Игра «Жизнь» по Конуэю

Елена Лобанова

Эту книгу можно отнести, скорее, к жанру «лирический киберпанк», поскольку то, что поначалу кажется дневниковыми записями, таит в себе нечто большее. Развязка будет неожиданной.

7

Любовь моя, печаль моя

Едва успела я дописать предыдущую главу, как случилось неожиданное. В одной государственной конторке откликнулись на моё резюме, наверное, годичной давности, о котором я и сама-то успела подзабыть. «Пора завязывать с торговлей, которая не приносит никаких других плодов, кроме долгов и огорчений!» сказали в голос мать и сестра.

Немного поразмыслив, я решила, что ничего не потеряю, если схожу на собеседование в эту богадельню.

По иронии судьбы, начальник конторки оказался моим знакомцем. Года полтора назад у нас вышел мимолетный роман, и я, конечно, испытывала легкую неловкость оттого, что приходится общаться с ним по поводу трудоустройства. Мне показалось, он тоже растерялся. Так что мы оба выглядели, как провинившиеся ученики в кабинете директора. Поначалу я рассчитывала, что его симпатия давно улетучилась, и у нас сугубо деловой разговор, но с каждой минутой всё больше понимала — ничего подобного. В итоге, договорились встретиться в свободное время на нейтральной территории. Что тут скажешь? Конструктивно пообщались!

Вернувшись домой, я закрылась в комнате и попыталась сосредоточиться хоть на чем-нибудь. Но тщетно. Мысли блуждали в моей голове как бестолковые и своенравные козы: то пробираясь дружно в чужой огород, то разбредаясь по окрестностям на недосягаемые расстояния. В таком настроении сесть за книгу — все равно, что спросонок заняться макраме…

«Догорает закат, и зажигаются огни большого города. В многолюдном месте так и хочется спрятаться от посторонних глаз. Вечерами я запираюсь в маленькой квартире, снятой по случаю и недорого, и, потягивая виски или пиво, слушаю старинные хиты. Но этого мне кажется недостаточно, и я еще больше ограничиваю свое внутреннее пространство: закрываю глаза и представляю себе тенистый сад, тихую аллею…

Прикосновение твоей руки невесомо, а дыхание похоже на ласковый ветерок. Кто сказал, что ты ушла навсегда? Это неправда. Нет смерти для тебя. Просто ты по другую сторону глухой стены, окружающей мой печальный сад. Ты т а м, я точно знаю. Интересно, чем ты сейчас занята? Может быть, читаешь? Или ждешь звонка? Или просто сидишь, глядя прямо перед собой и пытаешься уловить, что за кошки скребут на душе?

Когда-нибудь ты всё поймёшь. Я в это верю и только потому всё ещё цепляюсь за свою одинокую жизнь»…

Ну не умею я подолгу держать на людей зла! Поэтому, когда таинственный «чеширский кот» звонит в очередной раз, очень даже радуюсь. Во всяком случае, пообщаться с ним мне хочется гораздо больше, чем идти на свидание к потенциальному работодателю. Правда, выказывать своей радости не охота, ещё подумает, что флиртую.

— Ах, это опять Вы! — говорю я тоном брюзгливой училки, — Давайте сразу определимся, как мне Вас величать? Ну что, ей-богу, за детские игры?

— Хорошо, — соглашается собеседник, — Можешь звать меня Харуки. И, кстати, переходи уже на «ты».

— Ха-руки? — настрой на занудство сдувает как ветром, — Нет, подождите… Вы точно чокнутый…

— Ну почему? — невозмутимо парирует «Харуки», — Тебе ведь нравится Мураками?

— Мураками мне, действительно, нравится, но причем здесь Вы… то есть, ты? А в общем-то по барабану. Назовись хоть Наполеоном Бонапартом, я тогда на Жозефину стану откликаться. О кей?

— Слушай, мне вот что странно, — «Харуки» хмыкает и, похоже, закусывает губу, его выговор становится невнятным, — откуда в тебе столько агрессии? Это что, от продолжительного отсутствия полового партнера?

— Пошел ты! — сотовый телефон летит куда-то в дальний угол комнаты. Вот и с этим договорились…

«День за днем я пролистываю твои мысли. Дневники в поистершихся тетрадках. Беру их в руки и физически чувствую твоё тепло. Где ты сейчас, любимая?

Хорошо тебе в ангельской плоти! А я скучаю. Ночью, в абсолютной темноте воображаю: ты рядом. И упиваюсь пьянящим самообманом до того как начнёт светать»…

Игра зашла слишком далеко. Думаю, тот, кто называет себя «Харуки», хочет сжечь за моей спиной все мосты, все пути к отступлению.

Вчера он позвонил в необычное для себя время — ещё до полудня.

— Тебя радует моя тактичность? — поинтересовался он первым делом, — Звоню как приличный человек, в одиннадцать часов утра…

— Да уж, — откликнулась я, — Наверное, съел чего-нибудь!

— Ну и юморок у тебя! Как у автослесаря с восемью классами, — рассмеялся Харуки.

— Эй, полегче на поворотах! — осадила я его прыть, — Ты еще за предыдущее хамство не извинился.

— Насчет нерегулярной половой жизни?

— Не все же такие счастливчики, как ты, — игривый тон собеседника задел меня за живое, сразу захотелось ужалить его в ответ, — Трескаешь жинкины борщи да вареники, по ночам ее тискаешь — ну и радуйся! Нечего тут… убогих обижать.

— Да-а? — протяжно удивился Харуки, — Это кто у нас убогий? Уж не ты ли?

— Я, допустим.

— Гомерический хохот я опускаю, — среагировал телефонный мистификатор, но всё же хохотнул, — Тоже мне, страдалица… Буриданова ослица, вот ты кто! В глубоком ступоре раздумий.

— Знаешь, что? — разозлилась я окончательно, — Ты дождешься, пошлю тебя в такую даль, что обратной дороги не найдешь!

— Прости, — собеседник шумно вздохнул, — Но тебе необходимо сделать окончательный выбор. Понимаешь, о чем я?

— Не совсем…

— А мне думается, отлично понимаешь. Просто трусишь. Смелей! Разве не об этом ты мечтала: увидеть мир таким, каков он есть на самом деле?

…Действительно. Тут он прав. Для меня нет ничего слаще какой-нибудь захватывающей дух научной сенсации. Артефакты сводят меня с ума, а свежие гипотезы завораживают настолько, что по нескольку дней я не могу ни думать, ни говорить о чем-либо другом. Всем людям в той или иной степени свойственно любопытство, но мой нездоровый энтузиазм в этом отношении не имеет границ. Будь то жизнеописание Рамзеса Второго, спор Эйнштейна с Бором, история зарождения символизма, — я всюду ищу свои знаки. Как ищут родственную душу, точку опоры, верную дорогу в жизни, так я стараюсь отыскать забытый смысл. Восстанавливаю по крупицам разрушенную неизвестным катаклизмом мозаику…

После слов Харуки я почувствовала, как напрягся позвоночный столб, словно перед прыжком. Нет, определенно во мне есть что-то от хищника…

Короче, отказаться от соблазна я не смогла.

— Хорошо, — сказала я, сглотнув накопившуюся во рту кисловатую слюну, — Я согласна. Если мне гарантируют безопасность…

Харуки хмыкнул:

— Ты шутишь, что ли? Думаешь, у нас программа защиты свидетелей или тому подобная фигня? Давай так: ты попытайся, а там посмотрим…

Пик-пик-пик… И что у него за манеры? Ни тебе «здрасьте», ни «до свидания»!

«В том, другом мире помнишь ли ты обо мне? Вот что тревожит меня больше всего. Смотрю на нашу фотографию, где мы обнимаемся у самой кромки воды: море вышло густо зеленым, что весьма странно для такого солнечного дня. Я вообще-то не верю в приметы, но, когда впервые взглянул на этот снимок, сердце как-то нехорошо екнуло. Так и вышло: это фото оказалось последним»…

Уж не знаю, что подразумевал под попыткой лже-Харуки, а только бессонная ночь мне обеспечена. Взвинченное состояние не даёт сосредоточиться на книге, тем более на делах, так сказать, мирских. Так что пока от моего согласия — сплошные минусы. И ни одного плюса…

Проследив за траекторией, которую начертала в ночном пространстве за окном недокуренная сигарета, я уселась с ногами на расстеленную постель и стала ждать. Чего именно — не ясно. Возможно, внутренних подвижек, возможно, внешних перемен. Но свет гасить не стала. Даже компьютер не выключила: поставила музыку.

Стинг — какое приятное жало, в самое сердце. Умеют же люди душу бередить! Или Эмма Бантон. Как будто ласковой ладонью гладят по затылку, и боль стихает.

Конец ознакомительного фрагмента.