Венеция. Пандемиозо

Евгений Петропавловский

Роман в жанре травелога – исторического, литературного, дневникового – описывает путешествие автора в опустевшую Венецию в марте 2020 года, в разгар всемирного коронавирусного помешательства. Маршрут в тексте идёт не только в реальном пространстве, но и на уровне авторского сознания, представляя собой метафизический путь за пределы обозначенного хронотопа.Это и путевые заметки, и рассказ об известных личностях в истории республики, это Венеция минувшая и настоящая в неслиянном двуединстве.

Пролог-2

Начну сначала, дабы не топорщить события поперёк бритвы Оккама.

…Венецией я грезил несколько месяцев. Порой по-бродски пытался вообразить, как «скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая вразнобой тишину». Или по-брюсовски представлял, как «в топи илистой лагуны встали белые дворцы» — и погружался в разновозможные варианты минувшего, где ростки бессчётных персонажей густо проклёвывались сквозь элементы расслаивавшегося в моём сознании топоса — одушевляли, безудержно заполняли, а скоро и напрочь заслоняли его собой… Или просто томился, и тогда мой душевный вектор по-вертински устремлялся к слабо укоренённым в реальности фантазиям:

Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки

Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль…

Со временем мне даже стало понятно пастернаковское наваждение, по следам которого поэт написал вот это, высотно-дальнозоркое, исполненное субъективного символизма:

Я был разбужен спозаранку

Щелчком оконного стекла.

Размокшей каменной баранкой

В воде Венеция плыла…

Но главным всё-таки было погружение в историю. В трудноохватное и необъяснимо манящее прошлое, о котором Виктор Гюго рассказывал устами героя пьесы «Анжело, тиран Падуанский»:

«…Венеция — это государственная инквизиция, это Совет Десяти. О, Совет Десяти! Будем говорить о нём тихо: он, может быть, где-то здесь и слушает нас. Люди, которых никто из нас не знает и которые знают нас всех, люди, которых не видишь ни на одном торжестве и которых видишь в каждом эшафоте, люди, которые держат в своих руках все головы — вашу, мою, голову дожа, — которые не носят ни тоги, ни столы, ни короны, ничего, что позволяло бы их узнать, что позволяло бы сказать: „Это один из них!“ — только таинственный знак под одеждой; и всюду ставленники, всюду сбиры, всюду палачи; люди, которые никогда не показывают народу Венеции другого вида, кроме этих угрюмых, всегда разверстых бронзовых ртов под дверными сводами Святого Марка, роковых ртов, которые толпа считает немыми, но которые, однако же, говорят голосом громким и страшным, потому что они взывают к прохожим: „Доносите!“ На кого донесли, тот схвачен; а кто схвачен, тот погиб. В Венеции всё совершается тайно, скрытно, безошибочно. Осуждён, казнён; никто не видел, никто не скажет; ничего не услышать, ничего не разглядеть; у жертвы кляп во рту, на палаче маска. Что это я вам говорил об эшафоте? Я ошибся. В Венеции не умирают на эшафоте, там исчезают. Вдруг в семье недосчитываются человека. Что с ним случилось? То знают свинцовая тюрьма, колодцы, канал Орфано. Иной раз ночью слышно, как что-то падает в воду. Тогда быстрее проходите мимо. А в остальном — балы, пиры, свечи, музыка, гондолы, театры, пятимесячный карнавал — вот Венеция».

Поездка в этот город представлялась мне чем-то сродни путешествию на машине времени. Правда, без возможности нечаянно раздавить бабочку и вернуться в кардинально перекуроченное чужеродное настоящее.

Странно устроен человек. Отчего-то предвкушение приятного не меньше иных передряг способно доставить ему нервные переживания.

Впрочем, вариант с Венецией оказался не первым. Сначала нам подвернулись билеты в Милан. Анхен позвонила Элен, и они вдвоём насели на Симановича, настойчиво предлагая тому развеяться в вотчине высокой моды, вымерших инсубров и разжиревшего торгового патрициата.

— Не поеду, — ответно заявил Валериан с твёрдостью, достойной Катона Старшего. И предъявил дежурные отговорки:

— Денег мало, и здоровье у меня поганое. Скоро помирать, а я ещё свою последнюю книгу не дописал.

Какие тут могли быть возражения? Человек — вот уже лет десять кряду — практически одной ногой в могиле себя представляет, а мы, пигмеи духа, ёшкин хвост, станем рассказывать ему о наследии династии Сфорца и обо всякоразных медиоланских черепках? Ну нет, мы же не изверги.

Отпал вариант, короче говоря.

Однако через несколько дней «Air Serbia» предложила ещё более лакомый кус: билеты в Венецию с основательной скидкой.

Я сказал:

— Еду.

Анхен безоговорочно присоединилась.

Элен заявила Симановичу, что полетит без него, на какой бы день тот ни назначил свои похороны. А куда ему было деваться? Некуда, факт. И Валериан согласился.

***

Allora, Серениссима. Светлейшая столица моря, королева Адриатики, эпицентр каналов, гондольеров и карнавалов. Я много где побывал, забуривался в такие евроазиатские клоаки, что будьте-нате; но как-то не осмеливался мечтать о Венеции. А тут — вот же, подвалил случай.

Она не могла обмануть моих ожиданий, поскольку ничего не обещала. И всё же многообразные грёзы расцветали махровым цветом.

Город средневековых набережных, роскошных палаццо и затапливаемых приливами площадей ждал меня, и отрицательных мнений о нём я не воспринимал. Таких, например, какое высказал брату Модесту в одном из своих писем Пётр Ильич Чайковский: «Венеция такой город, что если бы пришлось здесь прожить неделю, то на пятый день я бы удавился от отчаяния. Всё сосредоточено на площади Св. Марка. Засим куда ни пойдёшь, пропадёшь в лабиринте вонючих коридоров, никуда не приводящих; и, пока не сядешь где-нибудь в гондолу и не велишь себя везти, не поймёшь, где находишься…».

Нет, я совершенно не желал воспринимать подобного. Тем более что вышеприведённые строки Чайковский писал из Венеции, будучи там впервые, в 1874 году, а затем съездил в этот город ещё несколько раз — и кардинально переменил своё отношение. «Венеция производит на меня какое-то совершенно особенное впечатление, — писал он Надежде Филаретовне фон Мекк уже в 1881 году. — Независимо от того, что она сама по себе поэтична, прекрасна и в то же время как-то печальна, она ещё возбуждает во мне воспоминания и грустные и в то же время милые».

…Надо сказать, билеты мы купили весьма заблаговременно, никаким коронавирусом тогда в мире ещё не пахло. Затем зашебуршало в Китае. Но где Китай, а где Венето — казалось смешным даже сослагать на данную тему.

По ходу жизни о нашем намерении отжечь в Венеции прознал Сержио Кузьменко. (Дело простое: мы сидели — точнее, уже полулежали у него на дне рождения и похвастали задуманным вояжем — он оценил и не преминул присоединиться. А мы, естественно, не возражали. У нас в принципе возражательные железы давно атрофировались за ненадобностью).

Но мы не учли одного фактора: мир соскучился по бедствиям. А человек — он же такое существо изобретательное: если не возникает бедствий, то их обязательно надо придумать. Или как минимум накачать и гипертрофировать до полного опупения какую-нибудь ерунду, циркулирующую по необъятным просторам всемирной паутины. Таким образом из махонького полуорганизма очередной простуды, из приблудного мутанта covid-19 стал пучиться (не по дням, а по часам, как водится в руссконародных нарративах), гигантский апокалиптоид сферической формы с массой хищных коронавидных отростков. Похожий на репей, он ширился и раздувался, просачивался сквозь государственные границы и размножался с неимоверной скоростью, мультяшно запрыгивая в телевизионные экраны и в мозги потребителей информационного ширпотреба, извращая нейронные связи простодушного охлоса и заслоняя собою небосвод грядущего, этот стр-р-рашенный монстрище.

Чтоб ему было пусто.

Однако у нас крепкая закваска. Потому бояться мы считали преждевременным.

***

В Ломбардию коронавирус переметнулся из Китая. Число заражённых азиатской хворобой стремительно росло. В Венеции из-за covid-19 отменили окончание традиционного карнавала, запланированного на конец февраля. Об этом сообщил глава региона Венето, Лука Зайа, в воскресенье, 23 февраля. По его словам, число заражённых коронавирусом в Венето выросло до двадцати пяти человек, среди которых оказались двое пожилых людей, госпитализированных в центре Венеции.

В Италии из-за коронавируса закрыли одиннадцать городов.

Сводки с эпидемиологического фронта нагнетали облыгу и скалдырные блазни. По российскому телевидению демонстрировали опустевшие полки итальянских продовольственных магазинов. Потом магазины снова заполнялись продуктами (впрочем, этого уже не показывали по российским телеканалам: о сиюмоментно восстановленном продовольственном изобилии нас информировали русскоязычные блогеры зарубежья).

— Да ничего страшного, — говорила Анхен, ёрзая перед телевизором. — Мы с тобой и сами работали журналистами. Знаем, как запускаются утки.

Я не возражал. Меня манила Венеция. В туманной дали, на схождении земной и небесной твердей моего воображения, она вылущивалась из скорлупы необходимого и достаточного, с каждым днём окутываясь всё более плотным ореолом умопомрачительных видений. Вероятно, подобным образом могли бы кратко изложить историю своей болезни многие одержимые idee fix. Впрочем, я старался не слишком отклоняться от эгосинтонической плоскости.

Единственным, кто не пытался противостоять панике, был Валерий Симанович.

— Надо отменять поездку, — дундел он в телефонную трубку. — Я, конечно, полечу с вами, раз уж мы потратились на билеты, и вы мне другого выхода не оставили. Но вам невдомёк главные тенденции. Вирус будет развиваться в геометрической прогрессии, ещё наплачетесь.

Сержио в этом отношении оставался индифферентным. Он хотел съездить во Флоренцию. А мы решили ограничиться Венецией, Падуей, Виченцей и Вероной (к слову, до последней так и не добрались). Сержио обижался, скандалил и грозил небесными карами всем сразу и каждому по отдельности, если мы не согласимся посетить столицу Тосканы, однако в одиночку ехать во Флоренцию стремался — пришлось ему подверстать свои планы под общеколлективный вектор.

Между тем Ломбардию, Венето и ещё несколько регионов объявили «красной зоной» до третьего апреля (наш вылет намечался на начало марта). Были закрыты католические соборы и учебные заведения, отменены концерты и прочие массовые мероприятия. Это уже казалось обидным, и мы сдержанно матерились. А заодно готовили свой иммунитет к иноземной заразе: пили витамины и разный травостой. И паковали в чемоданы лук, чеснок и пластиковые флаконы с ядрёным кубанским самогоном, дабы не сгинуть на чужбине почём зря.

…Перед самым нашим вылетом, в начале марта, явился ко мне сосед — кубанский прозаик Василий Вялый, автор нашумевшего романа «Пейзаж с видом на кладбище».

— Жить надоело? — поинтересовался он. — Это трахать ты можешь молодичку с юным запалом, а вирус — он, если верить науке, скидок на возраст не даёт. Даже наоборот: стариканов уконтрапупивает намного охотнее, чем молодых. Так что ты в группе риска, учти.

— Та я всю жизнь в группе риска, при чём тут возраст, — отмахнулся я. — У меня самогона в чемодане — два литра. Ещё Симанович и Сержио столько же повезут. Мы же русские люди, нас коронавирусной соплёй не перешибёшь. Будем бить врага в его логове, пока он не добрался до Кубани.

— Ну-ну, — с сомнением в лице поколебал воздух Василий. — Если переплюнешь Брюса Уиллиса и спасёшь мир в окончательном наклонении, мы скинемся всем Пашковским куренём и поставим тебе на площади памятник. А пока — на вот, держи… Всё, чем могу…

С этими словами он извлёк из торбы трёхлитровый бутыль с чистым, как слеза, первачом — поставил его на стол.

За первачом последовал душевный шмат сала, скрупулёзно завёрнутый в газету «Довольная Кубань».

За салом не заставил себя ждать крупногабаритный полиэтиленовый куль с луком.

— Ты, главное, от облико морале не дюже отклоняйся, — погрозил он мне пальцем. — Держи себя в правильном русле.

И удалился, не дождавшись ответных соображений.

Василий Вялый — он такой.

***

Ещё звонили поэты Сергей Егоров, Владимир Есипов и Олег Виговский.

Егоров и Есипов предлагали привезти народные лекарства для повышения иммунитета. Мы с Валерианом отказались. Знаем эти штучки, на таможне с подобными лекарствами не пропустят дальше ближайшего цугундера.

А Виговский ничего не предлагал, поскольку он в описываемое время находился в Москве. Просто сказал по-телефонному весомо:

— Если что, помогу чем смогу. Бабла немеряно!

Это да. Виговский — он не раз нам помогал. Как говорится, всегда клал с пробором на поперечные обстоятельства. Если будет надо — положит и на коронавирус, а мы под шумок, возможно, и выйдем сухими из воды.

Однако нам пока помощи не требовалось. У нас много чего с собой было вкупе с тугоподъёмным интеллектуальным багажом и радужными иллюзиями относительно своего ближайшего будущего.

Так что мы тронулись.

И вскоре наш самолёт уже благополучно выходил на глиссаду над аэропортом Марко Поло…