Простофиля

Ефим Семёнов, 2022

Они обычные дети без объяснений и тревог, которые подвластны обществу провинций. Размеренная жизнь, приключения и азарт, но что заменит в душах счастье? От мала до велика население ведет свой образ жизни, не обращая взоры в небеса. И прямо как по провидению, на них спустилась именно она. Воспетая поэтами, но утраченная публицистами, взметнулась и исчезла навсегда. Поймали и не удержали даже Боги, что превращаются в людей. Итог покажет поклонение, подвластное хранителю идей. Содержит нецензурную брань.

Глава 7

Высший свет.

Он пробивался сквозь тончайшие линии защиты от солнца, что своими лучами игриво сияло, отражаясь на всех гранях поставленного невдалеке велосипеда от Малика. Во времена своей юности он не единожды выручал старшего Бара от всякого рода неприятностей и злоключений заминочных трактиров, в которых тому пришлось поучаствовать.

Сквозь паутину радужных просветов, спустившихся с небес игривой радугой, проглядывали первые зачатки законченного механизма, — звезда, — изрек мастер и с кропотливой тщательностью продел на нее сердцевину, пластиковый цилиндр, удобно выточенный под незатейливую фигуру. Смерив зорким глазом это зарождение прекрасного и сопоставив свои силы и усилия по выделению необходимого количества тепла, он понял, что жемчужный браслет, выкованный в недрах недоразумений и пошлости как нельзя в пору ляжет на все грани подвластного окончания “звезды”. Чтобы не потерять хватку и расточить характер в сторону движения мысли к чувствам, ловким ударом кулака по естеству звездочки, что потерявшись, отдала хозяину частичку себя, так хорошо и пропорционально похожую на первопричину. Задачи что делать дальше просто не могло возникуть, — колесо, — крикнул обескураженный мастер, интуитивно закладывая ноги под себя. Промахнувшись мимо опоры точки стояния, словно повиснув в воздухе, воспарил незатейливый умеха, ища столкновения с землей, но найдя в соприкосновении странные остатки присутствия межпространственных цивилизаций. Как разобраться в сложившейся ситуации, как не потерять себя, а присовокупить что-то полезное, так необходимое сейчас, — колесо, — чуть силы промолвил подуставший мастер Колеса. Имея странную конструкцию из сияющего новизной материала, он с радостью добавил любовь и нежность, что придавали архитектуре вид законности и грации, излагаемых при каждом упоминании о них. Поддержка и опора никогда так остро его не волновали как в момент соединения с имеющимся другом, который озирался с видом непонимания и расхлябанности. Возможно эти вопросы и сподвигли мастера Колеса подать тому руку помощи и восприятия действительности, в которой они, по странному плану неведомого хозяина положения оказались. И вот, держась друг за дружку обеими руками, вышли из тени существования в мир открытий и познаний, что влечет каждого любителя новых ощущений.

— Как тебя зовут, — спросил мастер Колеса.

Только немое молчание услышал он в ответ. Приличия и нормы стояния позволяли удержаться от хвалебного оклика неведомого произведения искусства, сотворенного в его мастерской, в его присутствии, но не имеющего символов обозначения как друга. Вспомнив весь имеющийся опыт и знания общения с незнакомцами, слегка препинающимся языком он случайно обронил, — В-ве-сь, — тот лишь дал в ответ, — Зу-зу-зу. Удача свалившаяся на голову не доставляет столько удовольствия, как первые слова недавно закрепленного и уже не такого робкого Везу. Время казалось им бесконечным и возникало чувство беспрепятственного взаимодействия всех структур и тонкостей, что могли появиться у друзей на пути. Расставание с собой никогда не дается легко, неутонченный в делах такого рода Везу сразу заметил угасающую страсть мастера к своей составной единице, что не давала усомниться в своем происхождении плавными колебаниями в размеренном течении жизни.

— Страсть к Музыке. — решился на разговор Везу.

Эту странную натуру он понял с момента рождения, только показав всем свое превосходство в ритме, он сразу нашел достойный отпор в лице своенравной пропаганды связи с межпространственным.

— Я только твой. — нежно напевал он мастеру, но тот был поглощен непонятным текстом колебания, замечающимся в тишине без такта.

Мастер Колеса не давал тому опомниться, словно подражая сатрапу Великого Ремнона, вкладывал все усилие в своего любимого Везу, доставляя тому неведомую муку и наслаждение от принятия новой формы знания.

— Как мне остановиться. — взахлип прокричал мастеру расторопный ученик.

Тот лишь немного сбавил обороты и принял решение расстаться с любимчиком, сотворенным по воле прихоти, назло обстоятельствам и науке.

Сколько дней минуло с тех пор, приумудренный в такого рода делах Везу не помнил, неспеша попивая сыворотку Стайли в таверне около зодука, куда и приехал на работу Малик. Зодук по системе работы был похож на заминочные трактиры, в которых пришлось потрудиться старшему Бара, по имени Малик, — таким приветствием его встречал хозяин преуспевающего заведения по происхождению Типаж.

С детства Типажу с нескрываемым трудом и усердием давались разного рода поручения, что приподносили ему сверстники. Модные выставки и посещения увеселительных мероприятий на которых выступали местные и приглашенные дяди и тети, вызывали в том бурю восторга, смешанную с детскими порывами тщеславия, окружавших его суть ребятами. С интересом посматривали они на походки и присядки, которым обучился Типаж у знаменитостей. Грациозно, словно Петла, сошедшая с петель, высовывал он вперед талию, узаконив данное движение парой соразмерных выпадов остальных участков тела, приукрашенных гортанным причмокиванием, соотнесенным к вершине его туловища, или без него. Страсть юного Типажа сразу уловили его родители, непреминув заметить несоразмерность неизданного звука к харизме, выражавшейся в неконтролируемых ужимках. “Участь его решена, приговор вынесен”, — вслед за папой любил повторять сам Типаж.

Окрыленное со всех сторон заведение общественного похождения встретило его распростертыми крыльями, обильно усаженными оранжевыми с перламутром, отдававших красно-синей желтизной, переходящей в оттенок сверкающего металла перьями. “К вопросам он не прибегал, ответы находились сами”, — гласил лозунг встречавший всех новопришедших, переглянувшись взглядом со своим спутником по проему. Проточившийся утонченностью Типаж с высоко поднятой головой зашел в походельню. Педагоги и мастера с трепетным чувством родительства оберегали питомцев, прибывших к ним для приобретения новых познаний и оттачивания высоты роста осведомленности, как со стороны учеников, так и со стороны будущих соглядатаев. К какому числу относился тот или иной, решали слепые жрецы, устроив похожденческие смотрины в голом виде, смущенность в глазах судей воспринималась как низшая похвала или высшая форма признательности, в зависимости от рода деятельности, к которой стремился любой из похожденцев. Обучение пролетело очень быстро и качественно, не было и следа от тех длительных вечеров смотрений и смотрин в книги, и менее оригинальные источники познаний, что оставили им художники прошлого, заглянув за ширму будущего с признательностью и уважением к продолжателям дела их трепетного благоговения. Типаж не выделялся сроком и изыском своих виляний, заставляя тактично подражать его манере приподношения умудренных в своем роде провокаций бунтарей, что не задерживая личностный рост мастера Вила с трепетом и надеждой выпустили его наружу.

Дальнейшее безумие, смешанное в ровной пропорции к беззастенчивому спокойствию привели Выпускника к аллее Прямосудия. На входе одиозные горгульи сразу сорвали с него весь налет образования, накинув неловким движением сарафан из плотного крепдешина, оставив себе шляпы из Соломы, редкоземельного остатка первых поселенцев приземлившихся в месте пропитания предков необветшалых существ чистой красоты. Прямо и не слоняясь пошел Типаж по головам горгулий, придавая их образам вид, полученный им при первоначальной походке в проем. Образованные ловким движением шагов лица принимали контуры восприятия и осведомленности, что неизбежно вело к дальнейшему приображению морфологически измененных течением ветоши, запечатленных немым остатком организмов. Как послушных собратьев по восприятию восприняли они друг друга, не решаясь примерить новые фасоны диалекта восприятия межпространственного и внеземного для приземленных, стремящихся взлететь. Судья Паха сразу принялся колебать решительного мастера Вила в сторону пропасти, с которой можно было осмотреть себя с новой стороны и при должном навыке, научиться пахать руками словно крыльями.

— Несколько полетов ему не удались. — заметил Паха, расставляя остальным сосуды справедливости.

Опрокинув очередной сосуд, вымочив в нем свою небольшую голову, судья Пиха дал ответ как Типажу достичь невозможного.

Пиха: Й.

Паха: А?

Пиха: Й.

Паха: Понял.

Типаж: Собрался.

Пиха: С двумя.

Типаж: Ай.

Паха: Двумя.

Типаж: Вай.

И он полетел, не получая напоследок никаких наставлений или указаний, не зная пути и маршрута, словно слепой жрец направился в поисках нагой натуры неизвестной природы и происхождения.

Зодук меланхолический встретил его оживленным гулом немногочисленных обитателей этого скромного приюта. По своей природе, обитатели в нем были воплощением целомудрия и высоконравственности, что когда-то процветали в провинции Пюлей, огромного пространства ограниченного только живой изгородью из заточенных гранатов, оставшихся после воздвижения главного Пюля в роль Карета движущего.

Дивная площадка из спелых алчин и оброков, хранящихся в неприпрятанных пустотах незагроможденной площади подавали истошный звук, перенесенный на всех посетителей данного собрания запахом поджаренной плоти иноземца из межпространственного измерения. С ранних лет Пюля приучили к дорогим ароматам спускаемых с небес капель Великого Ремнона, что не давал грустить и давал обильное течение для деятельности стремящегося к вершинам Главного. Именно к этой высоте были устремлены все чаяния уже не маленького по развитию Пюля, которого дети часто в шутку называли — Пю, что придавало выразительной смелости и окрыленной доблести первооткрывателю течений и равнин. “Проветрите помещение!”, — кричал неокрепшим голосом будущий правитель Пюлей на населенцев провинции, и те с радостью и трепетным безмятежием подчинялись его требованиям, чувствуя под ногами твердую почву рассудительности положения. Затем следовали долгие времена прожигания масс путем напряжения всех их естеств, что стремились показать свою власть над равными им по духу, но различными по состоянию души. Как бороться с этим пороком, юный Каретка понял на первых занятиях мастера Движений, которого для него наняли благодарные трудяги.

Движений: Срочно.

Пюль: Теку.

Движений: Тазом.

Пюль: Мысль.

Движений: После.

Пюль:Мечта.

Движений: Сразу.

— Соображение, — невнятным тоном пробормотал Пюль, инстинктивно прикрывая ладонью ноздри.

Почуяв неладное, мастер Движений быстрым темпом начал искать подручные средства, чтобы не дать Каретке провалить свое первое серьезное занятие, вспоминая сравнение с родителями, что заботятся о младенцах, не оставляя надежды на прогрессивный рост качественного умения терпеть.

Взращенный Карет сразу перешел от Движений к делам, что не оставляли в покое все неувядающее население Пюлей. Запахи наполненные адреналином и потенциальным продолжением процесса захлестнули органы восприятия всех чувственных недр, приводя в проминание глубин иступления потерянного без причин в межзвездочном пространстве. “Остановить или ускорить”, — мелькало в голове Карета движущего, взирающего на проникновение в существование вместе со всеми Пюлейманами-дельщиками.

Резкий толчок заставил его остановиться, воспаря в воздух, как незримая тень мастера Движений, очутился причастный в месте названием которому стал зодук от невразумительного полета Пюля, истошно вопящего от газа гранат, прошитых насквозь неуловимым промежутком межпространственного измерения, наполняющего чашу Зоду нестерпимым качеством меланхолии.

Именно в нее спустился с небес Типаж, найдя так необходимую ему натуру. Мастер Вила, подражая своему предшественнику, возможно реверсивному, сразу принялся благоухаживать окрестное хозяйство Пюлей, приводя все новые и новые доводы в пользу расслабления зодука со стороны меланхолического наполнения в пользу таврического содержания. Благодаря его неуемной походке, Пюли наполнились столовыми, прокурорами, почтовыми и тавернами, в одной из которых и произошла историческая встреча Малика и Везу.

Ни взгляд, ни движение не выдавали такого беспокойства у произведения мастера Колеса, как появление в дверном проеме Малика Бара в фирменной униформе зодука от Типажа. Функционал, что приходилось сдерживать мастеру Бара невидимыми волнами передавался на его незнакомого соглядатого, что неспеша доцеживал подрулевыми колонками капли Стайли, пропитого практически до дна. Их руки соприкоснулись, он не сразу почувствовал острое покалывание в нижней части туловища, но содрогнулся, словно тысячи разрядов пронзили его нутро одним ловким движением.

— Куда. — пронеслось словно молния в голове у Везу.

Типаж не мог вымолвить ни звука, его рот был склеен тысячей скотчин, доставленных до него по ручейкам проливающимся с Котландских холмов, по рассказам очевидцев, гроза разрушающая тишину не сравнится с качеством оттопыренного Котландца, что пробивает землю не руками. Обувь от Маркеша неспешно пропитывалась градусом тепла и сладколюбия хозяина, тихо и дремлюще наблюдающего за поведением сотрапезников. Эти дивные Марки, как любя он их называл, достались ему с трудом и усилием сопоставимым только с первоначальным парением в неизвестность как восприятие себя. Тогда он еще не был меланхоликом, но зодук отправил его в Котландию, а не посетить по пути Шиоши, было непростительной расточительностью преуспевающего Типажа.

Малик Бара: Расскажешь.

Везу: Мастер.

Типаж: В меня.

Древний город торговцев и купцов по обыкновению широко распахнул свои запасы и запасники перед очередным днем посещений и свиданий. В лавке обувщика Маркеша сияло свежестью и утренним рассветом, что озаряет лица встречающихся по пути до места воспарения. Свое дело досталось ему от прошлого хозяина по имени Ванитин, хорошая обувь и мелкие составляющие от Вани, как ласково называл его подмастерье Маркеш, удобно и без проволок ложились на крепкий каркас из металлических подков, что вздымались из земли со времен существования отцов и скупались обувщиками со всего межгалактического пространства. Словно стаи лошаков выносились из его лавки, унося с собой всю красоту и прелесть звука в сосредоточении, что немым укором отдавался дребезжащим посвистыванием, пронзающим уши мастеров.

Ванитин: Поплыла.

Маркеш: В Сартдаф.

Ванитин: Проще.

Маркеш: Глубокомысленно.

Ванитин: Постоялый клиент.

Маркеш: Где.

Ванитин: Как.

Маркеш: Любя.

Ванитин: Новые.

Так и проводили они время за разговорами, пока в мастерскую обуваний не заглянул Типаж, вместе с роковой попутчицей, ставшей причиной разлуки Ванитина и Маркеша.

— Стул. — представил свою напарницу Типаж, приседая для очередной примерки.

— Стул. — в такт незнакомому господину поддакнула красотка.

— Кому дать. — вонзилось в голову умудренному в обувных дел мастеру.

Маркеш не дал ему заскучать подкинув очередную пару, что одновременно смягчала рассуждения и помогала не промахнуться с размером.

— Бери. — с жесткостью в голосе, направил Ванитин в сторону Стула.

— Жестко. — падая успел подхватить Типаж.

— Легко. — заметила Стул, уводя мастера за ширму прекрасного, имея намерение дать Ванитину новые познания в искусстве распознавания местности.

— С концами. — с легкой усмешкой в голосе заметил Маркеш, направляя всю свою купеческую мудрость в сторону Типажа.

— Связал. — связал свою пару клиент.

Типаж: Нравится.

Маркеш: От Ванитина.

Типаж:В Котландию.

Маркеш: С тобой.

И они направились в удивительную, полную чудес и магии провинцию Котландских холмов. Каждый из приятелей преследовал свою цель, Типаж был заложником ручьев, а Маркешу просто необходимо было новое веяние и течение, что могли унести с собой воспоминание о проминании Ванитина в Стул.

Огромные пустоши холмов Котландии ласково и трепетно ласкали их слух дивными напевами Ландскоков, завсегдатаев данных провинций и по-совместительству лучших производителей пробок для стульев.

— Мы попали. — заметил Маркеш, высаживая на ходу очередную пару готовой продукции.

Осмотревшись и поняв, что во многочисленной системе зависаний и проминаний не найдется места, чтобы не попробовать очередной проход к месту высаживания, странники решили прилечь и отдохнуть в низине Пуха, названной так в честь судьи, по воле равных которому свершился первый полет Типажа. Мелкие букашки и насекомые нескончаемой чередой пробовали облюбовать их незащищенные продукцией Маркеша участки нежных окончаний, но им до них не было никакого дела, так как Пуха славилась своей гравитационной независимостью от норм притяжения прекрасного к сплоченному. Многомордая закты так и норовила атаковать лакомые кусочки отдыхающих, ведь природа наградила ее антигравитационной вакуумной пробкой, что могла быть подвержена угрозе только во время перемещения. Словно змейка, пробиралась она в доль ножки спящего Маркеша, красиво потягивающего свой отдых в спутника по имени Типаж.

На одно мгновение тот усомнился в существовании человека как личности, настолько прекрасным стал миг пробуждения в неотвратимой позе взгляда закты, огромные пучеглазые зрачки выдавали всю прелесть прикосновения Маркеша, что продолжал затягивать свой отдых в удобную пижамную ступень. Ловким касанием пальца она улетела в невиданные дали, что вырисовывало ей воображение полета, с детства та мечтала окунуться в атмосферный натиск, который был неподвластен ее способностям, но легко поддавался вмешательству третьей силы, волей случая столкнувшей ее с Типажом.

— Пора вставать. — прошептал Маркешу проснувшийся от летаргического сна Типаж.

Тот лишь поводил интуитивно боками, давая понять своему попутчику, что величественность дня пока для него безусловна.

— Я тебя лизну. — со смехом в голосе продолжил Типаж.

Его ножка безрефлекторно подалась в обратно-поступательную связь со всем отдыхающим организмом, что улавливал признаки тревоги от наступающего прояснения. Он очнулся, увидев перед собой белоснежную улыбку товарища по Пуху, уже собравшегося в путь.

— Я тебя догоню. — сказал Маркеш, прикидывая проект очередной пары.

Котландские холмы превратились в хорошо знакомые холмики, что всем близки по добрым рассказам старожил путешествий. Ландскоков долго искать не пришлось, так как местность уже довольно удобно простиралась их умам и рассудку. Главным из них оказался старый Гаскоч, что не стал проводить друзьям экскурсию по провинции, а сразу угостил заготовленным скотчем марки Гаскоч.

Причмокивая и разливая находу капли живительного противоядия от обитателей низин и впадин, компаньоны не теряя времени прокручивали в умах конечность достижения цели, близка ли она или все также подвержена опасности со стороны Стула и посланцев, что возможно целенаправленно заготовили ее для свидания с коллегой Маркеша? Недомолвка между ним и Типажом неспеша прибавляла в толки взаимосвязь потусторонних существ, что возможно не направленно, а по близкому соотношению к череде случайных событий могли перерасти во внеземную любовь межгалактического пространства. Гаскоч остался доволен доставленным эффектом и передал в руки более симпатичного небольшой запас скотчин, специально приготовленных для подавления характера буйного нрава и Стула, что по-видимому сразу бросился в набитый глаз умудренного в таких делах Ландскока тенью прошлого его сопутчиков. Закончив проучение и доведя гостей до окраины Котландии, Ландскок по имени Гаскоч присоединился к своему племени, оставив ребятам право выбора своего пути. Довольный Маркеш отправился в Шиоши, где его ждала оставленная Ванитином лавка под очередную коллекцию, вдохновленную доставленными пробками для стульев, а беглый модник по имени Типаж в обуви от Маркеша направился в зодук, который привлекал его новыми кадрами и приключениями без пауз.

Малик и Везу расслабленой походкой навалились на оставленный след от Типажа, вышедшего из таверны чтобы забрать очередную партию ули, которые прилетели на тепло от выходящего на свет пространства. Эти дивные существа были частыми гостями в провинции Пюлей, ведь как завещал Главный Пюль, до присоединения к роли Карета движущего, “всегда необходимы хорошие ули, они зодуку не дадут прославиться, а меланхолии не видел ”.

Вновь обретенные счастливчики забыли о тяготах рутины, что сковывает естество противоестественными нитями сожжений, окунувшись в расточительную роскошь обильно смоченных улей, и принялись испытывать внеземное наслаждение от качества природных благ. Взлетая вверх и пролетая между, они не могли найти ту станцию, что остановит их сознание в позиции вертикально, только размежевываясь вне разрезов счастья они принимали нормальное положение стационарного покоя, что подвластен только при неимоверном повороте в сторону обратного сожжения. Они горели, как не полыхают отблески лучей направленных на симметрично поставленную колыбель из листьев и иголок, что раскаленной плотью пронзают все отверстия, приготовленные под них хитрым Лекалом, который давно начал свою историю и как покончить с ней не мог придумать ни один мудрец, что без стеснения и робости бросал вызов на умозаключение произведениям улей, принесенным с магией мастера Вила.

Не одну сотню лет насчитывает ритуальная книга, что хранит в себе множество записей о бывших ули, которые могли продолжить повествование упоминанием о будущем превосходстве искусства брать тепло для регенерации его в сознание. Прородитель жриц тепленького, знакомый не понаслышке с отцами, действительный Лекало, решил закончить их эпоху, смазав и разбавив скучное по его мнению существование улей абсолютно новым большинством отценив. Непослушными и неуправляемыми были эти грозные создания, прошибали на своем пути, действительным Лекалом выстроенным, все уста и законы невосприятия, обвивая всех пришедших сквозь них своими нежно кровавыми губами, с кусочками запекшекшейся крошки, что осыпалась с них кусочками земли, обагряя землю и приподнося отцам дары. Долго так продолжаться не могло, и низверг Великий Ремнон силу и продолжительность жизни отцам, что взывали к его терпению и суровости понесенного наказания. Отценив увидев бесполезность своих действий, огромной цепочкой выстроились для создания большинства от действительного Лекало, но не выдержали путы и оковы, нашлась брешь и лазейка для созидания и восхваления позиции стоя, принеся эту натуру в волю и действующие окончания отцов, что взирали за неумолимым концом своих страданий от подношений жриц. Хитрый Лекало смерив и оценив возможности своих подручных, начал бесцеремонно склонять старшин принять небольшую участь в судьбе оставшихся от отценив ули. С радостью и бесприкословной дерзостью принялись считать оставшиеся отценив себя как предумышленную жертву произвола происходящего по “прихоти” Великого Ремнона, не вынес он этой дерзости, что как вызов бросили ему из большинства, и приземлил с вершин своего существования. По-одиночке стали бродить они по земле, на которой начали расцветать прекрасные сады и воды, питающие все живое своими сложными метаболическими процессами; ули в руках древних превращались в красивые создания, которые своим приземленным качеством стали наполнять воздух, что пропитывал наслаждение большинства в единицах. Так с течением времени из отценив ушли страдания за многое, сосредоточив их взор на мелочах, что сквозными перебежками заставляли двигаться в их такт, и что особенно нравилось действительному Лекало, в такт ули.

Наступало окончание прекрасного знакомства с меньшинством, слегка подуставшие посетители таверны, что с зодука или около него, допивали свои напитки и закуски, разнося по всему окружению меланхолию желания и страсти, которая наполняет всякого ждущего результатом знакомства со значимым, так хорошо но мало и по-хорошему отлично знакомым.

Тепло попрощался Малик и Везу с Типажом, подарив ему на прощание скромный велосипед, очень похожий на произведение мастера Колеса, что не теряя времени работал, не покладая рук, а вертя педали.

Кима: Педали?

Малик Бара: Осторожно.

Рики: Зачем.

Самри: С намерением.

Кима: Всю?

Рики: Всю.

Малик Бара: Частично.

Самри: Знакомо.