Венеция. Пандемиозо

Евгений Петропавловский

Роман в жанре травелога – исторического, литературного, дневникового – описывает путешествие автора в опустевшую Венецию в марте 2020 года, в разгар всемирного коронавирусного помешательства. Маршрут в тексте идёт не только в реальном пространстве, но и на уровне авторского сознания, представляя собой метафизический путь за пределы обозначенного хронотопа.Это и путевые заметки, и рассказ об известных личностях в истории республики, это Венеция минувшая и настоящая в неслиянном двуединстве.

4 марта, 2020. Местре

…«Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня», — говорил отец Ивану Карамазову.

Фразу, подобную той, которую Достоевский вложил в уста Карамазова-старшего, выдал в Местре и Валериан.

— В самом деле, я устала, — присоединилась к нему Элен. — А до Венеции ещё трамваем добираться — не хочу. Давайте сегодня отдохнём, а завтра отправимся в город со свежими силами.

— И я бы отдохнула, — сказала Анхен.

Исполненный воодушевления, я пытался возражать:

— Да ладно вам, ещё полдня впереди, жаль терять столько времени. Давайте доедем хотя бы до площади Сан-Марко.

— Мы можем доехать только до конечной трамвая, — пояснила Анхен. — А оттуда до Сан-Марко — или пешком идти, или плыть на вапоретто.

— А сколько остановок до конечной? — уточнил я.

— Точно не скажу, — пожала плечами она. — Наверное, пять или шесть, что-то в этом духе.

— Так это же ерунда: десять минут — и мы там!

— Я никуда не поеду, — отрезал Валериан. — Надо обустраивать действительность сообразно своим желаниям. А мои желания сейчас так далеко не простираются.

— И с меня на сегодня довольно, — проявила непреклонность Элен.

— Нет, это неправильно, — огорчился я. — Но по Местре-то хотя бы надо пройтись!

— По Местре — это можно, я не против, — решил Валериан.

Элен и Анхен тоже согласились.

Так и вышло, что в первый день своего венецианского подорожья мы не добрались до островной части Венеции. Лишь прогулялись умеренным аллюром по центру Местре. Раньше это был самостоятельный городок, терраферма — так называли венецианцы всё, что относилось к их материковым владениям; а теперь Местре — пригород. Никаких особенных достопримечательностей мы здесь не обнаружили: ни замшелых крепостных развалин, ни величественных монументов и тому подобных осколков культуры прошлого, кои могли бы нас заинтересовать и дать толчок полёту воображения. Ничего сродни благородному изяществу хорошо пронафталиненных старинных лохмотьев. Хотя, возможно, мы не слишком старательно искали. Вернее сказать, совсем не искали, а просто фланировали наобум по центральным улицам да глазели по сторонам — этаким манером много ли наследопытничаешь. И всё же Панталоне — персонаж пьесы Карло Гольдони «Ловкая служанка» — впал в изрядное преувеличение, заявив, будто «Местре сейчас — это маленький Версаль». Ни малейшего сходства с Версалем там нет и быть не могло даже во времена Гольдони… Вместе с тем к концу прогулки у меня сложилось впечатление, что наша компания осчастливила своим посещением довольно приятный населённый пункт, подобный многим небольшим городкам медитеррианского побережья: тихий, уютный — можно сказать, мечта европенсионера.

Между прочим, Местре весьма немолод. Во всяком случае, уже Пётр Толстой, стольник Петра I, оказавшийся здесь в июне 1697 года, записал в своём путевом дневнике: «Город Местр великой, каменной, и домов великих строения каменнаго в нем много. Тот город весь в садах, и воды в нем есть пропускные многие. От того города до Венецы ездят морем в барках, и в пиотах, и в гундалах…».

Поскольку меня привлекает идея нет-нет и совмещать в своём повествовании два временных пласта, да и сами по себе путевые заметки Петра Андреевича Толстого прелюбопытны, считаю необходимым в нескольких строках рассказать об этом примечательном человеке.

Сроду не поехал бы он в чужедальние края, если бы не оплошка: Пётр Толстой занял сторону царевны Софьи во время стрелецкого бунта. Многие видели, как он поспешествовал своему дяде Милославскому, выкрикивая:

— Нарышкины удавили царевича Ивана!

Его счастье, что вовремя переметнулся на сторону царя, а то не сносил бы головы. И всё же после падения Софьи долго ещё Петр I испытывал к нему недоверие, невзирая даже на военную доблесть Толстого во втором Азовском походе. Тут-то и подвернулся случай, когда царь надумал послать дворянских отпрысков в Европу для освоения морских премудростей. Добровольно вызвался ехать среди прочих и Пётр Толстой, хотя было ему пятьдесят два года.

— Ты ведь не отрок уже, Пётр Андреевич, — удивился царь. — Две тыщи вёрст придётся в рыдване трястись. Да и не поздно ли удумал кораблевождению обучаться?

— Отечеству служить никогда не поздно, — бодро отрапортовал Толстой.

Государю ответ понравился:

— Вижу, зело решителен ты не только в дыму батальном. При столь изрядном рвении разве помыслю отказать? Тому и быть: поезжай за кордон обучаться навигацкому делу.

Так и вышло, что в 1697 году отправился царский стольник в чужедальнюю Венецию. Два года прожил там, изучил итальянский язык и всё, что от него требовалось по морской части. Кроме Венеции, Пётр Толстой побывал в Речи Посполитой и в германских городах Священной Римской империи, плавал в Дубровник и на Мальту, в Истрию и в Далмацию, посетил Рим и немало других италийских городов. Он оставил внушительный по объёму дневник, в который по ходу путешествия заносил свои впечатления об увиденном. Этот дневник послужил прообразом бессчётного количества подорожных повествований, вышедших из-под перьев моих соотечественников в более поздние времена… А ещё Пётр Андреевич Толстой является пращуром многих знаменитых Толстых, в том числе двух классиков русской литературы — Льва Николаевича и Алексея Константиновича.

Вот, собственно и всё о нём. Нет, если отодвинуться от венецианской темы, то у Петра Толстого впоследствии было предостаточно приключений: он и в Константинополе состоял первым российским послом, даже дважды заточался султаном в Семибашенный замок, и беглого царевича Алексея вместе с его полюбовницей Ефросиньей уговорил вернуться к царственному родителю, однако это уже выходит за рамки моего повествования. А мне, как ни крути, долженствует остаться в рамках, дабы вернуться к своему собственному путешествию.

…После прогулки по Местре мы зашли в супермаркет и основательно запаслись продуктами, дабы впоследствии поменьше отвлекаться на пустяки (любое предприятие — это меньше, чем полдела: главное — подготовка). Затем вернулись домой и снова уселись за стол.

И просидели застольным образом до глубокой ночи.

Несколько литров граппы плюс довольно обширный винно-шампанский ассортимент — это вам не хухры-мухры!

…Сержио в этот день мы больше не увидели. Во-первых, потому что квартиру он себе снял отдельную (толстосумы — они, как правило, закоренелые индивидуалисты). Во-вторых, не ограничившись беседой с украинскими гастарбайтерами, он отправился прочёсывать окрестности, желая пообщаться ещё с кем-нибудь. И у него состоялось немало содержательных знакомств — с молдавскими, русскими, киргизскими и разными другими путешественниками и переселенцами из бывшего СССР (то ли напуганные пандемией итальянцы прятались по домам, то ли незримые флюиды, исходившие от Сержио, влекли к нему исключительно русскоязычный контингент). Зато весь следующий день он рассказывал нам многообразные полезные сведения. Рассказывал и рассказывал, рассказывал и рассказывал — просто уняться не мог, собака такой, а у нас головы трещали с похмелья, а он всё рассказывал и рассказывал, рассказывал и рассказывал. А вечером выпил полбутылки кизилового самогона и наконец успокоился.

***

Allora, мы сидели в своём тесном варварском кругу за обильным венецианским столом, дегустировали местные напитки, сыры и мясопродукты (хвалёная пармская ветчина, к слову, оказалась бледной ерундовиной по сравнению с испанскими хамонами и чоризо, не говоря уже о сербских мясных чудесах — вот уж где едят мясо с мясом, во всевозможно-извращённых формах, это апофеоз варварского чревоугодия, бурные аплодисменты) и ржали-прикалывались над Элен. А затем и над Валерианом. Поскольку благодаря двум упомянутым персонажам мы могли вообще сюда не добраться.

Дело заключалось в том, что на полпути до Венеции нас тормознули. Пересадка была в Белграде, и за полчаса до перемещения в окончательный самолёт из белградского зала ожидания по всем аэропортовским громкоговорителям стали объявлять, что администрация воздушной гавани исполнена горячим желанием пообщаться с Элен. Вскоре её увели под белы рученьки, и примерно пятнадцать-двадцать минут она отсутствовала. Мы, понятное дело, строили самые фатальные и безвыходные предположения относительно того, что могло послужить причиной задержания «братушками» нашей весёлой подруги (самогон? сало? колбаса? или таблетки, коих, как признался Симанович, он собрал в дорогу во много раз больше того, что позволяло международное законодательство?). Затем решили, что в крайнем случае — если Элен задержат — останемся в Белграде: заплатим за неё штраф, купим билеты на следующий день или на когда уж там получится, а сами пока поживём в сербской столице, вволю попьем сливовицы и поедим плескавицы. Остановившись на этом, мы стали коротать время, соревнуясь в произнесении местных скороговорок — брзалице:

— Криво рало Лазарево криве лазе разорало!

— Шаш деветерошаш, како се раздеветерошашио!

— Сврака свраку прескакала, свака сврака скака на два крака!

— Петар Петру плете плот, са три прута по три пута, брзо плети Петре плот!

— Ко покопа попу боб у петак пред Петровдан?

— Ја канура и канура и оста једна канура недоканурана!

В общем, примерно в таком духе. Сербский язык — он забавный. Например, слово «театр» по-сербски звучит как «позориште», а «гордость» — как «понос». Слова же «курятина», «китаец» и «спички» здесь произносить нежелательно, поскольку это «псовки», собачий язык, а по-нашему — матюги.

Нет, наши скороговорки были вполне пристойными. Правда, произнести хоть одну из них без запинок мастера не нашлось.

А потом Элен благополучно вернулась, и мы улетели в Венецию.

Суть произошедшего в аэропорту инцидента выяснилась в следующем.

Валериан страдает неизлечимой меломанией. Казалось бы, какая может быть связь между этим безобидным недугом и таможенными препонами? Сроду не угадаете, но самая прямая. Просто Симанович прихватил с собой в путешествие небольшой кубообразный гаджет — этакий проигрыватель — с коллекцией матерных песен кубанских рокеров. И (судя по всему, от душевного удара по чемодану в момент перегрузки с самолёта на самолёт) гаджет включился. Матерный фольклор кубанских рокеров полился в свободный доступ и ввёл в восторженный ступор сербских грузчиков. А следом за ними и братушек-таможенников… Однако восторг восторгом, а службу исполнять надо. Поскольку багаж Валериана был оформлен на Элен, то её и затребовали, дабы она выключила источник культурной информации.

Уж не знаю, каким образом она — без знания языка — умудрилась столь быстро очаровать сербских блюстителей авиапорядка, однако провожали они её рукоплесканиями и криками: «Глумица!» (В переводе с сербского это означает: «актриса». А Элен ведь и впрямь актриса, никуда не денешься).

Таким образом, нам удалось успеть на посадку. В самый последний момент, но удалось.

Мы улетели из Белграда и прилетели в Венецию.

И это главное.

***

Ощущая себя в двух шагах от двери, за которой сбываются мечты, мы предвкушали совсем не то, что вышло позже. Но вышло не хуже, факт.

А пока посреди густой венецианской ночи мы сидели за столом в квартире на виа Франческо Баракка, 80-B, и ни в чём себе не отказывали.

На исходе трапезы у Валериана созрело желание посетить могилу Бродского и там почитать стихи. Однако я напомнил ему, что добираться придётся вплавь, а как раз плавок-то мы не взяли, поскольку до купального сезона ещё неблизко. И по здравом размышлении мы ограничились тем, что вышли на балкон покурить.

Справа от нашего балкона располагался секс-шоп, а слева — тюрьма. Было живописно, благоприятно и многообещающе.

Валериан, воодушевившись фигурой момента, принялся читать с балкона наизусть что-то из стихов Олега Виговского. А потом — из Сергея Егорова и Юрия Гречко, из Владимира Есипова и Любови Сироты-Дмитровой. Даже сейчас, спустя изрядное время, перед моими глазами стоит, как живая, эта картинка: вот он переклонился через перила, в кожаной куртке и семейных трусах, развевающихся от порывов тёплого сирокко, и бросает в ночь пламенные рифмы, а я, Элен и Анхен горячо аплодируем с другого конца балкона и дружно подпрыгиваем в такт его потусторонним камланиям, и кричим: «Вива, Симанович! Вива, Венеция»! И жители Местре, притаившиеся за тёмными окнами своих квартир, роняют слёзы умиления…

Да, слёзы умиления, а как вы думали.

Ну вот: вспомнил и расчувствовался. Даже самого чуть на слезу не прошибло. Пойду-ка я, пожалуй, приму сто грамм для дезинфекции. Мемуары мемуарами, а борьбу с коронавирусом никто не отменял.

Продолжу писать завтра. Или когда-нибудь ещё.

Strada buona non fu mai lunga, как гласит итальянская мудрость: правильный путь никогда не долог.