У людей нет кличек

Карина Сенн

Малена была одной из тех, кто хотел найти себя, найти свободу. Но куда же слепая вера, любовь и преданность незнакомцу смогли привести её? Ревность, дорога, страх и полное переосмысление привычных вещей. Месяцы в окружении таких же потерянных душ, голод и грязь. Они все верили, что отправляются в новое будущее. У них не было возраста, их прежние семьи – враги. И у них не было имён.Потому что «У людей нет кличек».

ИЮНЬ

Мне было семнадцать. Последние дни школы оставались позади. А я, как и подобало воспитанию, считала, что все взрослые люди умнее.

«Лето предвещало быть насыщенным» — сказала бы я, если в моей жизни был проложен дальнейший путь. Окончание одного этапа, грядёт начало второго, а я болталась посередине, перебирая ногами в воздухе. Полная потерянность, рассказы о профессиях, плакаты «Вперёд в будущее», что были развешаны по всем коридорам моей старой школы, взгляд всегда в панике опускался вниз, на грязную обувь. Будущее казалось глубоким тёмным колодцем, на дне которого могло оказаться нечто приятное, фургоны с мороженым, сладкая вата, к примеру, а могло быть бездонное озеро, в котором пришлось бы бултыхаться до тех пор, пока силы не покинут руки и ноги и тебя не потянут ко дну хваткие, длинные водоросли.

«Ты преувеличиваешь, не всё так страшно» — говорила бабушка, которая пошла по профессии своей мамы. А я отвечала, что всё хорошо и я не накручиваю себя, просто мне нужно время, чтобы докопаться до истины своего предназначения. Может, будь у меня родители, я смогла последовать их примеру, но родителей у меня не было. И бабушка — то не являлась родной. Я всего лишь стала обузой её глупой сестры, которая когда-то удочерила меня, а потом исчезла, скорее всего, бежала из страны. В тот год на границе с США выловили много нелегалов, а она имела сильную мечту бежать. Просто бежать. Это сказала мне бабушка. Она сама просила называть её так, может она сильно хотела внуков, может это утешало её и заставляло забыть о бездетности. К тому же, она никогда не была из тех людей, которые боятся состариться, получив такое прозвище.

Бежать, бежать, бежать… Это слово звучало слишком маняще. Мне хотелось броситься бежать. Бежать в новую жизнь без закона и правил. Без времени. Без границ. Я много думала о своей религии, читала о религиях других: буддизм, индуизм, ислам… Ничего, ничего не подходило. Ничего не вдохновляло, я глупо ходила по кругу, пытаясь найти своё отражение хоть в чём-то. Зеркало лгало, оно показывало светлую кожу, русые волосы, отдалённо, лишь на солнце, походящие на бледную медь. Губы такие же белые, щёки с красным румянцем, руки выше локтя не обхватывались средним и большим пальцем. Зеркало показывало мне то, на что обычно обращают внимание другие, — лишний вес в бёдрах, неидеальная талия, острые скулы и немного рыбьи глаза. Мелочи, на которые я никогда не обращала внимания, пока не смотрела в зеркало — обманщика, ведь будь это проблемой, я бы явно чувствовала дискомфорт.

За моим окном всегда светило солнце, каждый день я зачёркивала дни в календаре, обычно так делают те, кто чего-то безумно ждёт и не может дождаться, и вот он в эйфории проводит ручкой или маркером по числу, радуясь, что близится тот самый день. Но я делала это для того, чтобы просто не забыть какой день недели. С очередной цифрой на бумаге было покончено, я взяла сумку и ушла из дома, даже не подозревая о том, что это и был мой, именно тот самый день, когда прозвенит первый звоночек к долгожданным переменам.

***

Ровный тротуар под ногами, на дорогах совсем мало машин. По лбу бежала вода, в руках я сжимала бумажку, на которой кривым почерком красовался список продуктов для дома. Я желала лишь одного, только бы подул ветер и плевать на подол платья, что в момент может подлететь от любого потока воздуха, особенно резкого, но освежающего. Главным словом было освежающего, поэтому я молила воздух закрутить меня в свой водоворот. Большой супермаркет, большая пустая парковка. С тележкой в руках я специально задержалась рядом с холодильниками. На кассе в очередной раз обуял небольшой стыд за изгрызенные ногти, но мне не хватало желания взять пилочку в руки, тем более лак. И с большим пакетом в руках я уж приготовилась окунуться в привычную для этого города жару, но вдруг спускаясь по ступеням, почувствовала, как кто-то взял меня за лодыжку. Я резко отскочила назад, пытаясь удержать равновесие, лишь затем посмотрела вниз. На ступенях сидел человек, которого я, клянусь, не видела, когда вышла из отдела. Грязная одежда, светлые волосы, не длинные, но не короткие, не прямые, но и не кучерявые. Ноги в старых сланцах, он поднял лицо, и луч солнца пересёк его переносицу. На меня смотрел мужчина лет тридцати, может около того, но не больше. Признаюсь в одной глупой вещи, но меня очень поразили его голубые глаза, но голубые не как небо, а голубые, как гладь воды в море. У них был бледно — васильковый оттенок. Брови темнее волос, аккуратные, но широкие. С минуту мы смотрели друг на друга, пока он не попросил купить ему бутылочку воды в отделе, деньги он даст. Он не выглядел так, словно ему внезапно стало нехорошо, а вот мои руки сильно устали, держа тяжёлые пакеты. И когда я ответила: «Кажется, здесь не так уж далеко», — намекая на свою занятость, он лишь рассмеялся, выпрямил ноги в белых широких брюках на ступенях. «А ты получается здесь местный комик» — съязвил мужчина, а затем умоляюще протянул ладонь с деньгами. «Пожалуйста».

Спустя пару минут я стояла рядом с ним, протягивая ему бутылку и сдачу.

— Спасибо.

— Не за что, — ответила я и вновь посмотрела на бродягу. Да, мне показалось, что он бродяга, такой же человек, который не смог найти себя, либо ещё в поисках. Внезапно сработал эффект зеркала, более правдивый, чем поверхность, что отражает оболочку, которой все придают слишком большое значение.

— Не посидишь со мной? — я оглянулась по сторонам. Помню, что в тот день в магазине было пустынно. По лестнице никто не спускался, отсутствовала очередь на кассе. Помню, как я торопилась домой, хотя и незачем было спешить. Помню, как он открыл бутылку и по грязным пальцам пробежали несколько больших, прозрачных капель. Он отпил из горла, похлопал по ступени рядом с собой, как бы приглашая присоединиться. Я боязливо помотала головой, спустилась чуть ниже, пятясь спиной к двери. — Торопишься?

— Сильно, — был лживый ответ. Некое смущение, окутавшее меня, подсказывало уходить. Я ненавидела свою стеснительность, особенно когда она приходилась не к месту. Но незнакомцы всегда вводили меня в ступор, поэтому я развернулась к нему спиной и услышала протяжное:

— Тогда, прощай, милая-милая Поппи.

— Я не Поппи, — пришлось быстро бросить в него ответом и покинуть магазин.

***

Я не играла на гитаре и плохо умела петь. Я не особо любила художественную литературу и плохо рисовала. Мне не нравился ни один стиль в одежде, не было, допустим, однозначного ответа на вопрос, кем я себя вижу через 10 лет. Под конец года нам задали сочинение на эту тему, пришлось импровизировать и сочинять, но я и лгуньей отличной не была. Кажется, я написала, что вижу себя в маленьком доме, на берегу озера, а на столе у меня будет кипа бумаг и тетрадей, которые я должна буду проверить. Как вы могли догадаться, мне не хотелось никого ничему учить, к тому же учить — то было нечему. Я сама искала ответы, наверное, я видела себя одиноким странником, что бродит и бродит туда-сюда, суёт нос не в свои дела и пытается понять принадлежит ли он хоть к чему-то на этом большом свете.

С другой стороны мне не хотелось ни к кому принадлежать, не хотелось следовать за кем-то. Но мне требовался соратник, тот, с кем я могла пуститься в долгий путь и долгие духовные странствия.

Это был длинный, медленный день, очень жаркий. Я поставила пакет на стол, отдала бабушке бумажку, чтобы она могла сравнить с ней купленные продукты. Она спросила: «Ты видела кого-нибудь?» Я ответила, что нет. «И даже нашу соседку?» Снова пришлось мотать головой, а она продолжала «И что, продавец ничего обо мне не спросил?».

— Бабушка, он немного старше меня, — засмеялась я, но она лишь гордо встряхнула головой.

— Это не мешает ему всегда интересоваться моим здоровьем.

— Чистая вежливость.

— Чистое любопытство, — ответила она. — А любопытство не бывает беспричинным.

— Конечно, бабушка.

В своей комнате я заперла дверь, включила кондиционер и разлеглась на кровати, как говорят, в чём мать родила. Я редко писала хоть что-то в своём дневнике. Он появился у меня, когда мне стукнуло 11. Стыдно признать, но я взяла его с прилавка без спросу бабушки и сунула под майку, заправляя кончик блестящего блокнота в брюки, чтобы не выпал, когда мне пробивали вещи. Меня привлекли цвета, большая цена наоборот испугала, но желание сделать что-то запретное слишком вскружило голову, особенно после рассказов ребят в школе о своих делах, которыми они хвастались на обеде. С того момента прошло немало лет, но мои записи не дошли и до середины. В основном это были заметки о том, что нужно сделать на следующей неделе. Отзывы о каких-то местах на будущее, номера телефонов, карикатуры на учителей, даже пробные стихи, но меня хватало всего на пару строк, ибо я не могла сосредоточиться на одном деле, или не могла придумать мелодию к словам или слова к мелодии, которую сочинила за несколько минут в голове. Так же там были тщетные попытки нарисовать красками облака. Чёрт с ним, с небом, оно получалось, даже выходили разводы и переливы из синего в голубой, из голубого в белый и т.д., но облака… Я никак не могла разобраться в их очертаниях, какими они должны быть. То ли чёткими, то ли смазанными. Больше всего они походили на белые кляксы или местами выцветшее небо. Но не суть. В моём блокноте редко мелькали какие-нибудь даты. Я писала о том, как провела день рождения или о том, что Рождество я встречала в своей комнате, пока бабушка похрапывала перед телевизором. Я записала и свой первый поцелуй, который случился в лагере, по меркам ребят из школы слишком поздно, в целых 13 лет. Но это и поцелуем сложно назвать, мальчик был всего на год старше меня, он прикоснулся к моим губам своими, а после я почувствовала вкус его слюны, попавшей ко мне на язык. Помню, как я оттолкнула его и решила, что поцелуи мерзкие и ничтожные.

Однажды я писала о том, как хочу сбежать. Да, опять это глупое слово. Случилось это, когда меня назвали сироткой. Якобы невозможно осиротеть дважды, но моя приёмная мать доказала обратное. Мне было обидно, но совсем не так сильно, как они рассчитывали. Я не чувствовала себя привязанной к ней, я не помню её, я всегда была сама по себе и делала то, что хотела. Вот только я совсем не знала, чего именно мне хотелось, оттого я и сидела в своей комнате с вечно включенной музыкой в наушниках и смотрела в окно, мимо которого медленно пролетала моя жизнь. Ещё я записывала свои сны, самые красочные из них. Помню пустое поле, бледные жёлтые колоски, мой долгожданный ветер и проказливые облака, которые никак не давались. Я стояла неподвижно, смотрела вперёд. А там не было ничего, такие же поля, такое же голубое небо, надо мной кружили большие птицы. Я слышала их крик, я проснулась с ним в ушах. Дикое спокойствие. Наутро я думала о том, что готова отдать всё, лишь бы оказаться в таком пустынном, но заполненным солнцем и теплотой месте. Это «всё» имело буквальный смысл, это «всё» включало даже мою жизнь.

Сегодня я вновь открыла этот блокнот. Написала о том, как на улице душит воздух, о том, что холодильники в магазине стали для меня спасением на пару минут. О том, как незнакомец дотронулся до моей ноги и назвал милой-милой Поппи. О том, как цвет его глаз словно становился светлее и светлее каждую секунду, что я стояла над ним. Другие люди расписали бы его одежду, назвали бы грязным, неухоженным или противным. Заметили бы его грязные пальцы или неосторожность, с которой он открыл бутылку и капли воды, которые текли по его подбородку и шее, пока он не мог насытиться влагой, пока головка бутылки плотно прилегала к его губам. Но я не писала об этом. Слишком поверхностно и неинтересно, мне казалось куда важнее отметить его искреннюю улыбку и взгляд, несмотря на всё то внешнее несовершенство, на которое всегда смотрят люди, полные счастья. Не пустой, не заигрывающий взгляд, как смотрят мужчины, а именно чистый и живой. И вплоть до ночи я корила себя за то, что не соизволила перекинуться с ним хотя бы несколькими незначительными фразами. Не узнала его имя, хоть оно ничего и не дало бы. Не казалась более дружелюбной, всё же моё «я не Поппи» и уход по-английски, не попрощавшись, выглядели грубо, по крайней мере, в моём понимании.

Последние деньки июня я провела в общественном бассейне, лежала на лежаках, с круглыми, тёмными очками на глазах. Раздельный красный купальник, маленькие чашечки, длинные завязки на бёдрах, модный журнал, прикрывающий живот. Может я не убирала его специально, а может, мне просто было удобно, когда моё тело прикрывало что-то, способное отвести чужие взгляды. Бабушка лежала на соседнем, белом лежаке. Большая шляпа на голове, тело подтянутое, загорелое. Она медленно попивала сок из своего высокого, стеклянного стакана.

— Тебе нужно научиться любить себя.

— Я люблю себя, — ответила я, нехотя, разглядывая плавающих. К примеру, мелкого парнишку в детском бассейне, что зашёл в воду по пояс, поставил руки на бока и поднял лицо к небу, уверенный, что никто не догадывается о том, что делает этот поганец.

— Убери журнал и покажи всем свой живот.

— Кому нужен мой живот? — удивлялась я.

— Хорошо, если он никому не нужен, позволь солнцу его обласкать. Загар будет неровный, дорогая.

— Меня мало волнует мой загар, бабушка.

— Тогда ты обязана искупаться, — она подёргала меня за руку, больно цепляясь ногтями в ладонь. — Видишь того мальчика? Он учился в твоей школе?

— Наверное, — я приподняла голову и посмотрела на компанию ребят у бара с летними напитками и закусками.

— Он симпатичный, правда?

— Относительно. Так выглядит половина людей его и моего возраста.

— Ты абсолютно несносный ребёнок.

Окунувшись пару раз, она вернулась ко мне, допила свой сок.

— Через три секунды к нам подой… — предложение, оборвавшееся на самом интересном. — Привет, Линда! — я не хотела слышать этот голос, но пришлось улыбнуться, показать белые зубки, как говорила бабушка. — Привет, Молли, — высокая женщина поздоровалась со мной, как и её белокурая дочурка, которая училась со мной и всегда искоса посматривала, словно имела какое-то превосходство.

Они разговорились, бабушка вечно бросала на меня странные взгляды, мол, мне тоже нужно пообщаться. «Давай, Малена, чего ты ждёшь!» — беззвучно кричала она, сверля глазами.

— Куда ты будешь поступать? — спросила девчонка, усевшись напротив меня. Я пожала печами и тут же в наш разговор встряла её разговорчивая мать.

— Моя детка, можно сказать, уже поступила в Университет по спортивной стипендии. Стэнфордский Университет, — повторила она, делая акцент на Стэнфордский. — Знаете, многие из их школы разошлись по хорошим колледжам. А ваша девочка кем будет? — спросила она бабушку.

— Мы не поступали в этом году. — Я уловила презрительный, насмешливый взгляд. Все слишком любят осуждать других за то, что эти другие не хотят жить, как они.

— Бедняжка, не знает, куда себя деть! — У меня зубы сводило от злости, поэтому я отложила журнал в сторону, сказала всем, что хочу освежиться, и прыгнула в воду, уйдя в неё с головой, касаясь пальцами ног самого дна.

Если бы у меня был шанс не выплывать, а испариться прямо там, в прохладе, пахнущей хлоркой, я бы сделала это непременно. Но спустя несколько секунд после вглядывания в чужие ноги, барахтающиеся надо мной, глаза защипало и всё же пришлось оттолкнуться от скользких синих плиточек.

***

Общественные душевые я не любила ещё больше, чем детские бассейны. Что касается бассейнов, помню один случай в прошлом году, одну малышку стошнило прямо в воде и все дети с воплями бросились к узкой лестнице, пытаясь выбраться, но ноги скользили, очередь была слишком большой, а диаметр бассейна слишком маленький. И вот они пытались лезть по стенке, цеплялись руками за родителей, пока чей-то отец не в состоянии удержаться, улетел в воду, прямо к девочке, из-за которой случился подобный конфуз, и которая громко плакала, обращая всё больше и больше внимания на происходящее. Наверное, это подло, но мне было дико смешно, настолько, что пришлось уйти за главное здание, дабы утихомирить себя.

Сейчас в коридорах было пусто, я подошла к шкафчику, достала полотенце, одежду и уже была готова идти к одной из свободных кабинок, как услышала голос, который заставил прикрыть купальник полотенцем.

— Милая-милая Поппи, — сказал он. — Не прикрывайся, мы ведь в бассейне. Это было бы крайне странно.

— Действительно.

Сказала я и убрала полотенце от груди, теперь неловко придерживая его на уровне живота.

Не специально, но я изучила его. Я любила рассматривать людей, их уникальные образы и структуру. Широкие светлые шорты, растянутая грязная майка, то ли сальные, то ли мокрые от воды волосы, что оказались тёплого пшеничного цвета. Щетина на подбородке, несколько мелких порезов там же. Такие же изгрызенные ногти, как и мои.

— Вы тоже уходите? — спросила я, пытаясь вспомнить, видела ли его в воде, но, наверное, я была слишком увлечена разговорами с бабушкой и закатыванием глаз, что не заметила бы и самого президента, плещущегося у меня под носом.

— Я не люблю бассейны.

— Почему же вы здесь?

— Бесплатные душевые, — коротко ответил он и лениво стянул грязную майку. — Бесплатные душевые, одно единственное, из-за чего сюда стоит приходить. Знаешь, Поппи…

— Я не Поппи, — вновь повторила эту фразу.

— Ты напоминаешь мне её.

— Но я не Поппи.

— А кто же? — заинтересовано спросил он.

— Малена, — словно заикнулась, пришлось повториться, — меня зовут Малена.

— Малена, — в чужих устах это имя звучало странно. Оно обозначало меня, к кому бы не было адресовано. — Так вот, Малена, знаешь ли ты, что в основном в эти часы, быть может позже, к бесплатным душевым кабинкам на улице выстраиваются целые очереди из бездомных. Очереди бывают настолько длинные, что тянутся вплоть до парковки. Внутрь здания они не заходят, уж больно часто охрана выгоняла, но если по одному, — затянул он, — то никто ничего не заметит.

— Так вы один из них?

— Из кого? — улыбаясь, спросил он.

— Один из бездомных?

— У меня есть дом.

— Тогда, извините, — он кивнул. Глаза сощуренные, довольные, именно это подразумевают, когда говорят улыбаться глазами.

— Не извиняйся, Малена, ведь это не оскорбление, — мужчина развязал завязки на шортах, и я прижала к себе вещи, готовая вновь скрыться. — Уже уходишь? Я вижу целых четыре свободных кабинки.

— Малена! — голос бабушки пронёсся эхом, а её взгляд застал моё растерянное положение. — Что ты тут возишься? — она с долей подозрения осмотрела мужчину передо мной, которого всё это время я принимала за бродягу, а затем взяла меня под руку и повела на улицу, сказав, что принять душ я смогу и дома.

— Пока, моя милая-милая Поппи, — услышала я вслед и улыбка заиграла на моём лице, за что мне отвесили подзатыльник, но я не пожалела.

Всю дорогу меня донимали глупыми вопросами «кто это и почему ты вообще стала разговаривать с ним?», « сколько тебе твердить, что нельзя так просто связываться с кем попало» и т. п. Бабушка требовала ответа, но я лишь сказала ей, что она похожа на попугая, раз твердит одно и то же. Одно и то же.