Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть вторая

Ева Наду

Жизнь непредсказуема. Кем бы ты ни был: вернейшим ли слугой Короля или дочерью скромного провинциального графа, всегда есть вероятность, что жизнь твоя перевернется в одночасье и, чтобы выжить, понадобятся все твои силы, мужество и жизнелюбие. Так Клементина де Брассер, все детство проведшая в небольшом замке на берегу Гаронны, и доверенное лицо Короля-Солнца, граф де Мориньер, волею судьбы однажды оказываются в Новой Франции. Им приходится многое преодолеть, прежде чем они снова вернутся Домой.

Глава 8. Ужин с Обрэ

Сумрак за окном сменился темнотой. Бертен принёс свечи, разжёг посильнее очаг. Обнаружив, что его господин и Жак Обрэ о чём-то продолжают тихо говорить, сидя за столом, вернул на стол кружки и кувшин с вином. Мориньер поблагодарил его движением головы.

— Если устал, можешь ложиться спать, — сказал.

Бертен кивнул — хорошо. Вышел, прикрыл за собой дверь. Однако ложиться не стал. Уселся в соседней комнате, взялся чинить одежду. Вздыхал привычно, мечтал о времени, когда они смогут вернуться в Париж.

Думал: хорошо, что он подал в хозяйскую комнату вина. Беседа господина с этим упрямцем-капитаном, кажется, грозила затянуться. А разве не приятнее вести её, когда есть чем промочить горло?

Он взглянул в затянутое бычьим пузырём окно — будто бы можно было через него что-то рассмотреть. Подумал, поздно уже.

Большая часть обитателей форта уже спала. Бодрствовали только часовые на вышках, господин его с капитаном, да сам он, Бертен. С полчаса назад он прошёлся по форту, перебросился парой словечек с вахтенными, поглядел, что делается вокруг. Тишина над фортом стояла мёртвая. И не было в этом ничего странного. С тех пор, как они с хозяином вернулись в Сабин-Бопре, здесь так тихо каждую ночь. Это в прежние времена — как рассказывали ему матросы — они, случалось, играли в кости допоздна, рассказывали всякие байки, бывало, что и ссорились. Теперь на всё это у большинства не хватает сил. Долгие тренировки на морозе утомляют самых неистовых.

И сегодняшний день не был исключением. С самого утра все они ни на минуту не оставались без дела. Дежурные занимались хозяйством, остальных капитан отправил проверять расставленные на тропах силки и капканы. Потом все, как один, отрабатывали на площади продемонстрированные его господином новые приёмы. Неудивительно, что, намахавшись руками-ногами на морозном воздухе, а затем, выпив по чарке горячего грога да плотно поужинав, все с таким удовольствием, едва наступил час, бросились в свои постели.

Бертен усмехнулся. Никто сегодня, кажется, не пострадал слишком сильно. Но старик-лекарь, удостоверившись, что драка не нанесла здоровью его хозяина ощутимого вреда, отправился осматривать-врачевать остальных. Те, в большинстве своём пытались отмахнуться: синяки да ссадины — вот беда! Но капитан Обрэ взглянул только — и все успокоились. Ну, раз надо — значит надо.

*

Бертен взялся вдевать в иглу нить. Щурился. Никак не мог попасть в ушко. Наконец, справившись с непослушной, выдохнул удовлетворённо. Вернулся к своим размышлениям.

Этот капитан великолепно управляется со своими людьми. Когда все они только поселились в форте, ещё можно было представить себе, что какому-нибудь из его парней придёт в голову замешкаться, получив приказ. Но с тех пор они сильно переменились.

Между собой матросы ещё, конечно, брюзжат втихомолку, случается. Но чтобы ослушаться — о том и речи быть не может. И Бертену кажется, что во многом это произошло благодаря его хозяину. И не потому вовсе, что тот взял на себя управление обитателями форта. Все приказы своему экипажу отдаёт Обрэ. Но сам капитан заметно переменился за эти полтора года. Стал спокойнее, увереннее. Будто набрался спокойствия и уверенности от его, Бертена, хозяина. Даже замашки у них стали схожими. Обрэ и сам этого, возможно, не замечает. Но в движениях, в мимике, в интонациях то и дело проскальзывает нечто неуловимо схожее с движениями, мимикой, интонациями господина де Мориньера.

И Бертена это одновременно веселит и немного раздражает.

*

Ужин получился длинным. Разговор, который они затеяли во время него — ещё длиннее.

Мориньер видел, что Жак с каждой кружкой вина всё больше пьянеет, но не останавливал его, как и не мешал тому говорить. Все они, понимал он, какими бы сильными, уверенными в себе, непобедимыми ни казались, в конечном счёте, очень уязвимы. И эта уязвимость может открыться в самый неожиданный, самый неподходящий момент. Он наблюдал такое не однажды. Ссоры, драки, стрельба, дуэли. Всё это — результат того бесконечного напряжения, которое все они испытывают на этой земле. Запертые в стенах форта, вынужденные на этом небольшом пятачке постоянно общаться друг с другом, не имея возможности отгородиться от тех, с кем в иной ситуации ни за что не стали бы иметь дела, они все рискуют однажды потерять выдержку, лишиться хладнокровия. И если сегодня пришёл черед его пирата-капитана — так тому и быть.

Поэтому, выяснив про Леру всё, что было нужно, Мориньер позволил беседе течь как придётся. Сначала они обсудили проведённые учения, потом поговорили о запасах продовольствия, наконец, Обрэ рассказал о последней охоте. Потом замолчал на какое-то время.

И Мориньер молчал. Наблюдал, как Обрэ с мрачным видом крутит в руках деревянную, подаренную Брианом, ложку. Когда тот, положив её наконец на стол, спросил с едва заметной агрессией в голосе:

— Почему, монсеньор, вы не позволили Бриану остаться в форте? — он, Мориньер, только брови вскинул — изобразил удивление.

— Каким образом это касается тебя?

— В общем, не касается, — смутился Обрэ. — Но вы могли бы ответить.

Мориньер чуть склонил голову набок. Улыбнулся едва заметно. Даже если бы он вдруг решил теперь отвечать на вопрос Жака, ему некуда было бы вставить и слова, потому что Обрэ, тот самый Обрэ, который никогда не позволял себе ни одного лишнего вопроса или комментария, в этот вечер изменил своим принципам и говорил, практически не делая пауз.

Взялся вдруг рассказывать о том, каким чудесным мальчишкой был этот недотёпа Бриан, — в сущности, они и подтрунивали над ним так… ради смеха, а вообще-то ничего дурного не предполагали. Снова и снова допытывался, отчего Мориньер не позволил тому остаться, сетовал на то, что Бриану теперь и податься некуда. Говорил, что тот — сирота, живёт у тётушки, что та будет очень недовольна, когда мальчишка вернётся в её дом — без ремесла, без перспектив. Соглашался, что мальчишке нечего делать в море, но здесь, на суше, он мог бы…

Он говорил бы и говорил, если бы Мориньер не прервал его.

— Успокойся, — сказал, улыбнувшись. — Капитан Моленкур обещал позаботиться о нём.

Обрэ покраснел. Вскочил. Снова сел.

— Вы смеётесь? Я слишком много говорю, да? Возможно. Даже наверняка. Но вам придётся потерпеть, монсеньор, потому что я хотел ещё спросить… сказать… нет, всё-таки спросить.

Мориньер убрал с лица улыбку. Сделался образцово внимателен.

— Ну? Я слушаю.

Обрэ налил себе ещё вина. Сделал один глоток, потом второй. Наконец, опустил кружку на стол. Взглянул на Мориньера угрюмо.

— Я часто думаю… И давно хотел спросить вас… Меня очень беспокоит Мари.

— Что тебя беспокоит? — Мориньер сделал упор на слове «что».

Он задал свой вопрос легко, даже легкомысленно, как если бы речь шла о совершенно не важном, именно потому, что по лицу Жака видел, что тот вдруг стал очень напряжён.

Мориньер почувствовал — Обрэ дрогнул на мгновение. Засомневался, сумеет ли продолжить.

Заметив это, Мориньер поднялся, взял со стола одну из свечей, перенёс её на тумбу, установленную у изголовья кровати.

— Очень долгим сегодня получился вечер, — сказал негромко.

Давал возможность собеседнику отступить. Если бы тот передумал говорить, он мог бы воспользоваться случаем и распрощаться с ним, Мориньером, без малейшего для себя ущерба. Но капитан продолжал сидеть с жёсткой спиной. Не оборачивался. И Мориньер счёл за благо вернуться к столу. Уселся на своё место. Покрутил в руке трубку — будто раздумывал, закурить или не стоит.

Наконец, посмотрел на Обрэ. Тот уверенно встретил его взгляд.

— Меня беспокоит Мари, — повторил твёрдо.

Мориньер усмехнулся:

— Странную тему ты выбрал для обсуждения. Ты удивляешь меня, Жак!

— Вы отказываетесь говорить со мной, монсеньор?

Мориньер откинулся на спинку стула. Набил трубку табаком, закурил.

— Нет, не отказываюсь. Но уверен ли ты, что завтра не пожалеешь об этом разговоре?

Жак Обрэ покачал головой — не пожалею.

— Я всё время думаю о ней.

— Это нормально. Полтора года в разлуке — большой срок.

Обрэ покраснел. Скривил губы.

— Любовная тоска? Этим я не стал бы занимать ваше время. Я взрослый человек и в состоянии справиться с чувствами. Но я… я не могу справиться с сомнениями. И развеять их можете только вы. Или утвердить, превратить их в уверенность. Объявить мне, что я прав.

Мориньер продолжал безмятежно пускать к потолку колечки дыма. Молчал. Смотрел на Обрэ спокойно. Тот продолжил говорить:

— Я никогда не жалел о том, что встретил Мари и никогда не жалел и не пожалею о том, что мы поженились. Хотя меня и удивляло то, что вы тогда не воспротивились нашей свадьбе, несмотря на то, что имели возможность и, я уверен, интерес.

— Какой интерес?

— Мари работала на вас. Разве нет?

Мориньер улыбнулся.

— Допустим. Но что я мог? Когда вмешиваются чувства… — он развёл руками. — Ты преувеличиваешь мои возможности.

— Ничего я не преувеличиваю, — буркнул Жак. — Я думаю даже, что ещё не до конца в состоянии их оценить. Но это неважно. Важно другое. Я чувствую, что она не доверяет мне. Я многое про неё знаю. Кое о чём я могу догадываться. Я ведь не идиот. Мне с самого начала казалось… и теперь кажется, что она что-то скрывает от меня. Что-то постыдное. То, что, как она думает, может разрушить наши отношения. Но она не понимает, что их скорее разрушат ложь и недомолвки. Я пытался ей объяснить — она и слушать не хочет. Говорит, что я всё придумал, что я глупый ревнивец, что я всё порчу. И я подумал… вы не можете не знать. Скажите мне, она совершала что-нибудь… предосудительное… бесчестное? Что-нибудь, в чём она могла бы бояться признаться? Она что-то украла? Кого-то убила? Она скрывается от правосудия? Я не боюсь никакой правды. Я просто хочу знать!

Он вдруг уронил руки на колени. Замолчал. Уставился на сидящего напротив Мориньера. Тот покачал головой.

— О-о, — протянул.

Усмехнулся.

— Ты пьян сильнее, чем кажется со стороны.

— Я не пьян. А если и пьян… Пусть. Неважно. Я задал вам вопрос.

— Вопрос? — Мориньер докурил. Взялся выбивать трубку. — Ты забросал меня вопросами.

— Вы не хотите отвечать?

— Отчего же, я отвечу.

Мориньер оставил, наконец, трубку. Положил её рядом с собой. Плеснул себе вина.

— Я отвечу. Но сначала, расскажи мне о себе, пожалуйста.

— О себе? Разве вы, монсеньор, не знаете обо мне всего?

Мориньер снова улыбнулся.

— Если судить по вопросам, что ты задал мне минуту назад — я знаю тебя плохо.

— В них нет ничего дурного, — вскинулся Обрэ с укором.

— Разумеется, — Мориньер кивнул. — Так ты расскажешь мне? Например, ту печальную историю твоего ареста.

Обрэ, кажется, был удивлён. Но после минутного замешательства, всё-таки заговорил. Потускнел немного, ушёл в себя. Говорил, впрочем, ровно. Не раздумывал, рассказывал всё — как просил Мориньер. Наконец, остановился в растерянности:

— Что было потом — вы знаете. Вы ведь вытащили меня оттуда!

Мориньер смотрел на него — без улыбки. Обрэ показалось, что тот сделался неприступен и холоден.

— Вы молчите, монсеньор? Я рассказал недостаточно?

— Достаточно, — ответил Мориньер спокойно. — Вполне достаточно. Скажи, Жак, доверяешь ли ты мне?

— Как вы можете спрашивать, сударь?! — воскликнул Обрэ.

— Тогда объясни, — Мориньер смотрел на него, не отрываясь, — почему, рассказывая мне свою историю, ты умолчал о том, как рвало тебя после очередного приёма пищи в камере на заплесневелую солому, которая была одновременно твоей постелью? Почему не рассказал о том, как били тебя твои тюремщики, требуя назвать имена сообщников? Почему не стал говорить о том, как мочились вы в угол камеры, потому что не могли больше терпеть, а ведра вам не принесли? Почему не рассказал о крысах, что бегали каждую ночь по вашим телам? О звёздах, которые вы выискивали в маленьком окне во всякую ночь, проведённую без сна? О страхе, который терзал тебя те два месяца, что ты пробыл в Нантской тюрьме? Почему?

Обрэ смотрел на него. Молчал.

— Ты не понял вопроса?

— Я понял ответ.

Мориньер кивнул. Поднялся. Задержавшись на мгновение за спиной Обрэ, положил руки ему на плечи.

— Доверие, Жак, — штука взаимная. Пока ты требуешь доказательств доверия, ты его не заслуживаешь.

Обрэ повернул голову, взглянул снизу на стоявшего Мориньера. Тот обошёл стол, присел на табурет сбоку, чтобы Обрэ не приходилось задирать голову.

— И ещё одно… Коль скоро мы сегодня заговорили о Мари. Ты собираешься в Бретань. И рассчитываешь, надо полагать, застать Мари в том домике, в котором оставил её. Возможно, она тебя там в самом деле дожидается. Но если её в доме не окажется, поезжай в Париж. Там ты её найдёшь.

— Вы знаете что-нибудь о ней? Она собиралась уехать? — Обрэ выглядел подавленным.

Мориньер покачал головой.

— Не знаю. Но могу предполагать. Мари — актриса. И она не привыкла к одиночеству. Ты оставил её одну. Она, безусловно, будет стараться выдержать. — Мориньер улыбнулся. — Но если ожидание покажется ей нестерпимым, она наверняка захочет вернуться в театр.