Гончая. Корабль-призрак

Ирина Нечаева

Юному штурману Рудольфу Эрману снятся белые паруса, смоленые веревки и пиратские карты, а жизнь предлагает ему уродливые паромы и бесконечные бумаги. Но однажды в гавань города Гамбурга входит деревянный фрегат – копия корабля семнадцатого века. Служба на исторической реплике оказывается полна странностей и загадок. Впрочем, реплика ли это? Книга о море, об известных и неизвестных морских легендах, о быте парусных кораблей – регатах, штормах и штилях, фестивалях и праздниках.

Иммрам⁴

Есть далекий-далекий остров,

Вкруг которого сверкают кони морей.

Плавание Брана

Привыкнуть к вновь открывшимся обстоятельствам оказалось, мягко говоря, непросто. Вот представьте — поднимаешься ты, сдав вечернюю вахту, на бак, покурить. И, естественно, сталкиваешься там с матросами, которые, скажем, тянут снасти. Или тоже курят, и еще и табачка тебе предложат. Обычные самые люди на вид, разве что одетые по моде семнадцатого века. Но у тебя самого в каюте висит историческая форма, которую надеваешь на каждом фестивале, а иногда и просто так, она зачастую значительно удобнее современной одежды. Все нормально, обычный корабельный быт. Но при этом ты точно знаешь, что все эти матросы скончались лет триста назад, и имена их в судовой роли не числятся, в отличие от твоего собственного. Ну и последние сомнения убивает их табак, если рискнешь его попробовать — настолько он не имеет ничего общего с пропитанной никотином бумагой, набитой в твои собственные сигареты. Или, например, зайдешь вечерком в кают-компанию, а там почти нет народа, но все равно тесно и шумно — такой эффект, причем на помещения любого размера, всегда производит присутствие боцмана Алана Лоренса, огромного огненно-рыжего шотландца. И он тоже давно умер, хотя более живого человека я не то что никогда не видел, но даже вообразить не могу. Когда в первые свои дни на «Гончей» я с удовольствием с ним выпивал, то ничего неладного так и не заметил. Наверное, потому, что он может без видимого вреда для себя выпить такое количество виски, которое меня лишает всякой критичности мышления.

Ну а о капитане и говорить нечего. О таком капитане всякий моряк мечтает — он из тех, за кого жизнь отдашь, ни секунды не думая, и поверить, что имеешь дело с морским духом, чудовищем или там призраком совершенно невозможно. Строго говоря, именно капитан меня с этой действительностью и примирил. Потому что капитан на любом корабле, по-хорошему, должен быть не совсем человеком, а немножко богом. Чтобы его слова сомнению подвергнуть было невозможно физически. Ну а раз капитан так и так не человек, почему бы и другим членам команды оказаться… не самыми обычными?

Так или иначе, открыв тайну «Гончей», капитан стал в каждый пасмурный день ставить меня на ночные вахты — мои дневные он отстаивал сам, предоставляя в мое распоряжение свою, неживую часть команды. Поначалу я принимал вахту, крепко сжав зубы, и шугался всего — странного выговора докладывавших мне матросов, абсолютной бесшумности их движений в летней темноте, даже дыр от выбитых зубов, чернеющих в их улыбках. К счастью, дружеского общения с матросами от меня никто не ждал, меньше всего — они сами. В их времена о подобной ерунде никто не подозревал. А моя дневная вахта состояла из прекрасных и однозначно живых ребят, не говоря уж о других офицерах.

— Да успокойся ты, — утешала меня Джо, иногда составлявшая мне компанию на вахте и варившая кофе на двоих. Рамсес обычно до нас не снисходил. — Скоро поймешь, что всей и разницы, что они на берег не сходят и не едят никогда. Нам же лучше, больше еды остается. А в остальном, где еще ты такой корабль найдешь? И такого капитана? — когда она говорила о капитане, на ее лице всегда расцветала невольная улыбка.

Вообще-то она была права. Летучий Голландец, самый знаменитый из кораблей-призраков, в обывательском сознании предстает едва ли не преддверием ада, черной мрачной развалиной, населенной измученными своей судьбой людьми. Или духами? С голландцем пока познакомиться не довелось, но «Гончая» была прекрасным кораблем — легким, быстрым, чистым, в отменном состоянии, слушалась штурвала с полуслова и никогда не капризничала под самым резким ветром. Не то чтобы мне было с чем сравнивать тогда, но, признаюсь, именно так и выглядел в моих детских (и недетских уже, чего уж там) мечтах, тот самый, мой корабль. Команда у нас тоже прекрасная, дружная и дисциплинированная, и над моим незнанием и неудачами (их было не так мало, к сожалению), никто не насмехался. Ко всему прочему, еще и жалование мне положили очень немаленькое. Да и морских легенд обещали в ассортименте. Честно говоря, я всегда в них верил твердо, и вообще не знаком ни с одним моряком, который не отличался бы некоторой мистической направленностью сознания, но увидеть многое из того, о чем читал и мечтал, своими глазами, не надеялся. Впрочем, пока и не предлагали.

Через пару недель после ухода из Гамбурга (мы успели смотаться в Данию на какой-то крошечный местный фестивальчик и покатать реконструкторов из Норвегии, заплативших за это какие-то совершенно невообразимые деньги, позволившие нам очень весело проводить время даже в этой безобразно дорогой стране) я стал потихоньку привыкать к мысли, что мне досталось очень удачное место службы, а что половина матросов отличается некоторыми странностями, так у каждого свои недостатки. В остальном «Гончая» — вполне обычный исторический парусник с обычными заботами и хлопотами, с обычным романтизмом всех участников, старательно ими отрицаемом, с обычными бытовыми сложностями и обычными суровыми, но яркими и веселыми буднями фестивалей и регат.

Прекрасной июньской ночью, где-то в Северном море, в районе западного побережья Норвегии, я сидел на юте и делал вид, что командую кораблем. На самом деле рулевой с трехсотпятидесятилетним опытом вел фрегат по курсу, как по ниточке, море вокруг было совершенно пустым, и я вполне мог позволить себе пить остывший кофе и предаваться размышлениям. Но стоило мне как следует задуматься о какой-то ерунде, как впередсмотрящий крикнул, надсаживаясь, с бака:

— В полумиле лодка пересекающимся курсом! На траверзе правого борта!

Справа действительно темнело какое-то некрупное суденышко под косым парусом, без ходовых огней. Вместо них были голубые искорки, время от времени пробегавшие по шкаторинам паруса и мачте. Что за черт? Я судорожно прикинул, кто каким галсом двигается, сообразил, что приоритет у него, и отдал команду рулевому, но тут на лодке зажегся фонарь, и кто-то яростно замахал руками. Кажется, они хотели встать с нами борт о борт.

И тут я обнаружил, что понятия не имею, что нужно делать в такой ситуации. И вдобавок даже не подозреваю, например, где лево, а где право. Вцепившись в первую подвернувшуюся веревку до белых пальцев, я сделал пару глубоких вдохов, молясь, чтобы не заметили матросы. На принятие решения оставалось секунд десять.

…вспомнил, конечно. И бесконечные часы на тренажерах дали о себе знать, и со «Святой Марией» я и не такие штуки проделывал безо всякого труда. Но все душевные силы ушли за эти десять секунд до капли, и когда на борт поднялся капитан, как оказалось позже, безымянного кораблика, поприветствовал я его без всякого волнения или страха. Был он невероятно, нечеловечески рыж — выше я называл рыжеволосым Алана, так вот, наш боцман по сравнению с ним почти блондин.

— Вахтенный штурман Рудольф Эрман, — представился я.

— Ночью? — удивился он, — а Ричард где?

Английский язык в его исполнении состоял преимущественно из звуков «ш» и «щ».

Я послал ближайшего матроса за капитаном и пригласил ночного гостя, назвавшегося Браном, в рубку. Капитан появился минут через пять и сразу же велел:

— Рудольф, останьтесь.

— Я по делу, Ричард, — сообщил Бран, — письмо тебе привез. Сам знаешь, откуда.

Мне показалось, что когда капитан протянул руку за сложно сложенным листом то ли плотной бумаги, то ли пергамента, у него дрожали пальцы. Но голос остался ровным, спокойным, и улыбался он, как обычно.

— Благодарю. Выпьешь?

— Спешу, — отказался Бран, поднимаясь из-за стола.

— Ты? — усмехнулся капитан, — куда? Впрочем, как знаешь. Рудольф, проводите гостя и возвращайтесь.

За эти десять минут я успел вспомнить, что где-то читал про какого-то Брана с очень нелегкой судьбой, и вернулся в рубку, глубоко задумавшись. Хотелось потребовать объяснений, но требовать я, понятно, ничего не мог. Разве что попросить. К счастью, даже просить не пришлось.

— Ну вот и вы познакомились с первой морской легендой, — улыбнулся капитан. — Не страшно?

— Н-нет. А кто это был? Я вроде слышал что-то…

— Это Бран, сын Фебала. Однажды он доплыл до того света. Ирландские герои и святые вообще довольно часто отправлялись в такое плавание, но обычно возвращались. А вот Бран остался в море навеки. Письма возит.

— С того света? — испугался я.

— И с того света тоже. Но это просто приглашение на дружескую вечеринку, и то на следующий год.

Тут меня захватила другая идея:

— А что, до того света просто так доплыть можно? Или это только герои и святые могут?

— Доплыть-то можно… — капитан надолго замолчал, — и нет, святым для этого быть совершенно необязательно. Даже наоборот. Но не дай вам Бог, Рудольф, дожить до того дня, когда нам придется туда идти. Потому что если и придет когда-нибудь очередь последнего плавания «Гончей», то это будет именно оно.

Примечания

4

Иммрам — жанр средневековой ирландской литературы, рассказ о плавании на тот свет.