Я своих не сдаю

Иван Ленивцев

«Я своих не сдаю» – новый сборник рассказов прозаика из Советской Гавани. Действия рассказов широко разбросаны по времени: от Гражданской войны до сегодняшних дней. Здесь и крестьяне затерянной в тайге деревни, оказавшиеся между белыми и красными, и две молоденькие девушки, дезертировавшие из армии, и красноармейцы, познавшие подлое предательство, и бойцы разведгруппы, пытающиеся захватить «языка».Рассказы трагичны и смешны, как говорится, на любой вкус, интерес и выбор.

А когда на море качка

Рассказ

Бог ты мой, куда я попал?! В первом вагоне поезда «Владивосток — Пенза», бывший — Харьковский, находились лишь граждане Китая да мигранты из Средней Азии. Половина на половину — и нет ни одного лица славянской внешности, ни одного!

И запах в вагоне не нашенский! В нос прямо шибануло смесью чеснока, сои, стеблей бамбука, куксы и прочего Доширака — одним словом: Востока. Господи, неужели я ошибся поездом, может это поезд «Владивосток-Пекин» идущий через Москву и дальше через Ташкент? Если такой, конечно, курсирует. Только вряд ли, не слышал я про этот поезд, хотя частенько по командировкам мотаюсь. Я даже обратно из вагона выскочил, название на вагонной табличке прочитал, к проводнице с вопросом обратился. Да нет, все правильно, не ошибся я — первый вагон, место тридцать пятое, как и обещала кассирша — нижнее место, хорошее. А возвращался я из Хабаровска в родной Тамбов. Здесь находился в командировке — помогал устанавливать новое табло на ледовом стадионе, где будет происходить чемпионат мира по хоккею с мячом. Конечно, можно было взять билет на самолет, но меня укачивало даже на перелетах на небольшие расстояния — пяти пакетов не хватало. Ну и, признаюсь честно, страх перед летными происшествиями последнего времени подкосил мое доверие к авиации и заставил купить билеты на поезд: пусть пять суток потрясусь в душном вагоне, зато в безопасности, да и поездом мне обойдется гораздо дешевле, чем самолетом. Ведь не зря говорят: тише едешь — дальше будешь. И целее.

Иду по проходу, выискиваю свое законное место, а на меня со всех сторон с разной долей любопытства пялятся люди азиатской внешности. Тут и узбеки, и киргизы, и таджики возвращающиеся на какой-то свой религиозный праздник домой с зашитыми в одежду российскими рублями (они еще не знают, какой впереди их ждет шмон в казахском Петропавловске), тут и жители Поднебесной, то есть, китайцы и китаянки, решившие то ли от добрых побуждений, а скорее всего из-за все тех же наших рубликов накормить уральцев, а точнее — жителей Челябинской области тепличными огурчиками-помидорчиками сомнительного производства. Я им всем дружелюбно улыбаюсь и из-за перенаселенности вагона с трудом пробираюсь по проходу, выискивая свое место. Прямо не вагон, а второй Интернационал, решивший переехать в Москву! Только и плюс мне будет, что возможно китайский разговорный одолею за долгую дорогу. Или узбекский.

Наконец, нашел свое купе — первое от туалета. Надо же! И здесь мне не повезло! От туалета доносится устоявшийся запашок — увы! не одеколона «Новая заря» и даже не «Тройного», типа французского «О-де-колонь» купленного мной в Хабаровске для профилактики порезов после бритья. Ну хоть хоть с местом повезло — нижнее. Все купе забито китайским барахлом, еле-еле затиснул свою сумку на третью полку. Ну да ладно, устроился — и слава Богу, чай не в Зимнем дворце родился, перетопчемся, не впервой.

Сел на край жесткой лавки, огляделся… Китайцы громко гугнят между собой, с азартом в карты режутся, может, и не в наши карты, но что-то похожее. Все трезвые, должно быть, непьющие попались, что уже хорошо. У выходцев из Средней Азии все наоборот — гонцов по магазинам успели заслать, уже и бутылки с водкой откупоривают, с любовью колбаску-помидорчики режут. Как-то это все удивительно: вроде, в исламе под запретом крепкие горячительные напитки. Спросил об этом у одного парня — он рассмеялся и говорит: мол, это им у себя дома запрещено пить, дома они — послушные, праведные мусульмане, но здесь не дом — Россия здесь, вагон, свобода! — почему бы и не выпить, не подраться, не покуражиться, не разбить стекло в тамбуре, в России дядя, все можно, все разрешено. Понятненько.

И вдруг, среди международного гомона, где-то в проходе слышится песня на чистом русском… слова, вроде бы как знакомые, кажись, где-то я их слышал.

— А когда на море качка, и бушует ураган

— Я приду к тебе, морячка — сердце я тебе отдам.

— Сердце я, сердце я, сердце я тебе отдам…

Тут и я, и китайцы, и весь среднеазиатский люд как по команде вытянули шеи в проход: кто это там соловьем заливается? По проходу, с двумя целлофановыми пакетами в руках не шел — скорее, пробивал себе дорогу крепкий широкогрудый мужчина явно из той породы, что способны за себя постоять. Я на глаз определил, что это или бывший вояка, или, что скорее всего — моряк, судя по его передвижению по вагонному полу, или как там у них — по палубе.

— Здравствуйте! — громко поздоровался подошедший «певец», улыбаясь мне всем своим широким лицом и ставя пакеты на стол. — Неужно новый сосед? — Я ответно кивнул. Он еще больше расцвел. — Вот и слава богу! А я уже подумал, что пока к Самаре подъеду — или русский забуду, или в немого превращусь, или ассимилируюсь в китайца. — заразительно засмеялся он, и протянув мне свою ладонь-лопату, представился: — Александр Иванович, можно просто Шура, Шурик… или Боцман. Впрочем, Боцман в сухопутном вагоне — лишнее.

Короче, познакомились мы с ним, я ему о себе рассказал, он — о себе. Понятное дело, пивка глотнули по паре рюмочек, копченой рыбкой амурской закусываем. Болтаем о том, о сем. Сосед по верхней полке, то есть, Шура-Боцман — оказался моряком торгового флота из Владивостока, более тридцати лет отдавший морям-океанам и Дальневосточному пароходству. В настоящее время на пенсии, но продолжает работать в портофлоте, на морском буксире. Сейчас он в отпуске, направляется в Самару, так сказать, проведать свою малую родину, может, как он выразился, в последний раз — что-то сердечко стало пошаливать.

Поезд давно уже тронулся. С грохотом проскочили амурский мост, дальше пошли биробиджанские сопки, темные тоннели, бесконечная тайга еще не освободившаяся от снега. В вагоне шум, гам, духота — китайцы кушают чесночные приправы с куриными лапками, горласто разговаривают, крикливо играют; среднеазиаты пьют водку, закусывают колбасой и уже начинают переругиваться между собой. Вроде, пока трезвые были — нормальные мужики, но эта крепкая российская водка превращает их-не в обиду сказано — в черт знает в кого! Вот один узбек, совсем-совсем молодой, слабоватый на выпивку паренек упал прямо на проходе. «Они укачались», — оправдывались и перед нами, и перед китайцами его земляки, поднимая упавшего.

— Меня тоже укачивает, — не знаю зачем, сообщил я об этом новому знакомому, когда мы плавно перешли от пива к крепкому чаю. — Из-за этого я на поезде поехал, в самолете меня наизнанку выворачивает, особенно при взлете и посадке.

— Бывает, — как-то уж слишком буднично обронил мой новый знакомый, после того как мы перешли с ним на «ты» — Ты особо не переживай, не ты один от этого страдаешь, думаю, всех укачивает, без исключения.

— Всех? И даже вас, моряков? — удивленно спросил я.

— А почему бы и нет, — засмеялся Шурик, нарезая тонкими кружочками колбасу под названием «Ратимир». — Мы что, из другого теста сделаны?

— Нет, конечно, — тотчас согласился я. — Однако, я думал, моряков не укачивает… они привычные, что ли.

— Привычка, говоришь? Есть у нас и такое. Работаем на море, бывает, и качает, и довольно долго, и тошно, и муторно-и, если ты не привыкнешь к качке, она может с ума свести, так что или привыкай, или списывайся на берег. Переходи работать в речное пароходство, на реку, вон их сколько у нас: Амур, Волга, Кама, Обь, Енисей! По своему многолетнему опыту скажу: от качки работа помогает, когда ты постоянно занят, когда не думаешь о ней — тогда не страшна она тебе. Если ты действительно любишь море — привыкнешь и к качке, как говорится, нужда заставит мышей ловить. Помню, я на «пассажире» одно время ходил с Владивостока на Камчатку. Пассажиров — туча, особенно летом. Пока на море тишь и благодать, все они красивые, веселые, жизнерадостные, а как только шторм прихватил, те же пассажиры — зеленые, тусклые, злые. По каютам штабелями лежат, всю палубу обрыгают, только и спрашивают ежеминутно: ну где же суша, когда дойдем? Вот так-то брат! По моим наблюдениям, укачивает практически всех людей на земле. Помню, шли мы с Канады с зерном и качало нас почти неделю. На ногах остались лишь бывалый капитан да старый боцман на руле — остальных всех качка наповал уложила. Всех, без исключения. Как капитана с боцманом она с ног не свалила — остается только гадать. Впрочем, с высоты моего сегодняшнего опыта могу смело заявить: чувство ответственности за жизнь других заставило их упрямо держаться ногами за палубу; ну и соответственно, долголетний опыт.

— Вот они — настоящие морские волки! — восхищенно воскликнул я. — Помните, как у поэта: «гвозди бы делать из этих людей!» — воскликнул я, однако не зная почему, тут же засомневался (видно «Балтика» номер 9 ударила в голову) — Нет Шурик, ну не верю я, что все укачиваются, не верю. Наверное, есть же исключения Думаю, космонавты не укачиваются, и летчики вряд ли, ведь они столько лет тренируют свой… как его?.. вестибулярный аппарат.

— Аппарат, говоришь — вроде как ехидно поджал губы Шурик. — Ну не скажи. Не знаю как космонавты, а вот летчики укачиваются стопроцентно! Своими глазами наблюдал, и даже вот этой головой, — он засмеялся и постучал себя по макушке пальцем. — Да, да, наблюдал, была у меня один раз такая возможность. Могу рассказать, времени у нас — уйма…

Я конечно, тотчас согласился и Шурик начал свой рассказ.

— Был я тогда еще совсем молоденьким матросиком после мореходной школы. Ходил на теплоходе «КИМ», Дальневосточного морского пароходства. Теплоход был старым, еще ленинградской довоенной постройки, не сварной — клепаный, но чрезвычайно надежный «пятитрюмник». Он всю войну перевозил грузы по ленд-лизу из Америки в Союз, неоднократно попадал под бомбежки, но уцелел бродяга, так еще и после войны как молодой пахал. Я бы таким кораблям-судам памятники ставил. Если ты думаешь, что он был назван в честь первого корейского лидера Ким Ир Сена, то глубоко ошибаешься; свое короткое имя он получил от соратника нашего комсомола — «Коммунистического Интернационала Молодежи», а короче — «КИМ», была до войны такая международная молодежная организация.

Ну да ладно, дело не в теплоходе… хотя, и в нем тоже. Стояли мы тогда в городе Находка. Как помню, стоял теплый солнечный день. И все было бы, наверное, хорошо, но досаждала нас угольная пыль с находившегося рядом угольного терминала, откуда и день, и ночь уголь грузили на теплоходы, берущие курс на Магадан, Эгвекинот, Тикси, Певек и прочие арктические поселки. Наш теплоход по сравнению с теми судами был как бы аристократом, так как стоял на шикарной линии «Находка — Джапан лайн», что и было написано на его округлом борту. Советско-японская торгово-экономическая линия, круглосуточно работающая в обеих направлениях. В Японию мы везли стратегическое сырье: лес, хлопок, алюминий, обратно — товары широкого потребления, короче — тряпье. Японцы уже успели забыть, как мы помогали им восстанавливать разбомбленную, разрушенную американцами страну Восходящего солнца. Не мешало бы им напомнить…

В тот рейс нагрузили мы пять своих огромных трюмов под завязку хлопком и алюминием. Трюмы закрыли, ждем разрешения на отход, хотелось побыстрее покинуть причал с вездесущей угольной пылью. (Тогда проблемы с угольной пылью не существовало, лишь один причал был отдан под уголь) А разрешения нет и нет — видно, кого-то или чего-то ждем… Вдруг слышим, откуда-то сверху послышались странные звуки, будто бы крупная птица о стекло крылом бьет: шурк-шурк, шурк-шурк… И тут же воочию видим, как прямо на причал, совсем недалеко от нашего теплохода приземляются… два вертолета неизвестной конструкции! Люди, находящиеся на причале, с дикими криками брызнули в разные стороны, а длинноногие портовые краны замерли от удивления. А вертолеты, должно быть напоследок для солидности махнув винтами, замерли в облаке угольной пыли, ну никак не вписываясь в морской пейзаж. Двухосновинтовые, похожие на сарай с дверью-воротами они, должно быть, были созданы для спасателей, а может, для воздушной медицины, или для военного десанта.

Из вертолетов вышли рослые, крепкие парни в красивой летной форме — ну прямо богатыри с картины художника Васнецова. Это и были экипажи наших новых вертолетов известных фирм: то ли Камова, то ли Миля — уже и не помню точно, но кажись, Камова. Вертолеты, естественно, вместе с экипажами, механиками и прочим начальствующим персоналом, были приглашены на авиасалон в Токио. И мы, а вернее наш «кимушка», должен был туда их всех доставить. Всех, кроме начальства — оно полетело самолетом рейсом «Владивосток-Токио». Тут же механики сняли с «вертушек» лопасти, отчего они, словно потеряв свое былое величие, стали похожи на нахохлившихся от дождя или холода крупнотелых птиц. Береговой кран «Ганц» играюче подцепил вертолеты и поставил их на четвертый и пятый трюмы нашего теплохода, где их надежно закрепив, прикрыли брезентом от посторонних глаз.

Теплоход наш — не пассажирский лайнер, да еще и довоенной постройки, так что никаких особых удобств на нем не предусмотрено — новоприбывшему экипажу из восьми человек (четыре летчика плюс четыре механика) выделили самую большую четырехместную каюту; так что, придется им спать как в картах — по двое, валетом. Авиаторы — молодцы, не обиделись за некомфорт, лишь пошутили, мол, в тесноте, да не в обиде. И ну давай нам заливать: «Мы и по Парижу бродили, и на Эйфелеву башню лазали, и в Лондоне с моста в Темзу плевали, и в Вене вальс Штрауса слушали, и над Миланом кружились! Ну везде мы были! Осталось только в Японии побывать. О, Япония, страна сакуры, саке, самураев! Жди нас — мы идем к тебе!»

Однако, моряков хвастовством не удивишь, большинство весь белый свет не по разу обошли, боцман Петрович даже втихушку ругнулся, мол, трепачи винтокрылые — и к себе в каюту ушел. Но боцман — старое поколение, из вымирающих, а мы-те кто помоложе, во все глаза смотрели и слушали вертолетчиков-испытателей, этих соколов неба, да и просто геройских ребят.

Утром отшвартовались, буксиры оттащили нас на внешний рейд, откуда мы, пройдя погранично-таможенный контроль, вышли в Японское море. Погода — не описать словами, а если одним словом, то — благодать. Все голубое: и море, и небо, и горизонт между ними. Короче, идиллия.

Я на руле стою, вахтенный помощник в лице старпома в локатор «Дон» пялится, хотя расстояние в десятки миль и без локатора легко просматривается. Теплоход со скоростью в одиннадцать узлов торопится в Японию. У нас план, его выполнение-закон!

Вдруг, слышим топот по железной палубе, словно цирковых жеребцов на арену выпустили, затем крики, смех — оказалось, наши гости вертолетчики на палубу вышли променад совершать. Одеты кто во что: одни в шортах-майках с надписью «ай лав ю», другие — в широченных нашенских трусах, с голыми торсами, но в «панамах» на головах — ну чисто цирковые клоуны. Но все с фотоаппаратами, начиная от родного «Зенита» до импортного «Кодака».

И началась беготня от одного борта к другому, словно орлы-летуны испытывали наш теплоход на живучесть и остойчивость.

— Братцы! Смотрите, кит! Ки-ит! Да вон же, во-он! — слышится с одного борта — и шумная вертолетная гвардия устремляется на крик.

— Ребята! Дельфины! — слышим крик с противоположного борта, и раскачивая судно, небесные богатыри, толкая друг друга, несутся запечатлеть любимое всеми млекопитающее. Дельфины, должно быть, желая попозировать, подходят все ближе и ближе. И что тут начинается! Герои летчики на глазах превращаются в обычных хулиганистых пацанов. Они кричат, вопят, свистят в три пальца. Да так свистят, что у нас в ушах закладывает — им бы прямиком в ансамбль песни и пляски Кубанского казачества. За борт летит все съестное, в том числе и конфеты в фантиках, будто дельфины ими только и питаются. Капитан — старый морской волк — матерится, грозится перевешать свистунов на рее, но его быстренько успокаивает замполит, предупреждая о высоком статусе гостей, мол, они из самой столицы, мало ли что. Капитан молча покидает рубку. «Валидол с коньячком пошел употреблять» — с завистью бурчит ему вслед старпом. А старый боцман Петрович в столовойкоманды матюгнувшись в сердцах, изрек пророчески, мол, досвистятся «летуны». «Дракон» как в воду глядел.

Прошли Сангарский пролив, по-японски — Цугару. Вот где вертолетчики понащелкали целую кучу кадров: слева Хоккайдо, справа — Хонсю, кругом — Япония.

Вошли в Великий океан, в Тихий. Но нас он встретил не тишиной — жесточайшим штормом. Нам бы укрыться в какой-нибудь бухточке, переждать, однако план не дает: даешь план! Тогда с этим строго было — сам хоть погибай, но план давай. Ползем по водной поверхности, скорость упала до двух миль в час, волны с девятиэтажный дом, то в небо упремся, то в воду, то в небо, то в воду-болтанка страшная. Между тем, экипаж своим делом занят согласно штатному расписанию, а вот где наши «колумбы небесных высот» — неизвестно, ни на завтрак, ни на обед в кают-компании они не пришли. Неужно их так укачало? Нет-нет, не может этого быть, ведь они «орлы-неба», они не могут быть повержены какой-то там морской качкой, возможно имеющиеся у них солидные запасы домашней снеди, позволяют им безбедно существовать в отдельно взятой каюте. Однако, проведать летчиков хотя бы ради приличия-необходимо, и посему капитан, уняв былую злость на «свистунов», приказал мне, стоящему на руле: «Шурик, сбегай к гостям, посмотри, что с ними и как. Беги! Старпом, постой на руле» Я сбежал по трапам вниз, дверь в летную каюту приоткрыл… Е-мое! Иллюминатор открыт! В шторм! Должно быть, воздуха им не хватает! Заскочил в каюту — половики плавают, туфли, носки, бумаги… И как они еще не утопли? Я наглухо закрыл иллюминатор на все закрывалки. На «летунов» глянул… Видно, сильно укачало бедняг — лица зеленые, глаза запавшие, смотрят жалобно, пластами лежат, некоторые постанывают. «Ишь, что с людьми качка делает, — подумал я с сочувствием. — Кажись, у них даже сил нету, чтобы иллюминатор закрыть. Обувь плавает, однако не встали, с характером ребята…»

Вернулся я в рубку, доложил об увиденном капитану и опять за руль взялся. Капитан раз пять помельтешил по рубке, затем, остановившись напротив меня, с участием так сказал: «Знаешь, что Шурик, сходи-ка ты на камбуз, пусть Аннушка бутербродов с кофе организует… не для меня, для этих… „свистунов-летунов“. Пусть перекусят, может оживут… Старпом, за руль!»

Я — на камбуз. Аннушка — наш судовой повар — живенько подсуетилась, на самый большой поднос погрузила чайник с кофе и в три слоя бутербродов с колбасой, с сыром.

Открыл я коленом дверь в «летную» каюту и в шутку кричу: «Ребятушки — козлятушки, ваша мать пришла, колбаски с сырком вам принесла…» Зашел в каюту… А запах, запах! Будто в каюте бидон с бражкой разлили. Наизнанку рвет мужиков, с зеленью! Меня так же в первое время рвало… «Кушать будете?» — только и спросил, но видно напоминание о еде привело летчиков в бешенство. «Идиот!», «Злодей!», «Опричник!» — заорали с двух сторон, не особо так оскорбительно, почти культурненько — все-таки, летчики, из самой столицы. Но кем-то метко брошенная подушка вмиг разрушила мое мнение о культурности столичных летчиков — она выбила из моих рук поднос, чувствительно облив очень горячим кофе. Я с воплем вывалился в коридор и ударившись о переборку, набил себе шишку. Да еще перепугал до икания нашу Машу — уборщицу, елозившую шваброй в соседнем гальюне.

Когда я доложил капитану о случившемся и для пущей убедительности своих слов показал ему шишку на лбу, в рубке появился замполит с предложением устроить вечер-встречу экипажа с людьми героической профессии — летчиками. На что капитан впервые на моих глазах довольно жестко возразил своему помощнику по политической части: «Не надо никаких встреч, пусть летчики отдыхают, нам так спокойней будет…»

Пришли мы в Иокогаму, пришвартовались к причалу. Вертолеты тем же путем спустили на землю. Не отошедшие от качки вертолетчики хоть и пошатываясь, но почти бегом покинули судно и, лишь ощутив твердь земли, «сердечно» попрощались с экипажем, заявив, что больше их нога не ступит на это «корыто», что назад, на Родину они полетят как «белые люди» рейсом «Токио — Владивосток», где и будут дожидаться технику. Короче — гуд май, мореманы! Мы, ясное дело, обиделись на летунов (а кто бы не обиделся после такого бестактного заявления), однако вида не подали — моряки народ необидчивый.

Очевидно, не зря говорят, что человек полагает, а Бог располагает; после Иокогамы судно сбегало по своим грузовым делам в Нагою, потом в Кобе, и лишь затем опять возвратилось в Иокогаму, где на все том же причале мы увидели знакомые силуэты вертолетов, а подойдя совсем уж близко к причалу… и самих летчиков-вертолетчиков, спрятавшихся от солнца в тенечке гофрированных складов. Все те же восемь «орёликов» вяло приветствуя, помахали нам ручками. Мы пришвартовались, трап спустили, я под него сетку безопасности завожу — летчики наверх поднимаются мрачные, головы понурены, плечи опущены. Я почему-то вспомнил о горячем чайнике с кофе и шишке на голове. Боцман сверху ехидненько так крикнул, мол, неисповедимы пути господни. А летчиков вдруг, как по команде прорвало, почти хором выругались они: «Такие-сякие, мать-перемать! На нас валюту экономят, ссуки кабинетные!» Хоть и хитро они выражались, но мы сразу поняли, что высшие аэрофлотовские чины «кинули» лучших в мире пилотов на все тот же пароход-«корыто», а сами улетели первым классом комфортабельного авиалайнера, мол, каждый сверчок, должен знать свой шесток.

Впрочем, обратный путь до Находки прошел на удивление спокойно, да и сами вертолетчики будто поняли, что море не любит лишней суеты, а тем более — свиста. В общем, расстались мы если не друзьями, то хорошими знакомыми, это точно. Прямо на причале механики собрали вертолеты, и те из наших кто проживал во Владивостоке, стали пассажирами этих вертолетов-красавцев.

— Ну что, ты по-прежнему будешь утверждать, что летчиков не укачивает, — дружески хлопнул меня по плечу Шурик, моряк с прекрасного города Владивостока. — Или согласишься со мной, что укачивает всех.

И я с ним согласился. А в вагоне по-прежнему продолжали играть в свои карты китайцы, пьяно похрапывая спал народ из Средней Азии, стучали колеса о рельсы: тук-тук, тук-тук, тук-тук! И думалось: какая же у нас огромная страна!