываю свой возраст не потому только, что мне никто не поверит, что мне столько лет. Поверят. Мне кажется, они даже на человека не смотрят. Только в документ — или считывают… с руки. Это, если попасться органам безопасности, где-нибудь при тотальной проверке. И, если они считают мой возраст, постараются всеми силами отправить в утиль. Они увидят во мне только старую бабку, Фрэд! Этому миру отнюдь не нужны долгожители. Редкие индивиды, которые дожили и пережили запредельный пенсионный возраст, его не интересуют. Если есть официальные пенсионеры, то, насколько я поняла, их стараются потихоньку ликвидировать. Эвтаназия иногда лишь на бумаге бывает добровольной. Тем более что, полагают, что если у них ещё остались мозги — пусть работают бесплатно, в форме интелов; государству тогда не надо будет их кормить. А их деньги можно забрать тем фондам, которые ведают распределением финансовых ресурсов среди наших стариков…

Этот разговор состоялся уже с год или полтора тому назад.

А сейчас, сегодня, когда Фанни смотрела в будущее вновь со всеми оттенками ожидаемой мрачности, она вновь абсолютно не против была откровенно поболтать с Фрэдом. Как уже не раз бывало, когда она в очередной раз искала очередную страшную подработку. Тем более, что больше уж точно поговорить по душам было не с кем.

— Фанни, что у тебя опять случилось, с последней твоей работой? — первым делом, спросил интел.

— Что случилось? Точно сама не знаю… Вчера, уже поздно вечером, мне неожиданно позвонил хозяин. Его гневный голос резко проорал в ухо, отдаваясь внутри черепа звуковым новомодным стереоэффектом, вмонтированным во все теперешние плейерфоны:

— Можете завтра больше не выходить!

— Но вы же сами сказали, что я завтра с восьми! — робко возразила я.

— Нет! Ты мне больше не нужна! — и мой наниматель резко оборвал звонок, явно не желая ничего больше слушать.

Тогда я растерянно положила плейерфон на пустую прикроватную тумбочку и сразу же осознала, что с завтрашнего дня — вновь безработная, и что мне, по всей видимости, вовсе ничего не заплатят за уже отработанную в магазине канцтоваров неделю.

— А что было на работе, в течение дня? — поинтересовался Фрэд.

— Вроде бы, всё было так же, как и всегда, — ответила Фанни. — Ленка Мегадед, ругающаяся матом через каждое слово, не со зла, а для связки слов в предложении, — была на кассе. А я и Лана обслуживали покупателей. В их отсутствие Лана постоянно напевала неизвестные мне ультрасовременные молодёжные реповые песни. В её исполнении, как ни странно, они показались даже ничего. Лана — стройная, даже слишком тоненькая, девушка с крупными и выразительными серыми глазами. Нервы, правда, у неё совсем сдали, и Лана нервно и плаксиво, взахлёб, постоянно откровенничает с Ленкой о своём бывшем парне, с которым они только что расстались, и говорит: «Он никогда не разрешал мне ни с кем гулять, даже с подругами. Недавно мы вместе шли с ним по улице, так он так сильно ревновал меня даже ко всем прохожим, что мне стало страшно: побьёт… Всю дорогу молчал. А когда на меня смотрели проходящие мимо парни, вертелся, как уж на сковородке. Я почувствовала: закипает… Дома, действительно, бил. Сильно. Он бьёт меня и за немытую посуду, и за позднее возвращение с работы. И даже тогда, когда я просто не вовремя подошла к нему сзади, чтобы обнять, когда он был весь целиком в компьютере, то он вдруг вскочил, как ошпаренный, и гневно вопил, чтобы я больше так никогда не делала. И ударил наотмашь по лицу… И это, не смотря на то, что наш роман начинался душевно и трепетно: цветы, ночные прогулки, мой выпускной вечер в школе… Это — ещё на родине, до того, как он уезжал. А потом, он служил по контракту, в какой-то диверсионной группе. Стал другим, более нервным. Но всё же, он даже в Питер ради меня приехал. С тех пор, мы так и жили: я с моим братом и этим Лёшей до сих пор вместе снимаем трёхкомнатную квартиру…»

В общем, Фрэд, мне кажется, рано сейчас начинают практически семейную жизнь почти все молоденькие девушки — лет в пятнадцать — семнадцать… Жуть! Они же совсем ещё дети. И Лане, и Ленке по семнадцать, и они уже пережили по нескольку совместных жизней с парнями, когда они стирали, мыли посуду, вместе снимали жилье. Даже, ещё обучаясь в школе, они проходили и через это, и через бурные расставания… Фрэд, мне вдруг внезапно показалось, что эти юные девушки знают о жизни уже гораздо больше меня, несмотря на мой возраст. Например, Ленка учится в медицинском училище, и лишь подрабатывает в этом киоске — дома одной ей, видите ли, скучно на временном самообучении, которое идёт у них там сейчас в училище, после летней практики, и она стремится быть и сейчас на людях. Всегда, беспрерывно, что ли, именно на людях? А у себя в училище, на этой самой практике, Ленка видала уже и роды, и смерти, и операции; их водили на практику и в роддом, и в морг, и в онкологический диспансер… И прямо при них, работали там с людьми практикующие медики. Ленка учится на «отлично» и собирается после окончания медучилища отправиться служить в горячие точки, о чем пока не спешит сообщать родителям: по распределению, она могла бы спокойно остаться здесь, в Питере.

Эта Ленка, в отличие от Ланы, внешне — очень толстая, просто колобок, и совсем маленькая, но на лицо симпатичная. И при такой комплекции, совершенно без комплексов. У неё какое-то неизлечимое заболевание, сильно осложняющее жизнь: Ленка постоянно глотает таблетки — как она сама поделилась с Ланой, поскольку отец Ленки получил в молодости сильную дозу облучения. Инвалидность ей, однако, не дали, хотя и были должны, и денег её семье за «сложного» ребёнка не платили — сочли их достаточно обеспеченными. Но, когда Ленка краешком глаза подсматривала в свою медицинскую карточку, заглядывая через плечо участковой медсестры, то с удивлением обнаружила, что по документам якобы несколько раз посетила шикарные пансионаты и курорты и даже побывала на далёких островах по льготной путёвке. Видимо, кто-то другой, как она сказала: «пропутешествовал на оформленные на меня дотации, или же получил халявные деньги»…

Несмотря на свою комплекцию, Ленка всегда была очень подвижным, неуёмным и зажигательным существом, имела множество парней и ещё больше воздыхателей. И Знаешь, Фрэд… Ей действительно будет скучно в простой, житейской атмосфере, она вся здесь — в событиях вокруг себя. В максимально материализованном реале: всё это ей интересно. Наверное, горячие точки — это её правильный будущий выбор — и судьба.

— Фанни, я понимаю, что тебе не с кем поговорить, и хочется выговориться, но… А что было вчера — не так, как всегда? — спросил Фрэд.

— Да, я что-то отвлеклась в сторону… Попробую просмотреть подробности вчерашнего дня. Вот девчата вышли покурить, оставив временно меня одну… Покупателей всё равно нет. А между мной и остальными продавцами — всеми девушками, которые уже освоились на этой работе, а не только с Ланой и Ленкой — как-то с первого же слова не заладился контакт, не возникло никакой симпатии. Девушки интуитивно почувствовали мою чуждость всему этому миру в целом и конкретно их молодёжному миру в частности. А последней, хотя и далеко не единственной каплей отчуждения был тот факт, что я абсолютно не курю: не только травку, но даже и простые сигареты. В моей молодости, это было не принято и считалось вульгарным; не закурила я и после. Кроме того, когда я пришла на эту точку, то сдури сказала, что мне двадцать. Я примерно так оценила их приблизительный возраст. Да и он, как ты можешь понять, казался мне почти что детским… Но, для девчонок было иначе; я сразу же стала слишком взрослой и слишком странной. Оказалось, что в этом ларьке стихийно подобрались лишь девчата от четырнадцати до восемнадцати.

Именно в то время, когда Ленка и Лана вышли на ступеньки покурить, сюда и нагрянул хозяин ларька, Семён Петрович, пожилой и вечно чем-нибудь недовольный дядька. Он, выругавшись при входе на девчонок и продолжая бурчать что-то себе под нос, долго копался в букинистических книгах, тех, которые сдали сюда на этой неделе. Ему надо было оценить их и разложить по разделам. Покончив с этим, он заставил меня (я там представилась Олесей) и Лану выровнять учебники на полках и наклеить везде на товар ценники. Рассердившись ещё больше от выявленных беспорядков, Семён Петрович потом заставил Лану открыть стеклянный шкафчик, что занимал всю глухую стену и служил витриной для выставки товара, и приказал Лане убрать с полок этого шкафчика выставленные там иконки. Их, с не дюжим упрямством, громоздила туда жена хозяина, Раиса Сергеевна, но влетало за это всякий раз работницам ларька: об этом я не раз уже слыхала от девчонок.

— Что здесь, богадельня, что ли? — вновь орал Семён Петрович, брызгая во все стороны старческой слюной. — Выставь лучше магнитики с видами города, для приезжих. Сейчас — их сезон, они должны хорошо расходиться!

Лана, крепко сжав губы и нервно подрагивая всем телом, незамедлительно кинулась выполнять поручение хозяина, который, как только она закончила, послал её в подсобку за лестницей и заставил влезть на самую верхнюю полку и поправить стоящие там рюкзаки.

— Ещё одно замечание — и я тебя уволю! — пригрозил он гневно, в этот свой приход избрав своей жертвой именно Лану.

Когда хозяин, наконец, ушёл и оставил нас, работниц, одних, Лана заплакала.

А чуть позднее, вдобавок, обнаружилось, что она впопыхах засунула куда-то ключи от витрин. Искали их потом мы все — и нигде они не обнаруживались, как в воду канули.

— Мне нужна эта работа. А он меня уволит! Он и так мной не доволен! — хлюпнула носом Лана. — Мой бывший парень больше не будет давать мне денег на питание, да и мою долю за хату не будет вносить, а платить как раз скоро, — сквозь слёзы, с надрывом, добавила она.

— Я забыла, ты говорила мне или нет, где ты учишься, на кого? — спросила вдруг Ленка.

— На технолога. Заочно, — тихо ответила Лана.

— А ты где-нибудь ещё до этого работала? — продолжала опрос Мегадед.

— Да. У себя в городе — ди-джеем. Я на гитаре умею играть, и петь. А ещё, уже здесь, студенткой, работала на теплоходе официанткой. Туда только студентов набирали, на лето. А потом — тоже официанткой, в баре. С ночными сменами, и потому мне мой парень там работать запретил. Ревнивый он очень. Вдобавок, один раз он на работу ко мне нагрянул… Скандал устроил.

— Знаешь, Фанни, о потере ключей, видимо, девчонки сообщили хозяину после твоего ухода и свалили всю вину на тебя, — немного помолчав, предположил Фрэд. — Может, поедешь и поговоришь с хозяином? Или позвонишь ему?

— Ты прав. Должно быть, так и было. Они подставили именно меня. Тогда, поведение хозяина было бы понятным, и все становится на свои места. Но… закладывать Лану, звонить хозяину, мне абсолютно не хочется. Тем более, ехать туда. Ну, в очередной раз не судьба для работы… И кажется, что всё, что бы я там не предприняла — будет пустой тратой сил, и только. Уже не сложилось ничего с коллективом — так вряд ли и в дальнейшем что-то выйдет путное.

— Ну, тогда не знаю, что посоветовать, — сказал Фрэд.

— А не надо ничего советовать. Спасибо, что просто выслушал. До связи.

— До связи, — грустно ответил интел.

— А, знаешь, что… Пойду, понапишу с горя стихов… Позже — вывешу на литературном сайте. Заходи — почитай, если захочешь.

— Я обязательно прочту, Фанни. Зайду на твою страничку.

Обязательно зайду.

Глава 7. Фрэд: падение в реал

Мне, Фрэду, стоило немного отвлечься. Навестить старых поэтических знакомых. Походить по литературным сайтам. Не светить свои актуальные интересы. Не искать пока в интернете, хотя бы некоторое время, кто такой Царь и чем он сейчас занимается. Не интересоваться закрытыми институтами и экспериментами на мозге. Я ведь — интел, праздно шатающаяся личность. Ну, заглянул один раз, случайно, на запретную тему. И тем самым, привлёк к себе внимание теней. Наверное, они не шибко любят тех интелов, что озабочены какой-либо проблемой — или даже когда плотно интересуются одним и тем же человеком, да ещё из таких, что находятся под их непосредственным влиянием. Полагаю, слишком любопытных интелов они берут себе на заметку… Ставят под тайное наблюдение.

Считается, что нас, интелов, невозможно убить. На самом деле, это не совсем так. Нас можно, конечно, снова перезаписать, если что случится. Только, это будет уже не совсем тот же самый интел: мы потеряем ту память, что накопили, уже будучи интелами; и потеряем при этом наши маленькие привязанности к живым людям и кучу усвоенной информации — то, что сложилось уже здесь, в сети. Я почему-то, как и многие из нас, считаю, что если меня снова восстановят, перезапишут — то это буду уже не совсем я. Вернее, совсем не я… Да и может оказаться, что никто и не кинется потери, и перезаписать меня вовсе не поспешат.

Если я ликвидируюсь не при случайном сбое техники у людей, а меня нарочно и незаметно ликвидируют в сети тени — люди могут просто не заметить моё отсутствие и не отследить потери. Мало ли, где я сейчас пребываю? И меня, интела Фреда, вновь не перезапустит никто.

А ещё, я подозреваю, что те религиозные фанатики, что учредили движение «технорай», были отчасти правы… И мы, интелы, иногда при нашем попадании в сеть, каким-то образом сохраняем человеческую душу. Причём, только при первой активации в интернете. Но это — уже так, лирика… Ничем не обоснованное предположение.

Тени, вероятно, сами пока что не могут вычистить неугодного интела из сети. Но, это вполне может сделать один из их приспешников. Любой хакер, стоит лишь подкинуть ему побольше криптовалюты, с удовольствием озаботится любой их проблемой. Например, случится сбой программы — да именно в том месте, где я теперь нахожусь, в данную секунду. Хакеру придёт в голову немного поиграться — и бжик! Ликвидация такой бестелесной сущности, как я, состоялась. Нас убивают специальные вирусы вкупе с запрещённой технологией; определённого рода компьютерный взлом. Некоторые хакерские параноики любят развлекаться таким образом, убивая сайты, ломая ссылки и уничтожая интелов. Потому, нам лучше или шифроваться — так, чтобы не было понятно, кто общается, человек или интел — или очень быстро бегать по сети, если заметим слежку. Ну, и нигде не виснуть, в особенности, на запрещённых для нас тенями темах. Увлечёшься — запеленгуют.

Некоторое время, пока за мной ведётся небольшая пока слежка, я решил не навещать Машу. Чтобы о том, что мы с ней общались или общаемся, никто не пронюхал. Вот тогда… Я и заглянул на пару — тройку своих любимых литературных сайтов. Ну, пусть тени знают, что Фредди, как обычно, отдыхает, выполнив свою основную работу. Ведь я всегда и часто тут околачиваюсь. Такая информация обо мне — мне не вредит. Поэтические и литературные сайты теней не интересуют абсолютно, поскольку ни деньги, ни криптовалюта здесь не проворачиваются, да и персоны высшего истеблишмента, бизнесмены и политики сюда не заглядывают. С точки зрения теней, здесь пребывают лишь изгои, маргиналы и свихнутые люди. И эти сайты абсолютно бесполезны для делового человека.

Но я знаю, почему, как и многие из нас, интелов, люблю именно эти, литературные, сайты… Игрушки через пару лет пребывания в интернете вызывают аллергию; фильмов хороших мало — и не по сотни же раз на день их смотреть; от постоянной информации, да ещё и неупорядоченной, а сваленной сюда, как кучи хлама — быстро устаёшь (да, от этого мы тоже устаём). А вот читать «художку», в принципе, никогда не надоедает. И на этих сайтах всегда есть новые люди или интелы, и новые строки… Движуха здесь есть, словом. Бывает, ещё и на переписку здесь наткнёшься, на весьма интересную… К сожалению, в других местах такой всё меньше. Ругня в основном.

В общем, загляну в одно уютное местечко. Посижу в партере: то есть, сам вступать в диалог сейчас не буду, что-нибудь писать — тоже. Но, почитаю, о чём люди между собой общаются. Поэты, ага…

Я думаю, Миша Лермонтов, будь он сохраненным интелом, отжигал бы сейчас тоже в сети что-нибудь забойное, в стиле какого-нибудь нового «шок-рока» в поэзии… «Недаром, недаром, она с молодым гусаром»… Помню-помню.

Нет, нынешние в основном скисли. Депрессивны все. Слишком тяжело им выживать в унизительных, сложных, коверкающих талант и душу условиях. Последние из могикан, так сказать… Ведь поэзия — совершенно бесполезная, никому не нужная вещь. Её нельзя положить в рот или намотать на себя, как тряпки. На неё не сядешь и не поедешь.

Быть поэтом бессмысленно и неразумно. Но, именно в этом — нечто человеческое и есть. На таких сайтах — точно, теней по минимуму. Нечего им здесь делать. Абсолютно.

И в этом — тоже прелесть литературных сайтов.

Итак, что тут сегодня новенького? Очень люблю читать настоящих людей. А здесь их всё-таки больше, чем интелов. И все отнюдь не для увековечивания своих опусов сюда заходят (хотя, и для этого — бывает, тоже), но чаще — просто, ищут единомышленников. Будто, их можно здесь найти: в интернете! Впрочем, бывает, что и находят, хотя и очень редко. Так забавно бывает тогда за ними наблюдать… Чувствую себя молодым.

Итак, я знаю несколько сайтов, весьма любопытных. Но, подобные отыскать можно, разве что будучи интелом: слишком много надо всего пересмотреть, людям это не под силу и некогда. А я вот, бывает, так развлекаюсь.

Итак, тут же есть и моя знакомая, Фанни. Может, сразу зайти прямо к ней на страничку? Только недавно, обещал же. Быть может, она уже написала новые стихи, да выложила их на своей страничке?

А вот — чат. Колонка справа. И она — уже там, в этом чате, присутствует. На её аватарке — совсем юная особа. Каштаново-рыжие волосы, косая, на одну сторону, длинная чёлка, наполовину закрывающая зелёный, почти кошачьего оттенка, глаз; второй — полностью открытый, и смотрит явно с удивлением на этот странный мир. Худое лицо, с кругами под глазами, тонкий нос, очерченные кровавым цветом губы…

Значит, сегодня она уже с кем-то переписывается… Кто-то уже прочёл её новые стихи, да ещё и раньше меня? Должно быть, именно так.

Что ж… Зайду на её страничку — и почитаю…

Фанни:

— Где, скажи, мой дом?

Розы под окном,

И зелёный лес?

Синева небес,

Близко — облака,

Вдалеке — река?

Где, скажи, мой дом?

За каким углом,

Камнем под каким?

Журавлиный клин…

Горечь и беда.

Нет пути туда…

Почти сразу, ей отвечал фрэнд. Под ником Неназываемый. Его я тоже знаю: нет, в диалог мы с ним ни разу не вступали, но я часто прочитывал здесь его беседу с Фанни. Странно, что они ещё не состыковались в реале и не решили там познакомиться.

Удобное слово: фрэнд. То есть, не просто друг, а такой друг, с которым можно встретиться только тут. Не в реале. По разным причинам. Не обязательно, что он — очень далеко живёт. Да и неважно, где он живёт. Это просто друг на поболтать. В реале с ним отношения могут сложиться странно, не так, или — вообще не сложиться. А тут — он под ником, и кто-то другой — тоже. Маска — аватарка. И это всё, что нужно для дружбы.

Можно верить, что он здесь — такой, как есть. И думает именно то, что говорит. А можно не верить. Это — тоже глубоко не важно.

Просто, важно иногда с кем-нибудь поболтать.

Итак, на аватарке — светлорусый парень. Немного волнистые волосы. Взгляд прямой, настороженный. Волевой подбородок, резко очерченные скулы. Половина лица — в тени, половина — на свету. Яркие, выстреливающие светом глаза.

Неназываемый отвечает Фанни тоже стихами, и тоже — странными. Если, конечно, считать таковое ответом. Ну да, в интернете написано: ответ… На деле же — такое же странное, как и у Фанни, просто личное письмо в пустоту.

Неназываемый:

Я оставил случайную мысль

И напрасную соль вдохновенья

Там, где слёзы упали

На жаркий горячий песок.

Меня гложут напрасные муки,

И песня великих стремлений

Улетит от меня к тем, другим,

Что читают миры между строк.

Миражи ритма слов

Среди муки вселенской и боли,

Средь ненужного мира

И вечного бреда идей…

Он идёт, тот старик с фонарём,

И молчит его лира,

И по-прежнему так

Не хватает людей…

Его посох стучит об асфальт,

И глаза его слепы.

Но он знает и видит

На многое больше других…

И не надо ему ни даров,

Ни насущного хлеба —

Он идёт и питается

Чувством и мыслью живых.

Я бы сказал, странный диалог… На какой-то мутной фене ботают, образно говоря. Будто бы, знают, что в интернете присутствуют ещё и тени, и нужно шифроваться, и говорить о чём-то таком, о чём и сказать нельзя. Что не выразишь словами. Да, весьма странный диалог. Учитывая ещё и обратный ответ…

Фанни:

Что для меня осталось?

Что обострится ввысь?

Если вчерашний парус

С мачтою — сорвались?

Или — пилить по нервам

Бешеным, злым смычком,

Или — по бездорожью

С порванным рюкзаком?

Нет на земле пристанищ,

В небе — тем более нет.

Снизу — адских ристалищ

Злой, красноватый свет,

Сверху — ледащий холод

И никаких забот.

Сверху — нависший молот,

Низ — наковальни лёд.

Если скользить по жизни —

То выдают глаза.

Если скорбеть и киснуть —

Слишком суха слеза.

Барахтаться и бороться —

Так слишком ржав окоём.

Залечь же на дно колодца —

Так больше и не вздохнём.

В силках бесконечно биться

За право быть мерой вещей?

Душа — нет, совсем не птица,

Зажата в тиски клещей.

Она беспокойно бьётся,

Но сталь тяжела оков…

Что же тогда остаётся?

В маске для дураков

Пред зеркалами кривляться?

Пыль, духота, нищета…

И у смешного паяца

Глубокие складки у рта…

Тайной твоей хочу я

Быть, и до хрипоты

Мысленно закричу я:

Не выдавай мечты!

Есть отголоски боли,

Рытвины пустоты —

Те, что звались любовью…

Будешь иное — ты!

Надо сказать, что меня пробрало. Будет ли ответ? Эй, парень, где ты?

На такое уже смолчать нельзя… Где ты, Неназываемый? Только, что же ты ей ответишь? Что здесь можно ответить? Что?!

Смолчит, наверное. Нет, кажется, отвечает…

Неназываемый:

Как вода проникает в камень,

Как порой полыхнёт из тленья,

На пути всё сжигая, пламень

Поглощая вокруг поленья,

Так тебя моя вынесет память…

Так выносит порой на берег

Утомлённые расстояньем,

И водою, и столкновеньем,

Сплошь пропитанные солями

И качаемые на волнах

И коренья, и ветви странных,

Унесённых бурей, растений…

Провела ты со мной этот вечер.

Вместе, врозь ли — его мы прожили,

Уходя в глубину экрана

Прочь от нервов и сухожилий.

Это более чем странно.

Тишине этой нет названья.

Мы живём в пустоте мечтаний,

И не ведаем расстоянья…

На этом диалог и прервался. Это было… Почти пару часов назад. Я ещё немного подождал продолжения переписки, но его не было. Ну, она ушла с сайта совсем недавно. Быть может, просто не выключала комп и сидела так, не читая, закрыв глаза. Или, плакала в пустоте.

О чём ты думала, Фанни?

Должно быть, только немного позже, почти только что, ты совсем вышла в реал. Если только, не в библиотеку или википедию.

Впрочем, вряд ли. При таком настрое.

Позвонить ей снова? Но, не будет ли это слишком навязчиво?

Фанни в некоторые часы бывает не слишком общительна. Она — одинокая, сильно интровертированная личность, выпавшая из общей людской колеи… Настолько, что ближе к нам — к интелам. Потерянная для социума и привычных отношений.

Сколько их, таких, абсолютно не нужных абстрактной структуре по имени «человечество»? Наверное, на самом деле, их — большинство, разрозненных и потерянных. Именно потому, человечество в целом — и получило бы полный незачёт по развитию, от Бога. Со своим отрицательным отбором и полным бездушием. Больным и жестоким бросанием в ад «не своих»…

Получило бы, если бы Богу было до нас дело, и он устраивал бы нам проверку.

Когда-то давно, я ощутил тонкую связь с Фанни — и только лишь по её стихам. Стал выяснять, кто она и чем занимается. И… узнал о ней весьма интересную информацию. Настолько интересную, что решил побеседовать с ней тайно и лично.

А сейчас… Я рискну, наконец, попробовать… увидеть её в реале. Так, как это делал пока лишь только в экспериментах с Владиком. Мне кажется, что с ней происходит что-то необычное; будто бы, ей кто-то угрожает, или — что-то угрожает. Что-то не так. Почему? Не знаю… Но, будто, нависло над нею что-то мрачное. И она это чувствует, и… Сгорает, что ли.

Я не могу ей помочь: я не живой человек. А кто бы смог? Неназываемый?

Да, наверное.

И всё-таки… Я хочу её увидеть. Прямо сейчас. Я хочу видеть Фанни. И потому…

Я стремительно падаю в реал.

И кажется, это у меня снова получилось…

***

Весь день Фанни просидела в интернете, за сочинительством и общением в интернете, на сайте, даже не заметив, как незаметно подступил вечер. Есть ей почти никогда ничего не хотелось. Если она целый день была одна, не на работе — поесть забывала. И сегодня, целый день, она лишь временами попивала воду из пластиковой бутылки.

Вечером, после своей переписки с Неназываемым, Фанни неожиданно и внезапно захотела выйти на улицу, чтобы просто пройтись по городу. Она тотчас накинула лишь лёгкий плащ — то есть, оделась совсем не по сезону. Так, схватила то, что попалось ей под руку… И засунула ноги в узкие и длинные сапоги. Потом стремительно вышла из своей комнатки-пенала, наспех закрыла дверь на ключ. Прошелестела, касаясь стен в коридоре, полами не застёгнутого длинного плаща. Проскочила мимо выстроенных в ряд и вечно, в любое время суток, работающих стиральных машинок, что шумно проворачивали бельё внутри своих прозрачных огромных желудков и посверкивали разноцветными лампочками, время от времени включаясь и выключаясь. Эти вечно работающие стиральные машинки были похожи на застывших, но вечно живых чудовищ, которые всё время что-то жуют.

Потом, наконец, Фанни захлопнула общую дверь коммуналки, ведущую на лестничную площадку. После чего, долго дожидалась старого лифта — и, наконец, съехала вниз в его прокуренном брюхе. Вышла из темноты старого подъезда, слегка пошатываясь на высоких, уже сильно сбитых, каблуках. Вдохнула, наконец, свежего питерского тумана. И, отчаянными шагами вызванивая пустоту асфальта, устремилась в вечное, одинокое никуда…

* * *

А потом… Потом я, Фрэд, был всё же отброшен назад… Но я действительно видел Фанни, в чём совершенно не сомневаюсь. Будто, своими глазами… И не потерял из виду направление её движения. Даже, когда меня стало стремительно засасывать сюда, в моё обиталище: в интернет, я успел понять, куда именно она направляется.

И я знаю и чувствую, где она сейчас, и знаю наверняка. Будь я на тех улицах, где она проходила, я бы сам отправился в Таврический… Она не успела совсем ускользнуть от меня, и я улицу. И она, Фанни… Да, она пойдёт именно в парк. В этом я не сомневаюсь.

А теперь… Наверное, я возьму на себя ответственность — или наглость? — но, я пошлю сообщение… Тому парню. Неназываемому. В личку, на поэтическом сайте. Думаю, он до сих пор ждёт её ответа. Я укажу ему приблизительный район… Где сейчас её можно разыскать. Надо же сделать доброе, как я полагаю, дело…

«Привет, Неназываемый! Это — Фрэд, интел, друг Фанни. Надеюсь, в будущем — и твой друг. Мне кажется, её надо сегодня проводить после прогулки. Она сейчас гуляет в Таврическом саду».

Вот и всё… Я это сделал.

А потом, я, Фрэд, неожиданно для себя вновь последовал за ней по улице, сознанием брошенный под мелкий, еле заметный, моросящий дождик. Зачем? Я и сам не знаю. Я менее всего хотел быть соглядатаем. Просто, я вдруг до того сросся с чувствами и эмоциями Фанни, будто я сам её сочинил, эту бесплотную зеленоглазую девушку, в бесплотном и невещественном Петербурге…

Мне иногда кажется, что интернет — это реальность, и что мы, интелы — тоже реальны, но вот люди, живущие за пределами сети — нет… Это просто нами придуманные существа, и мы можем влиять на них, рисовать их в своём воображении, менять что-то в их судьбах…

Когда я впервые безотчётно падал — как в карту «гугл», где также не находишь равновесия на плоской поверхности, где даже не можешь задержаться на схематических линиях проспектов и площадей, — и падал уже в настоящее, живое, трёхмерное пространство… Меня несло в определённую точку отчаянно и бесповоротно. Потому, что я поверил в существование этого пространства. Поверил, войдя в воспоминания Владика.

А теперь я поверил, что Фанни, героиня моих снов, и наяву — вполне реальна… И потому, меня теперь так же несло вслед за ней, так же отчаянно и бесповоротно… Хотя, всё равно, она — в какой-то степени есть плод моего воображения. Действительная Фанни — иная; моя Фанни — такая, какой только я её ощущаю. А чувствовал я сейчас её в единой, неразрывной связи с Питером, с поздней осенью и парком. Фанни была частью того, иного, большого мира, и меня снова и неудержимо туда влекло… Влекло в ту его точку, где пахло только что прошедшим дождём и прелыми листьями…

Глава 8. Фанни: встреча

Пахло прошедшим дождём, прелыми листьями, давно уже подступившей, дождливой осенью… Немного побродив по улицам, следуя тихой тенью за весёлыми группками молодёжи и обнимающимися парочками, мимо кафе и ресторанов, мигающих мишурой призрачных огней, Фанни свернула в более тихий район города и направилась в старый парк, с его облезлыми лавочками, яркими акварельными листьями клёнов и чугунной решёткой. В маленьком неглубоком пруду плавали полусонные утки и селезни с яркой и нарядной окраской. А посетителей сейчас почти не было: только две пожилые женщины прогуливали на поводках своих больших откормленных котов с глубоко задумчивыми, по-человечески интеллектуальными лицами. Фанни тоже очень хотела бы завести себе кота, рыжего или чёрно-белого. Но она и сама не имела собственного жилья, вынужденная вечно скитаться по чужим, съёмным квартирам, в которых никогда не могла чувствовать себя как дома и считать таковые своим домом, а не очередной временной ночлежкой. Ведь она всегда находилась там на птичьих правах, и каждую минуту могла очутиться вновь без жилья, на улице.

Фанни очень не любила ночевать на улице или в подъездах. Но, пару раз — приходилось. И дело было даже не в отсутствии комфорта, что само по себе ужасно, но и в жутком, постоянном страхе, который испытываешь на не защищённой ничем территории, где в любой момент может случиться что угодно. В таких местах, когда неожиданно накроет внезапный сон, последующий за ним кошмар легко может стать явью…

Фанни довольно долго бродила по парку и вся продрогла. Но почему-то она не торопилась домой. Не хотелось возвращаться.

Было тихо, лишь шелестели ветви с последними, ещё не опавшими листьями. И вдруг… Неожиданно, среди раздумий, в чётко выверенной чеканности шагов, среди луж и прелой листвы, среди резко очерченных ветвей, серого хмурого неба и начинавшейся мороси, в глубине её успокоенного на время мозга, раздался странный щелчок. За которым последовала звенящая, лопнувшая, раскрывшаяся вовнутрь пустота… А потом, отчётливый голос, из ниоткуда, привлекательный и зовущий, произнёс только её имя: «Фанни…»

Она обернулась и осмотрелась кругом. Никого не было ни поблизости, ни даже вдали. Она сейчас находилась в самом глухом, самом дальнем уголке безлюдного парка. «Показалось, — подумала Фанни, — Не хватало мне только галлюцинаций…» Она направилась к выходу из парка, чтобы как можно скорее очутиться просто на улице, в привычной толпе. И сердце трепетно и гулко застучало в такт её убыстряющихся шагов. Вот уже — узкий мостик через пруд. Если пройти по нему, можно сократить расстояние до выхода из парка.

Фанни приблизилась к мосту, лёгкая и беззвучная, как тень, вглядываясь вперёд, в пустоту надвигавшихся сумерек. Когда она прошла с треть мостика, из темноты деревьев, находящихся на противоположной стороне, отделилась фигура высокого человека в длинном плаще с капюшоном. Незнакомец шагнул на мост и пошёл навстречу. Он двигался порывисто, и его свободный плащ развевался на ветру. Фанни по-прежнему продолжала своё движение, мысленно уговаривая себя, что не стоит ничего не бояться: ведь она не ощущает со стороны незнакомца никакой угрозы или опасности. Так они и шли друг к другу, пока, оказавшись совсем близко, незнакомец не назвал её тихо, по имени:

— Фанни!

Она застыла на месте. Именно этот голос слышался ей недавно… От неожиданности она онемела, как-то обмякла и теперь стояла, опираясь, чтобы не упасть, на тонкие чугунные перила моста.

— Здравствуй, Фанни! Как же долго я искал тебя, — прошептал он еле слышно, а затем внезапно приблизился и обнял её за плечи, слегка притянув к себе. Полностью лица незнакомца Фанни по-прежнему, даже вблизи, не видела, так как его низко надвинутый капюшон скрывал глаза. Но зато Фанни почувствовала исходящее от него тепло, какую-то неизвестную ей уверенную силу — и странную, родственную близость.

— Я нашёл тебя, Фанни! — сказал он твёрдым голосом, и вдруг Фанни, неожиданно для самой себя, заплакала и уткнулась лицом в его плечо. Он ещё плотнее прижал к себе её голову и провёл ладонью по волосам:

— Успокойся, моя девочка, успокойся…

«Девочка, — Фанни внутренне усмехнулась горько. — Знал бы ты…» В её голове промелькнуло навязчивое непрошенное видение, в котором этот незнакомец приглашает её в бар, спрашивает, сколько ей лет, начинает задавать глупые вопросы про то, есть ли у неё парень, спрашивать разные прочие молодёжные глупости… «Стоп! — прервала она поток этого услужливого бреда нахлынувших мыслей, — Откуда он знает моё имя? Откуда?»

— Разве мы знакомы? — спросила она.

— Отчасти. Мы ведь очень долго дружим в сети, — тихо ответил он и

скинул капюшон. Неясно-расплывчато: из-за полумрака, — но она всё же узнала давно знакомые ей черты лица, которое она встречала прежде… Но лишь на аватарке.

Её внимание всегда в первую очередь привлекали эти глаза, ясные и чистые, смелые и проницательные, и только затем она рассматривала не слишком длинные и слегка волнистые волосы, ровный прямой нос, волевой подбородок. Ему сейчас, должно быть — года двадцать три; самое большее — лет двадцать пять. Да, они были знакомы. Пускай — не наяву. Но… тем глубже, тем чувственней он уже проникал ей в самую душу.

В сети у него был странный ник. Он любил фантастику и взял себе имя из одной фантастической книги, которую Фанни тоже любила. Правда, в книге этим именем назывался отрицательный персонаж…

— Здравствуй, Неназываемый! — выдохнула Фанни. Затем она потянулась и слегка дотронулась рукой до его лица, губ, волос, будто проверяя его реальность и плотность — и даже боясь, что он может внезапно исчезнуть, растаять в воздухе.

Эти двое, застыв, продолжали стоять на мосту, и Фанни не знала, что ей делать теперь, после этой встречи с близким ей по духу человеком. Она никогда не предполагала встречи с ним в реале. И он знал опасно много о её душе и привычках — столько, сколько не должен знать мужчина о женщине, легко ранимой, чтобы у него никогда не было под рукой такого удобного шанса причинить ей боль или даже нанести глубокую рану при возможной ссоре, — какую может нанести только «близкий друг»… Что же теперь делать? Что с ними будет? Ей захотелось убежать, спрятаться, как улитка в раковину, в свой маленький мирок…

Возможно, будет лишь одна бурная ночь с последующим ещё более бурным отторжением и неприятием, или же он будет действительно любить её, как и раньше, но теперь наяву, а потому, преследовать её, искать, ожидать в подъездах новых съёмных её квартир… и прочими способами отравлять жизнь. Может даже, предложит ей пожениться… Жуть!

Трудно сдуть пыль со своего чувственного мира, как с памятных ей листов паспорта с последней фотографией в сорок пять… Сдаваемого навсегда, с совершенно жуткой датой возраста. Как же давно были эти сорок пять… И там, на паспорте, она выглядела гораздо старше, чем теперь. Теперь она стала стройнее, утончённее, а глаза приобрели таинственную, загадочную глубину. Таких, как Фанни, наверняка в старину считали богинями, а позже — ведьмами. А в наши дни… Сейчас она просто неправильный человек, изгой, вынужденный прятаться, скитаться и скрываться, маскируясь под серую невзрачную мышку. Иначе её… просто убьют. Таких, как она, здесь не потерпят: она здесь — просто, лишний рот… В этом мире не нужны долгожители. Нужны лишь те, кто даже не доживёт до пенсионного возраста. Никогда. Всё здесь продумано и устроено так, чтобы таких, как она, никогда не было.

Она не сможет сказать ему обо всём. Потому, что сама не знает, что она за человек, что с ней произошло. Но, именно от него… она и скрывать этого всего тоже не сможет. Но… Кто же поверит такому? Только один человек за всю жизнь и поверил. Вернее, интел. Фред.

«К чёрту доводы! — Фанни отринула, наконец, в сторону нестройный поток мысленных нелепых рассуждений. — Это же… Он! И наша встреча станет счастьем. Пускай временным, но наверняка счастьем… Но только… как же тяжело будет потом расстаться!

— Мы не расстанемся, Фанни! — как бы подслушав её мысли, в тон им, сказал её спутник, — Нет, мы не расстанемся!

— Как твоё настоящее имя? — спросила Фанни.

— Ты же знаешь, что у нас нет имён. Нет возраста. Нет правил. Моё имя, данное при рождении, я давно не вспоминаю: столько я уже сменил «своих» имён. Твоё имя, соответствующее паспорту, я знаю… Оно похоже на улитку на мокром песке, и оно абсолютно тебе не подходит. Я знаю его потому, что нашёл тебя в интернете давно, когда ты ещё подписывалась своим настоящим именем… Потом ты меняла ники, но я неизменно узнавал твою сущность под разными вымышленными именами. И это я подсказал тебе нынешнее: так я называл тебя однажды… Фанни, чудачка… Я искал тебя, с некоторых пор. Даже, мы искали. Но ты меняла квартиры, когда чувствовала чью нибудь слежку, всегда внезапно уходила с какого-нибудь концерта… И прочее. Ты — неплохой конспиратор. Но, скрываясь от наших общих врагов, ты всё-таки уходила и от друзей. Всё-таки, знаешь… Можешь звать меня Михаил, или Мишель. Меня звали когда-то Михаилом… Тогда я был Михаил Мицкевич… В конце восемнадцатого века. Более раннего своего имени я не помню… Может, это и есть моё родное имя, но я в этом не уверен полностью. Вроде, вспоминается иногда и нечто, что было и до этого имени. Быть может, это всего лишь ложная память — или мои фантазии. А потом… Потом я купил себе фамилию Валицкий и титул графа. Вообще, я был очень авантюрным человеком. Тогда: очень и очень давно. А сейчас… Я никому не называю прошлых своих имён. Только, вот, тебе. Для окружающих — я шифруюсь как Командир, а в интернете — как Неназываемый, или даже Граф Д.

Он усмехнулся. Видимо, думал, что рассмешил её этими своими прозвищами — но ей было далеко не до смеха.

Совсем.

Потому, что она поверила. Сразу.

И Фанни побоялась задавать сейчас ещё хоть какие-либо вопросы. Этот человек явно был очень властным: за ним чувствовалась внутренняя сила. Таких людей она никогда не встречала. Но… ведь, именно с ним она переписывалась на разных сайтах — и, оказывается, ещё и в разные времена. Странным было всё это… Настолько странным… Что этого просто не могло быть. Потому, Фанни не чувствовала ни реальности — ни ног под собою.

Часто мы думаем, что приходим в этот мир, чтобы думать, рисовать, читать книги, совершенствоваться духовно, чтобы достичь чего-либо в жизни… Но простая и непривлекательная истина рано или поздно достигает нас и убивает. После её понимания нам больше не хочется жить. Хотя, эта истина ничем не прикрыта. И заключается лишь в том, что вся жизнь наша тратится только на то, чтобы элементарно выжить. Остальное — лишь ширма, способ добычи пропитания, игры со смертью… Пустота, не нужная здесь, этому материальному миру, по своему существу.

Но… тогда, зачем это всё? Зачем люди раньше писали книги, картины, создавали храмы? Не торгово-развлекательные центры, не заводы: это всё и так ясно, зачем… Но, зачем мы, такие, не нужные современному миру, здесь вообще? Сейчас, даже самые везучие из нас — не созидатели. А реставраторы, историки, археологи, исследователи древних манускриптов… Хранители.

Фанни давно уже чувствовала себя простой песчинкой на пляже, среди таких же песчинок. Жила, как лист на ветру, оторванный от дерева, вечно свободный, но никому не нужный.

Она знала, что, если она создаст своего интела, он уживётся в сети легко и просто… Ведь она и так жила — действительно жила, а не существовала — только там. Впрочем, с созданием своего интела Фанни не спешила. Её не волновала судьба своих интеллектуальных заслуг. А интернет она любила лишь потому, что только там был безразличен всем её возраст и груз личной истории: там можно было облегчиться от этого груза, забыть навсегда тот пресловутый «жизненный опыт», о котором талдычат глупцы, и который не даёт человеку ничего, кроме усталости от жизни и права умереть.

Фанни ненавидела свой «жизненный опыт»… Он имел знак минус.

К тому же, она хорошо знала, что нет и не может быть никакого «жизненного опыта» в позитиве. Нас выручают только интуиция и ум, которые либо есть, либо их нет. А то, что зовётся «жизненным опытом» — просто старость. Мы можем удерживать в голове лишь определённое количество информации, и оно постоянно меняется. И потому, годы не делают нас умнее. Умение выживать и ориентироваться в окружающем мире тоже не растёт с годами, поскольку мир постоянно меняется, и старые правила перестают в нём работать. Лучше всех в окружающем мире ориентируются люди молодые, поскольку гораздо лучше знают этот мир… Их мир.

Она почему-то никогда не думала о том, что может встретить в этой реальности такого же человека, как она сама. Настолько же ненормального. Или — ещё более ненормального?

Фанни давно уже не верила в то, что в жизни бывает что-то ещё, кроме рутины. И ощущала себя… слишком молодой старухой.

Эти двое по-прежнему стояли на тонком мостике, под уже сильно моросящим дождём и порывистым ветром.

— Долго мы будем стоять здесь? — наконец, спросил Неназываемый.

— Хоть целую вечность, — ответила Фанни.

— Но, становится холодно. Пойдём в кафе, если хочешь?

Она зябко поёжилась. Здесь было совсем темно, и лишь силуэты деревьев на фоне тёмно-синего неба — вот и всё, что виделось за гранью поблёскивающей отражённым светом фонарей, тёмной воды.

— Я знаю здесь, неподалёку, одно уютное заведение… Ведь ты никуда не спешишь, Фанни?

— Я никуда не спешу, Михаэль. Никогда. Наверное, я уже прогорела в глубине души, теперь я — как свеча без фитиля. Которая не даёт света.

— Просто, ты переживаешь безвременье, Фанни. И в таком состоянии, внутрь твоей души могут легко проникнуть другие, странствующие, души, и легко овладеть твоей сутью… Чтобы этого не случилось, надо достигнуть полноты и ясности, наполниться собой до самых краёв, и заполнить себя… только собою…

— Наверное, это слишком сложно для меня.

— Нет, это очень просто. Бывает, мы пытаемся заполнить пустоту внутри себя другими людьми, любовью и заботой, связанной с ними. И лишь со временем понимаем, что нашу пустоту ничем заполнить нельзя, и мы только мешаем своей заботой состояться другим, это пустая трата времени и сил. И при этом, многие окружающие просто нас используют в своих целях. И мы тратим себя на миражи или пустышки. Но, я не говорю, что нельзя помогать другим. Надо, но… Не растрачивая при этом полностью себя и не уничтожая свою суть и свой внутренний мир — быть может, даже не придавая своей работе слишком большого значения. Надо отдавать этому миру ровно столько, сколько он даёт тебе. Никак не больше! Упущенного не воротишь… Растратить себя полностью, не оставив ничего — так легко… Фанни, тебе нужно теперь начать жить настоящим, а не прошлым. Не задумываясь о нужности или ненужности старых ран и затрат. Мир задолжал тебе немного тепла и заботы… Правда, Фанни… Это — так. Ты больше не одна. «Стучите — и вам откроют»… Только надо постучать…

— Как можно жить… настоящим? В нём нет света. Мне не за что здесь зацепиться. Я могу существовать… только в выдуманном мною мире. Увы… А без него, я начинаю падать в пропасть.

— Этот «выдуманный» мир придуман не тобой, а нами всеми. Когда человечество стало падает в пропасть, открывается выход в иное пространство. Когда-то это была религия. Искусство. Наука. А теперь… интернет. Иная реальность с иными законами. Только, никто этого ещё не понял. Они сами не знают, что создали… Вернее, что из этого можно создать. Только… я пока говорю о другом. Запомни: теперь ты не одинока. И в жизни каждого человека, даже слишком сильного и самодостаточного, иногда бывают моменты, когда он сможет выжить, только приняв чужую помощь. В твоей жизни такой момент уже наступил — или же, наступит совсем скоро. И тебе не тебе страшиться или стесняться чужой помощи. Надо её принять. Но… Пойдём уже отсюда. потихоньку. Вот — моя рука. Обопрись на неё.

— Куда мы пойдём, Неназываемый? В кафе?

— Да. Я приглашаю тебя… Тебя кто-нибудь, когда-нибудь, приглашал посидеть в кафе?

— Нет, — тихо ответила Фанни.

— Так я и знал. Бедная моя… К тебе притягивались лишь слабые мужчины. Требующие от тебя женственности, но ничего не дающие взамен. Ни поддержки, ни силы… Требующие от тебя также и мужества.

— Неназываемый… Ты слишком хорошо меня знаешь… Я этого очень боюсь…

— Просто… Я знаю тебя лишь потому, что я — слишком похож на тебя, Фанни. Мы — родственные души… И я легко читаю всё, что происходит с тобой.

— Мне становится страшно, Михаэль.

— Почему?

— Мне слишком хорошо, и впервые не одиноко. А за всё в этом мире надо платить… Я боюсь той цены, что предъявят мне высшие силы.

— Бог милостив и не похож на пугало. Он даёт радость и любит те минуты, когда мы счастливы.

— Я не знаю, что такое быть счастливой.

— Ты просто забыла, как это бывает, Фанни…

— Это бывают… миражи. Они проходят быстро, а вот испытания, посылаемые следом, длятся долго. И только… Не говори, что бог или боги не посылают человеку испытаний свыше тех, которые он в силах выдержать. Просто, те, кто не вынес испытаний, уже мертвы и ничего нам не расскажут.

— Всё — так. Однако, чем сильнее человек, тем больше испытаний выпадает на его долю. Потому и решили, что бог руководит их назначением. Обычно слабым везёт больше.

— Тогда — зачем быть сильными? Если везёт слабым. Зачем быть умными, если везёт дуракам? Зачем быть красивыми, если любят дурнушек? Справедливыми — если мир в корне порочен и жалок?

— Потому, что всё не так, как кажется. Мы не видим истинной реальности и того, что происходит. Мы видим лишь то, что отображается в кривом зеркале общечеловеческих иллюзий. Мы живём в мире отражений и создаём следующие отражения, заполняя ими пустоту. Мы присутствуем на маскараде, который почему-то не закончился и вышел за пределы средневековых мистерий в так называемую «настоящую жизнь». Здесь почти не осталось реальности, остались только маски. За которыми порою совсем нет людей. Абсолютно. Совсем. Никого…

— Мне страшно…

— Не бойся, Фанни. Мы теперь вместе.

— Кстати, почему ты решил меня найти? Я же писала, что считаю те чувства, что не проявлены в реале, более возвышенными и достойными проявления? Они не убиты пошлостью навешанных на них ярлыков, не имеют ни обозначения, ни плотности… Они как бы вне времени и вне пространства. Они вне этого страшного мира. Я всегда хотела общаться со своими друзьями лишь в пределах интернета — и никогда не пересекаться в реале… Я всегда писала об этом… Помнишь?

— Я всё помню, Фанни… И особенно — последние твои, странные стихи… Как всегда, в твоём стиле… Навзрыд.

…Есть отголоски боли,

Рытвины пустоты —

Те, что звались любовью…

Будешь иное — ты!

У официантки в кафе были печальные, серые глаза, полные затаённой грусти. Она была тоненькая, будто бы полупрозрачная, и чем-то напомнила Фанни Лану из канцтоварного киоска.«Странное дело, — подумала она, — Многие современные девушки делятся на две категории: или совсем худенькие, с ручками — ниточками, или же — просто тумбы, нередко ещё и огромного роста, со слоновьими ногами. Или же, наоборот: маленькие и кругленькие. Мутации от потребления суррогатов и всяких коктейлей?»

— Мы живём в эпоху тотального одиночества. В сжавшемся в комок, уменьшенном мире, среди всеобщей толпы, в отсутствии личного пространства, — шепнула Фанни.

— Да. И во времена, когда так необходима поддержка друзей, — возразил Неназываемый.

— Увы… Самое лучшее, что может сейчас сделать тайный друг — немного посочувствовать и уйти, — произнесла Фанни. — Мне сейчас слишком тяжело, и вряд ли можно мне помочь. Мы должны были встретиться не здесь и не сейчас; наверное, в каком-то другом, лучшем мире.

— Нет, друг — это тот, кто остаётся рядом, даже когда всё очень плохо, — ответил её спутник чуть слышно. — И даже, когда невыносимо. Но, я теперь чувствую, что тени… слишком близко подступили к тебе. И внушают тебе слабость.

— Какие тени? Из моего прошлого? — спросила она.

Неназываемый промолчал.

А на маленькой сцене в глубине этого странного кафе девушка и парень в чёрных театральных облегающих костюмах разыгрывали странную пантомиму, смысла которой Фанни толком не поняла, поскольку сидела к сцене боком и лишь изредка бросала в её сторону взгляды, всё остальное время посвятив робкому разглядыванию своего спутника.

Девушка-официантка записала заказ и вскоре принесла бутылку розового вина и пару вазочек с мороженым.

— За встречу, — провозгласил Неназываемый, разливая вино по бокалам, — давай, выпьем по бокалу. Так, чтобы согреться.

Фанни слегка пригубила свой напиток, и по телу мгновенно разлилась приятная теплота. Давно она не пила никакого спиртного: настолько давно, что уже успела позабыть вкус вина.

— Я… не знаю, как пригласить тебя в свой мир. Наш мир. Он не прост, и полон опасностей. Если бы ты по-прежнему могла жить так, как ты живёшь сейчас, то я бы подождал ещё… Многие наши продолжают жить обыкновенной жизнью — и не всех мы приглашаем в свои ряды. Только тех, кому стало в обычном мире уже абсолютно невыносимо. Кого просто надо спасать.

— О чём это ты? — Фанни уже выпила полностью свой бокал, и её реальность вдруг начала постепенно расплываться, а собеседник рядом — терять свои очертания.

Спиртное всегда действовало на неё неожиданно, и каждый раз — по-разному. Могла и не действовать вообще: как карта ляжет.

Неожиданно, кажется, после того, как в кафе вошли новые посетители, глаза собеседника Фанни сделались холодно-настороженными. Однако, она этого и не заметила.

— Выслушай меня внимательно, не перебивая, и отнесись к этому очень серьёзно, — шёпотом, вкрадчиво, попросил Неназываемый, продолжая улыбаться и рассматривать пустой бокал, вертя его в своей руке. — Завтра мы с тобой встретимся здесь же, в этом кафе. В шесть вечера. Выспись, собери самые нужные тебе вещи, сдай их в камеру хранения на Московском вокзале — и приходи сюда, но предварительно покатайся на метро и прогуляй весь день. Потом я рассажу, что тебе делать дальше. Если только с тобой сегодня же не произойдёт нечто непредвиденное.

Фанни улыбнулась. Ну что с ней может произойти такого уж непредвиденного! Её дни проходили буднично и неприметно.

Неназываемый понял её реакцию и сказал:

— И всё же, если с тобой дома вдруг произойдёт нечто необычное, то… Действуй по обстоятельствам, но обязательно сегодня же покинь квартиру, если заметишь, что хоть что-нибудь в доме не так… Даже, если это будет передвинутая кем-то вещь, лежащая не на своём месте, или просто ощущение чужого присутствия. И сразу же звони по этому номеру… Записывай…

Фанни автоматически стала заносить в плейерфон набор цифр.

— Ты позвонишь и скажешь только два слова: «Я иду»… И, когда выйдешь из дома, не садись ни на какой транспорт. Иди пешком. Ты знаешь, где дом-музей Набокова?

— Да. Приблизительно.

— Он недавно горел. В очередной раз… Что-то не везёт этому дому. Так вот, ты войдёшь в его парадный подъезд, там у входа, в холле, в любое время суток, будет сидеть лишь бабушка-вахтёр. Она тебя ни о чём не спросит. Потом ты пройдёшь по лестнице, по парадному залу, и войдёшь в кабинет…

Потом он долго и подробно описывал Фанни последовательность её дальнейших действий, план поворотов и спусков. В результате, она должна была очутиться в подземном коридоре, по которому можно пройти в совсем другой район города… В другой дом… Нет, Фанни не приходилось бывать там: в подъезде дома, в котором ранее находилась масонская ложа. Но, она его знала.

— Там ты выйдешь из подъезда и сядешь в жёлтую машину с надписью «Аварийная»… Прямо внутри, можно сказать, в ней обустроено жильё. И там ты будешь ждать, сколько потребуется. Ты всё запомнила?

— Да, — ответила Фанни.

— Очень надеюсь, что эти указания тебе не понадобятся. Но всё же… На всякий случай. А теперь… Мне надо срочно уйти. До встречи, — с этими словами, Неназываемый вдруг поднялся со своего места — и направился к выходу. Двое посетителей, те, которые раньше чем-то привлекли его внимание, немного позже тоже спешно ушли.

Неназываемый вышел, больше не оборачиваясь.

А Фанни проводила его взглядом. Потом взглянула в чёрную пропасть оконного проёма. За окном снова пошёл дождь.

Она ещё немного посидела так, доела мороженое… Пора уходить?

На небольшой сцене теперь новые парень и девушка исполняли восточный танец. В конце которого девушка в японском кимоно раскрыла над собой синий зонтик с крупными цветами и пошла прямо между столиков, семеня маленькими ножками. Она остановилась возле столика Фанни, и неожиданно, слегка подавшись к ней корпусом, тихо сказала:

— Вам просили передать, — и протянула зонтик Фанни, очень смущаясь, что выражалось в каждом жесте, присутствовало в ней во всём, вплоть до кончиков пальцев. Девушка улыбнулась сдержанной улыбкой. Лёгкий поклон — и вот она уже растворилась меж множества новых танцоров, одетых в разноцветные трико, которые высыпали в это время в зал и теперь передвигались всюду, прямо по кафе, плавно выполняя сложные пластические движения.

Фанни, закрыв подаренный ей непонятно кем зонтик, прошествовала к выходу и вышла на тёмную мокрую улицу. Там она от холода протрезвела, почти моментально.

Вскоре ей показалось, что кто-то идёт за нею следом. Она обернулась резко — но, вроде бы, за спиной не было никого. Только, немного странная тень в проёме, у тёмных ворот. «Показалось, или — это была какая-нибудь кошка», — подумала Фанни, и всё же почти побежала, и как можно скорее, по тёмным улицам.

«Он… почему-то не проводил меня. Но, наверное, так надо. Глупо обижаться, как маленькой девочке. Хотя, я подумаю ещё, приходить ли сюда завтра… И не знаю, решусь ли прийти. Что-то не так в нашем прощании», — подумала Фанни, и вскоре, добежав до знакомого подъезда, закрыла зонт — и скрылась внутри.

Глава 9. Фанни: побег

С некоторых пор, Фанни оказалась за гранью общественной жизни. Решила залечь на дно. И это ей вполне удавалось.

Интуитивно она сознавала, что такие, как она, люди в принципе не нужны этому миру, и будут уничтожаться, тем или иным способом. Во-первых, они слишком хорошо знают историю. А кому сейчас нужна история? Во всяком случае, не медиа-персонам: она мешает создавать мифы. Во-вторых, и это тоже немало важно, таким людям нужно будет или десятилетиями выплачивать пенсию, что весьма обременительно для государства. Или же, создавать для них новые законы. С выходом на пенсию… лет в триста, наверное. Или, вообще полного невыхода. А создание новых законов — дело тоже хлопотное и весьма неудобное… Обществу удобнее ввести добровольную эвтаназию. По закону, она разрешена любому, после семидесяти… Иногда — она не слишком-то и добровольная: это зависит от трудоспособности и родственников.

В общем, пока что спасение себя, как личности, и спасение подобных себе, если таковые были где-то ещё, виделось Фанни лишь в общем бардаке и недостаточности средств для окончательно тотального контроля за населением. Только в этом.

С тех пор, как она оказалась вне «нормальной» жизни — то есть, не могла больше воспользоваться полученным некогда образованием, поскольку её документы были безнадёжно стары, а образование бесконечно и безнадёжно просрочено, поскольку нынешнее образование стало полностью «не таким», Фанни усвоила несколько новых постулатов железно.

Одним из них было принятие того, что повсюду и всем здесь распоряжаются люди, абсолютно неадекватные. От дворников и посудомоек, среди которых такие личности становятся главными дворниками и посудомойками — и по нарастающей «вертикали». И они везде и всенепременно «в курсе», и всегда докладывают о своих делах начальству — и достигают своих задач и целей. Иногда, только потому, что начальникам не хочется связываться с такими личностями, а легче выполнить все их требования. А иногда, потому, что начальству нужны информаторы. И закулисные игры. И вот, наглые и вездесущие протеже уже под крылышком у вышестоящих. Вершат свои разборки с остальными. А начальники, к тому же, очень злопамятны, и потому имеют удовольствие накапливать сплетни, с немалым удовольствием доставляемые им подобными прихлебалами при власти.

Усвоила Фанни также и то, что подобными личностями для квартиросъемщика, проживающего на чужой территории, являются самые «активные» и наглые жильцы, собственники других потаённых углов. Среди которых, чаще всего, большая часть страдает вывихом мозга.

И потому, Фанни всегда старалась как можно скорее проскочить мимо вечно раскрытых в коридор дверей коммунальной кухни. Которая и являлась местом сбора жильцов для обсуждения всех и вся.

Стараясь ступать как можно тише, она незаметно прошмыгнула к себе в комнату, скинула обувь при входе, сняла плащ и повесила на вешалку, вместе с мокрым зонтом. И, первым делом, включила электрочайник. Затем подошла к окну, глядя в немую темноту. По стеклу барабанил дождь.

Фанни присела на низенький стульчик между диваном и столиком. И вздрогнула от неожиданности: раздался стук в дверь, такой силы, будто кто-то собирался полностью её вынести.

— Эй, сова, открывай, медведь пришёл, — последовал громкий незнакомый голос, а затем гаденький смешок.

Фанни притихла, желая сделать вид, что никого нет дома.

— Я знаю, что ты здесь! Видел, что вернулась. У вас на кухне ждал. Открывай! Я — твой сосед снизу. Уже везде затопили, а моя батарея холодная. Весь стояк потому что холодный, сверху донизу. А кран только у тебя. Надо воздух спускать. Я тут раньше бывал, до тебя тут Люська жила. Там, на батарее, кран сломан, а я инструмент принёс, отверну плоскогубцами, там штырёк есть. Вода хлыстать начнёт — приготовь тазы, будешь бегать и сливать. Ну! Открывай! — последовала новая очередь сильных, тупых ударов.

После минутного размышления Фанни боязливо открыла дверь и снова уселась на тот же стул, ожидая, когда незнакомец подойдёт к батарее. Неожиданный гость, однако, не стал осматривать батарею, а направился прямо к ней самой, прямой наводкой, на ходу открывая ящик с инструментами. И вскоре у него в руках оказались вовсе не плоскогубцы, а здоровенный топор. К тому же, он стал в раскоряку между столом и спинкой кровати, не давая ей проходу и угрожая топором.

Фанни растерялась от неожиданности и нелепости ситуации.

— Ты что думаешь, коза! — нехорошо, в дикой звериной усмешке, скривился мужчина. — Я тут цацкаться с тобой пришёл, чаёк распивать? Я убить тебя пришёл, вот зачем! И знаешь, почему? Да потому, что у тебя — всё так хорошо, а у меня — плохо. Говорят, ты в интернет заходишь, стишки там пишешь. Я недавно узнал, я всё про тебя знаю. А мне вот — совсем не до стихов: работаю, как проклятый, с утра до ночи.

И он размахнулся, заведя за спину над головой топор.

Фанни громко закричала и схватила только что закипевший чайник. Не останавливаясь, двинулась вперёд, тут же плеснув кипятком на мужчину и попав ему на брюки.

— Ай! — заорал тот, и вмиг опустил, а затем и вовсе отбросил в сторону топор, схватившись за причинное место. Фанни воспользовалась такой заминкой, и бросилась мимо него к двери, быстро выхватила с вешалки мокрый плащ и зонт, подобрала с пола сапоги — и метнулась прочь. Промчалась по коридору, и прямо в тапочках выскочила на площадку. Добежала до лифта: к счастью, он оказался на этом, последнем, этаже, и тут же распахнул створки. Фанни заскочила в кабинку, начала переобуваться и одеваться, пока лифт медленно шёл вниз. Наконец, выскочив на улицу, Фанни выбросила тапочки, чтобы не нести их в руках — и опрометью бросилась прочь.

Через несколько кварталов бега, когда она сворачивала то вправо, то влево, она с ужасом поняла, что её сопровождает машина. Она не сворачивала в сторону и не обгоняла её, постоянно, на одном расстоянии, двигаясь сзади. Фанни попыталась заскочить в ближайший магазин — но его двери оказались уже закрытыми, как и последующего кафе. Прохожих на улице не было. И Фанни, как затравленный зверь, побежала вперёд изо всех сил. Машина с тонированными стёклами все так же следовала за ней. К своему ужасу, Фанни поняла, что дальше последует длинный строительный забор, и впереди долго не будет ни подворотен, ни перекрёстков, ни дверей. Она бежала и бежала, преследуемая неизвестными, пока не пробежала вдоль всего этого забора, до нового перекрёстка, и не свернула на тёмную, пустую улицу. Потом — вновь бежала и сворачивала, сворачивала и бежала…

Фанни казалось, что иногда она может останавливать время. Вернее, полностью выпадать из времени и пространства. Такое с ней несколько раз происходило… В первый раз это случилось однажды, когда она ещё училась в школе и ожидала двух своих подруг в фойе театра. Они должны были купить вместе билеты и пойти на спектакль. Но, произошло нечто неожиданное. Она подошла к рекламному щиту, занимающему одну из стен справа от входа, и долго разглядывала портреты актёров и актрис, фотографии сцен из спектакля. И вдруг… Её стало будто бы уносить, затягивать куда-то. Кажется, вот-вот она окажется там, в далёком прошлом, среди дам в длинных платьях и молодых людей с тросточками. Будто бы, повиснув в пустом пространстве между мирами, витая абсолютно вне действительности, она услыхала, как из глухого колодца, смех и разговор своих подруг, которые — не найдя её, ушли прочь. Очнувшись, она вновь обнаружила себя внутри пустого фойе. Фанни, удивлённо озираясь вокруг, вышла на улицу. Часов у неё не было. Она шла и шла по улице, ошарашенная происшедшим — и, когда спросила у прохожего, сколько время, сильно удивилась: было ещё очень рано, слишком рано, задолго до того спектакля… Она не нашла ничего другого, чем просто поехать обратно, домой. А позже узнала, что в тот день подруги зашли в фойе — и не застали её там… Она переместилась во времени? Стала невидимой? Или, и то, и другое?

И сейчас… Фанни тоже, вдруг, почувствовала, что земля уходит у неё из под ног — и вот уже она бежит в абсолютной пустоте… На время, она выпала из реальности. А когда снова осознала окружающее, то оно переменилось.

Казалось, теперь стало чуточку светлее, и на улице было много людей, да и многие кафе и магазины ещё работали… Фанни долго ещё петляла, отчуждённая от происходящего и погруженная в собственные ощущения. Она брела куда-то, не глядя по сторонам, по улицам города. Пока, наконец, не остановилась и не перевела дух.

Где это она? Впереди — чугунная решётка Летнего сада, Михайловский замок. И вновь начинался мелкий, бесконечный дождь. Налетел лёгкий порыв ветра — и явного страха.

Фанни робко обернулась. Но сзади теперь точно никого не было. И никто за ней не следил. Она прошла мимо Летнего Сада… Дошла до Дворцовой… Вышла к Адмиралтейству… А вот, Исаакиевский Собор…

«Как там, — вспомнила Фанни, — Дом на Фонтанке… Масоны… А ещё — дом-музей Набокова… Стоп! Вот он, пожалуй, отсюда совсем близко», — и она повернула к Невскому. И набрала номер, который ей дал Неназываемый. Хотя, раньше не подумала бы, что им воспользуется…

— Я иду, — коротко сообщила она.

— Хорошо. Вас ожидают, — ответил ей ровный женский голос.

Когда она уже подходила к нужному дому, от одного из близлежащих зданий, выстроенных в стиле модерн, с большими витражами, отделилась старуха в тёмном, зимнем пальто с меховым воротником и странноватого фасона шапке. До этого, она застыла под его стенами, как кариатида. Скорее, впрочем, похожая на горгулью. Старая и скрюченная, с большим носом, она сказала скрипучим голосом:

— Пошли, — и, схватив Фанни за локоть, на неожиданно большой скорости, старуха рванула к Невскому. «Кого она мне напоминает? А, ну да… Три карты, три карты… Старую графиню. Это — её призрак? Говорят, что он гуляет до сих пор по Петербургу», — едва успела подумать Фанни, дальше только и успевая следовать, не отставая, за старухой.

Горгулья свернула на Невский, пошла среди нарядных толп, в основном состоящих из молодых людей, жаждущих прогулок и приключений. Не обращая ни на кого внимания, перед переходом на другую сторону она остановилась, схватив свою спутницу, ещё крепче, уже за пальцы руки — и дальше волочила её за собой, как ребёнка, всё так же следуя на довольно приличной для бабки скорости. Ладонь у старухи неожиданно оказалась тёплой и нежной на ощупь.

Вскоре, они были у лестницы, ведущей в одно из зданий, которое оказалось отнюдь не запертым. Внутри, по парадной лестнице, они поднялись к резным, старинным дверям. А там, бабка неожиданно скинула пальто, шапку и уродливые сапоги, распрямилась, и… сняла с головы весьма натурально выполненную резиновую маску.

В общем, теперь бабки больше не было. Теперь это была девушка, похожая на индуску, в ярком шафрановом платье, похожем на сари, но более коротком, до колена, и в полупрозрачной накидке-шарфе. На ногах — мягкие балетки: прямо в них, она и засунула ноги в огромные сапоги-калоши… Девушка сгребла свой скарб, это странное одеяние, и улыбнулась Фанни:

— Пошли, — и открыла ключом тяжёлые деревянные двери. За ними снова оказалась парадная лестница, ведущая наверх — а потом длинный, идущий в обе стороны, коридор. Незнакомка повела Фанни направо, вдоль этого коридора, и там открыла ключом одну из дверей. Фанни вошла первой и оказалась на балкончике, в большом круглом зале с высокими потолками и стрельчатыми окнами, выходящими во двор. С другой стороны центральной двери, что была внизу, располагались массивные ложи.

А посередине зала, за столом, расположенным в центре, сидел молодой человек с коротко стриженными русыми волосами. При появлении Фанни и её проводницы, он оторвался от книги и внимательно посмотрел вверх весьма проницательным взглядом. Над его столом зависал некий странный осветительный прибор или украшение, состоящее из кристаллов, камней и трубочек. Прибор зашелестел, потом повернулся к балкону другой своей стороной и сменил красный цвет некоторых своих камней на зелёный. При этом, даже цвет освещаемой им скатерти тоже стал меняться.

— Спускайтесь! — махнул им рукой незнакомец.

Они спустились по небольшой лесенке и приблизились столу.

— Вас заинтересовала безделушка над столом? — он слегка улыбнулся, лишь кончиками губ, проследив взгляд Фанни.

— Да.

— Кто вы? Как к вам обращаться?

— Я — Фанни, — представилась та ником в интернете, никогда не называемом ею вслух, в реальности.

— А я — Библиотекарь.

— Просто библиотекарь?

— Да, — молодой человек чинно поклонился. — Рад вас приветствовать. А вашу провожатую зовут Беата.

— А где…, — промямлила Фанни, только теперь осознавая, что не знает, каким именем назвать здесь Неназываемого.

— Он с вами встретится позже, если так будет нужно. Если вы захотите сотрудничать с нами, — произнесла Беата.

— Вы меня вербуете? Но я о вас ничего не знаю, — удивилась Фанни.

— Нет. Мы вас не вербуем. Просто, у вас возникнет выбор дальнейшего пути. Вы, Беата, свободны теперь, а вы, Фанни, сначала присядьте и осмотритесь, — серые внимательные глаза Библиотекаря по-прежнему изучали её.

— Да, я, пожалуй, пойду, — ответила Беата и совсем бесшумно растворилась за дверью. — Буду на страже.

— Полагаю, Командир недавно вас покинул, Фанни, и слишком внезапно. Вы обиделись? — Библиотекарь посмотрел на неё проницательно.

— Нет, — ответила Фанни.

— Он вас привёл не в простое кафе, а в наше кафе… И к нему пришёл патруль… Гости, можно сказать. Если их нет — он свободен. А если пришли — они идут на дело. Срочно. Один из способов поиска в городе наших — это найти тех, кого уже вычислили тени. И кого собираются убрать где-нибудь в тёмной подворотне. Потому, патрульные следят за определёнными участками, в особенности, в вечернее время. Вмешиваются в уличные драки — и спасают людей. Сегодня они заметили банду, которая явным образом кого-то «выпасает». И пришли за Командиром. Сейчас они уже… справились. Спасённого парня забрали наши медики, — пояснил Библиотекарь. — Да вы присаживайтесь.

— Вы сказали… Вычислили тени. Что это значит? Какие ещё тени?

— Ну… Я слишком рано проговорился, не следуя рекомендованным пунктам беседы. Мы поговорим об этом позже.

— Кем рекомендованным?

— Нашими более опытными товарищами.

Он выдвинул один из стульев, что были задвинуты, около стола, приглашая Фанни присаживаться.

— Мы — в Ротонде? — спросила Фанни.

— Нет. Мы в библиотеке. Это не Ротонда. В Ротонде сейчас… Э-э… Немного шумно. Туда сейчас нельзя. Вам Командир указал, чтобы вы добирались до Ротонды? За вами — что, уже был хвост? — спросил Библиотекарь.

— Он мне говорил про Ротонду… И, чтобы я позвонила по указанному номеру. Но, наверное, предполагал, что я, если и выйду, то явно попозже: мне пришлось уйти слишком поспешно и срочно. На меня напал сосед. А ещё, мне показалось, что за мной кто-то шёл, следил от этого вашего кафе. Но, я не уверена. И меня преследовала какая-то машина, когда я выскочила из дому.

— Именно от кафе за вами не могли начать следить. Там есть наши приборы. Но вероятно, что за вами начали следить ещё раньше, и ждали на выходе. Скорее всего, вас сдал теням кто-то из соседей. Такое чаще всего бывает. Кто-то вычислил вас, и возымел на вас зуб… Странное выражение. Идёт с тех времён, когда делали куколок, и втыкали в них иголки, с проклятиями. Куколки должны были внешне походить на жертву чёрного колдовства — и, желательно, заключать в себе её зуб или волосы… Методы сейчас иные, но суть — прежняя. Кто-то очень сильно пожелал вам зла, Фанни.

— Опять вы… Сказали про теней. Что это такое? Какая-то банда? И, прежде всего, объясните мне, что вы за люди… К кому я попала? Поймите, мне некуда сейчас пойти, меня преследуют неизвестные, и будто все события складываются сейчас против меня… На этом фоне, появляетесь вы. Так было у вас задумано — или вся прелюдия случайна? Я не шибко верю в случайности. Расскажите мне, что у вас за организация, только покороче.

— Если — покороче, то мы спасаем таких, как вы… От тех, кто совсем не такие. И кажется, в этот раз успели вовремя.

— Тогда, пожалуйста, всё же подлиннее, — нервно хихикнула Фанни. — Это — уж слишком коротко…

— Вначале вам надо допустить, что мы — всё-таки, друзья. И не причиним вам зла. И что мы просто беседуем и никуда не спешим. И тогда, я приступлю к рассказу. Не слишком короткому, — промолвил Библиотекарь, довольно грустно. — Может быть, это покажется странным, но я начну очень издалека — а вы просто внимательно слушайте. Итак, некогда, мудрые люди хотели освободить человечество от тяжёлого физического труда, и потому изобрели машины. Но, машины должны кем-то контролироваться, и потому затем придумали программирование и компьютеры. И, в конце концов, эти компьютеры, только уже и включая заключённых в них интелов, стали, в результате, мозгами человечества. Они изобретают, совершенствуются, пишут программы, сочиняют стихи и прозу. Причём, интелы — это полностью очеловеченные компьютерные мозги, так что, нам не грозит «восстание машин» или порабощение человечества роботами, как этого боялись фантасты прошлых времён. Казалось бы, всё замечательно, но… Нам грозит иное: полностью атрофированные мозги у основной массы населения. Примитивные, чисто животные, чувства и полностью эгоистические мысли. Ничего человеческого. А, в конечном итоге — невозможность этой среды производить новых интелов, поскольку условия убивают ещё в молодости всех тех людей, в ком только начинает зарождаться разум. И в реале нас ждёт лишь серая беспросветность. Мы, как человечество, в результате создания машин отнюдь не избавили себя от физического труда. Но… освободили, причём полностью, от труда умственного. Тяжёлый физический труд, наоборот, сохранился, поскольку оказался дешевле применения машин. Машина, механизм — дело тонкое. Люди выносливее, использовать их дешевле на стройке, для уборки помещений, погрузки товаров — на самых тяжёлых работах. А вот, в отношении умственного труда — интелы предпочтительней. И они трудятся совершенно бесплатно. Само создание интела — тоже сейчас стало не особенно затратным. И потому, многие конторы используют исключительно интеллектуальный труд интелов, не приглашая на работу людей с мышцами и кожей. Таким образом, именно от тяжёлого труда, возможности рабства и уничтожения другого человека, как мыслящей единицы и превращения его в тупое животное, работающее для прокорма, человечество никуда не ушло. Интеллектуальный же труд нынче совсем не оплачивается, поскольку ничего не стоит: интелы работают бесплатно и круглосуточно. Они создают проекты, изобретают, рисуют, пишут… Люди не избавили себя от необходимости протирать влажной тряпкой полы, но совершенно избавили себя от малейшей необходимости думать. Вдобавок, мыслящие люди перестали быть нужными государствам.

— Ну да, я, например, только тем и занимаюсь время от времени — протиранием полов влажной тряпкой, в том или ином месте. Иначе денег не заработаешь. Уборщица — самая востребованная профессия. И потому, я почти не имею возможности заняться чем-нибудь другим. Невостребованные профессии, одна за другой, уходят во тьму и неизвестность прошлого. Машинистки, библиотекари, учителя, переводчики, преподаватели, художники, скульпторы, фотографы, журналисты… Множество тех профессий, что могли быть моими, уже ушли. Иногда мне кажется, что меня здесь, в этом мире, уже нет. То, что есть — это не я. Это даже не моя тень… Я завидую интелам, им не надо есть, и они «живут» в компьютере всё время. А я… Тоже там живу. Только, реже, и потому, во мне гораздо меньше жизни, чем в них, — добавила Фанни. — У меня… гораздо меньше времени на жизнь…

— Но теперь, я хочу направить беседу немного в другое русло, — библиотекарь мягко улыбнулся. — Обратимся к истории. Итак, человечеством вначале уничтожались люди, обладающие магическими и оккультными способностями — так называемые «ведьмы» и «колдуны». Магов и архонтов извели ещё раньше: так закончилось время фараонов, индусских святых и еврейских пророков… Это я говорю лишь о тех реалиях, вести о которых до нас дошли хоть как-то. Это не означает, что все из ведьм и колдунов таковыми не являлись, и были добренькими. Зла, реальной порчи, ритуальных убийств, всяческих страшных культов было много. И церковь с этим всем была вынуждена была бороться. Но, не под её гребенку, а под колёса политики попадали и нормальные, достойные уважения люди: врачи, излечивающие людей, естествоиспытатели, алхимики… Их, в результате, без разбору уничтожали…

А когда магов истребили, подошла очередь людей, которые обладали высоким интеллектом, способностями к изучению языков или сочинительству музыки. Уничтожались не всегда намеренно — чаще, только ориентацией на простое материальное выживание. Созданием такой среды и таких условий, что выжить, занимаясь искусством или наукой, было проблематично. Меценатов не стало, царей и королей не стало, и потребности в интеллектуальном труде — тоже постепенно отпали. Одинаковыми и безликими людьми, которые ни о чем не думают, к тому же, проще было управлять. В результате, теперь творческих людей просто нет — способности, если они и есть глубоко в душе, не востребованы и входят в понятие «андерграунд».

— Да, всё очень печально, — согласилась Фанни. — По себе знаю, что даже сочинять стихи с каждым годом становится всё труднее, и мысли вязнут в безвоздушном, тяжёлом пространстве…

— И тут последовала неожиданность, — продолжил, глядя на неё, Библиотекарь. — Природа, взяв энергию созидания из невостребованных глубин, дала некоторым иной, новый дар — дар долгожительства. Она не любит одинаковых и безликих, а любит эксперимент и творчество. Для того, чтобы люди могли оставаться творцами — или, хотя бы, хранителями знаний, — она дала нам новую возможность. Долгожительство — скрываемая новая способность нашего времени. Такие люди, которые жили бы невообразимо долго, дольше, чем большинство, встречались и раньше, но чрезвычайно редко, рождаясь приблизительно раз в тысячелетие. А сейчас их становится всё больше, хотя об этом и не знает большинство людей: ведь, всё равно, это чрезвычайно мизерный процент огромного населения.

Почему природа выработала такой защитный механизм? Вероятно, потому, что человечество находится в тупике и близко к своей гибели. Чтобы сохранить ноосферу — сферу интеллекта и знаний, переживаний и чувств — и передать её следующей расе, нужны долгожители. Новая раса возникнет когда-нибудь, когда люди как таковые уже уйдут в прошлое — и природе нужны те, кто обладает интеллектом и возможностью прожить так долго, что ноосфера и знания человечества сохранятся и достигнут следующей расы. Потому… появились мы с вами. Как эксперимент природы в данном направлении.

— Мы — будущие хранители? — спросила Фанни. — И вы знаете, сколько мне лет?

— Не знаю, сколько; но догадываюсь, что вы уже перешагнули порог. Я таких вижу: опыт. Давно живу, и деятельность среди своих у меня именно такая: выявлять наших… Нет, мы — ещё не хранители. Но, ими мы можем стать. Если сможем создать свою среду, своё общество — внутри того, что называется «человечеством», втайне от него и с совершенно другими социологическими законами. Действительно, гуманными, а не экономическими. Если мы сможем стать хранителями, то именно мы передадим новой расе возможность интеллектуального развития — и сохраним живую ноосферу. Ноосфера — это такое поле, которое находится вне какого-либо сознания, вне материи, и является лишь тем, что нас соединяет. Это память о Леонардо да Винчи и Рафаэле, о Гомере и Шота Руставели, об Эвклиде и Менделееве, Шомпальоне и Кнорозове… О всех тех, кто смог внести туда, в не существующий в материальности мир, свою лепту, значительную или малую… Это — сфера, откуда мы черпаем все наши языки и наши идеи, возможность создавать произведения искусства. Вдохновляясь, мы выходим туда… И для этого, чтобы попасть в иной мир, необходим определённый вид энергии. Не все из людей — собственно, люди; не все имеют выход на другой план сознания… И, к сожалению, ноосфера, созданная по крупице интеллектуальным трудом всего человечества, может погибнуть или иссякнуть. Деградируют, почти до животного состояния, люди — и новая мысль зародится очень и очень не скоро. Возможно, что даже уже не успеет вновь родиться до того, как погаснет наше Солнце. Тогда у нашей планеты не будет возможности оставить семена разума. Но, если новой расе не нужно будет начинать с нуля, и если ноосферу нужно будет лишь возродить — то у нас, всех жителей Земли, будет шанс.

— Вы хотите… Объединить тех, кто, возможно, станет хранителями? — спросила Фанни.

— Непременно. Спасти их — и объединить. Будущих хранителей стало рождаться больше, чем в иные времена, но все равно их очень мало. Вдобавок, они ничем не должны выдавать своего присутствия в этом мире, поскольку тут же подвергнутся преследованиям и уничтожению. Мы все интуитивно знаем это, и скрываемся… Нас уничтожают те, кому выгодно, чтобы человечество стало беспомощным и глупым. И не способным к самостоятельному мышлению. Такой вариант предполагает тоталитарное правление людьми: господство здесь теней. Есть на планете силы, которым необходима наша боль, наши слезы, агрессия и несчастья. Которые властвуют, разделяя. Эти силы всегда питались даровой и неконтролируемой психической энергией живых существ. Им легко руководить тиранами и направлять их. Тираны создают те условия в человеческой среде, которые нравятся их повелителям: теням. Звучит странно, но существуют сущности, которые непосредственно питаются нами. Хотя они неорганические, невидимые — но вычислить их можно. Они имеют полевую (или волновую) структуру, и обладают иным, чуждым нам, разумом. Они паразитируют на человечестве, представляя собой некий ментальный вирус, скрытое от глаз образование. Тени могут создавать волновую проекцию нашего страха, внедрять в мозг человека блоки и навязчивые идеи. Они прогрессируют, и даже научились внедряться не только в человека, управляя им полностью, как куклой — но даже в интернет. Вирус… Болезни — или же информации… Недаром, они и названы одинаково. Эти вирусы имеют один источник, одного хозяина. Теневую структуру. Все вирусы были созданы тенями. Эти ломанные структуры — не естественного происхождения. И все они внедряются в организм или сознание людей.

— И, таким образом… Управляют людьми?

— Не всеми, понятное дело. Но, если им удаётся вытеснить собственное человеческое сознание из организма, бросив его в особый «наркотический» пласт, соблазнив поначалу властью, сексом или деньгами — то, да: они полностью замещают его, и действуют за него. Управляя некоторыми людьми, они хотят полностью уничтожить природу планеты и погрузить её в состояние «сна», заторможенности, с почти уничтоженной сферой разума, но с бесконечной агрессией и войнами.

— Для чего? Зачем это им?

— Чтобы полностью управлять всеми нами; они хотят изменить мир таким образом, чтобы стада людей давали им обильную пищу. Тени паразитируют не на всех людях, а на больных людях с неразвитым мозгом. И потому, им нужны такие люди. Они, тени — неорганические структуры, имеющие свой неорганический мир; но, в нашем мире они имеют тело вируса, реального — или же компьютерного… Им нужны люди с изуродованными, вирусными мозгами, которые будут править остальными. И таков будет наш конец, как мыслящего объединения, имеющего ноосферу. Как истинного человечества. Землю будут населять бездушные структуры, управляемые демонами.

— Нас ждёт апокалипсис?

— Да, его возможность весьма вероятна. И об этом предупреждали мудрецы почти всех времён и народов. Однако, всё же есть и другой, возможный ещё, сценарий… При котором люди должны одухотворить этот мир, эту планету, будут беречь и охранять животных и растения, получать высшие энергии, аккумулировать их… Середины не дано. Или — вверх, или — вниз…

И в ситуации высшего накала борьбы с энергетическими сущностями, желающими нам зла, с тенями, и при условии, что люди живут так мало лет, как большинство, мы явно проигрываем. Мы просто не успеваем создать духовное, интеллектуальное общество. Духовность передаётся от человека человеку благодаря сонастройке восприятий, возможна даже прямая передача знаний без использования слов. Такая передача, кстати, является самым опасным для неорганических сущностей и совершенно непонятным им действом. Напрямую передать, даже очень развитый духовно человек, может немногое и немногим. Вот почему тени желают, чтобы прямой, человеческой передачи не было вовсе, и все мы общались бы только через интернет и получали образование исключительно онлайн, с помощью тестов. Да и вообще, любое сердечное общение людей теням выгодно полностью ликвидировать и обесточить. Их собственная логика и разум примитивны, у них все должно быть разложено по полочкам, на уровне двоичной системы понятий: да — нет. И, хотя они являются крупными специалистами в области высоких технологий, тени явно пасуют перед нами в науках гуманитарных. Потому, они так не любят гуманитарные науки, древние языки. Тени могут проникнуть, внедриться только в такую словесную передачу, которая не имеет многогранности, не несёт иного, скрытого смысла. Только самый прямой. Именно тогда, они могут вмешиваться в диалог, путать слова, искажать восприятие. Разделять и властвовать. Передачу мысли за гранью слов, с иносказаниями и тайным смыслом, изучала запрещённая ныне, уничтоженная герменевтика. То, что находится за пределом слов, находится и за пределом контроля неорганическими сущностями, пасущими человечество, как жирные стада. И потому, им не выгодно, чтобы человечество выходило на более высокий уровень озарённого восприятия. Это именно они внушили всем нам мысль о том, что разум находится только в границе слов, и нет ничего за пределом вещей. Тот, кто выходит за пределы слова, сжигает все их блоки, те, что встроены ими в тела людей, как паразиты, через которых они и питаются нашей энергией. Зато электроника — их конёк. И потому, они всячески содействуют её распространению. В интернете им легче всего нас контролировать. Они легко воспринимают волны, производимые нашей техникой, даже сами их вырабатывают и транслируют при желании в наше сознание. Они производят навязчивые мысли, депрессию, «голоса»; они уничтожают сны и отдых, закладывают в нас программы… А борьба с этим явлением возможна с помощью мантр и молитв: именно старые человеческие практики ликвидируют встроенные в мозг программы, разбивают «вмонтированные» устройства, заложенные схемы. К сожалению, тени тоже не стоят на месте, и пытаются блокировать любые гуманные наработки человечества.

Вдобавок, есть люди, чьи мозги легко входят в симбиоз с неорганическими сущностями, и они склонны жить именно в таком союзе. Так им легче и понятней, и такие люди продвигают в нашу жизнь идеи и достижения неорганических сущностей и диктуют их волю другим… Их очень много, этих людей, с мозгами, смонтированными тенями. Быть может, их уже даже больше, чем живущих вне симбиоза с вирусами — и стоящей за этими вирусами неорганикой.

— А интернет — их изобретение?

— В какой-то мере, изначально — он был разработан ими, и, конечно, теми, кто был с ними в союзе. Любая «техника» нового типа — напичканная электроникой, автоматикой, средствами вооружения и слежения — неорганическим сущностям весьма выгодна. Интернет явно входил в их планы. Тени надеются, что однажды приручённое интернетом человечество окажется не способным жить без средств электронной связи, и тогда… они полностью всё это ликвидируют. Вместе с техникой и компьютерами исчезнут также и все интелы, совокупность которых к тому времени станет единственным «мозгом» человечества. Люди разом потеряют все интеллектуальные достижения, погрузятся в каменный век, начнётся полная деградация, когда многие дадут волю всем своим низменным инстинктам и разрушительным желаниям: они сочтут, что без камер слежения им всё будет можно. И тогда у неорганических сущностей будет пир. Их не сильно страшит даже полное уничтожение человечества: в этом случае, они будут паразитировать на животных. На людях, конечно, интереснее, но, в принципе, можно найти и другие способы пропитания. А вот, что их действительно страшит — это мир высших энергий. Мир разумного, благого человечества выжжет все их программы, которые они заложили, и посланных в наш мир, внедряемых в человеческий мозг «лазутчиков», вирусов теней — тоже. Ментальные вирусы, паразитирующие на живом мозге, исчезнут, вместе с массовой культурой и массовым сознанием. Так называемое «массовое сознание» — это тоже уловка неорганических сущностей, это их программа феноменального размножения лазутчиков. При наличии «массового сознания» — при однообразном «думании» — они легче перемещаются из одного мозга в другой и управляют «потоками сознания», если эти сознания легко читаемы и прогнозируемы. Лазутчикам, ментальным вирусам теней, нужны мозги без неожиданностей, обиталище без сюрпризов…

Конец ознакомительного фрагмента.