Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть вторая

Ева Наду

Жизнь непредсказуема. Кем бы ты ни был: вернейшим ли слугой Короля или дочерью скромного провинциального графа, всегда есть вероятность, что жизнь твоя перевернется в одночасье и, чтобы выжить, понадобятся все твои силы, мужество и жизнелюбие. Так Клементина де Брассер, все детство проведшая в небольшом замке на берегу Гаронны, и доверенное лицо Короля-Солнца, граф де Мориньер, волею судьбы однажды оказываются в Новой Франции. Им приходится многое преодолеть, прежде чем они снова вернутся Домой.

Глава 5. Лихорадка

А зима решила, наконец, показать людям свой настоящий норов. Метели всё не прекращались. Из-за этого много дней подряд им пришлось провести в доме. Не было ни малейшей возможности даже нос высунуть наружу. Снег засыпал дом почти под крышу. Единственное окно практически не пропускало дневного света. И огонь в очаге один определял теперь время, когда заканчивался «день» и начиналась «ночь».

И это, как они ни старались игнорировать недостаток света и свободы, нервировало обоих.

Клементина особенно плохо справлялась с тревожностью.

Вик капризничала — у неё резались зубы. Плохо спала, много плакала. И по-прежнему, несмотря на то, что больше не голодала, выглядела очень истощённой.

В одну из ночей у девочки начался жар.

Леру, всегда спавший чутко, проснулся в тот момент, когда Клементина ахнула, коснувшись горячего детского тела. Подскочила на койке, спустила на пол ноги.

Он слышал, как она зашептала что-то, как будто застонала. Думал, что ей приснился кошмар. Собирался заснуть снова. Но она всё не укладывалась. Выскользнула из-за полога, сделала несколько быстрых шагов по комнате — будто пробежалась. Вернулась обратно. Снова зашевелилась, зашептала что-то.

Он не выдержал. Поднялся, запалил огонь.

Долго щурился, привыкал к свету. Наконец, отодвинул край шкуры.

— Что случилось?

Она сидела на койке, держала ладонь на лбу ребёнка, покачивалась тоскливо. Когда он появился перед ней, подняла на него полные ужаса глаза.

— У Вик лихорадка.

— Бывает, — ответил он спокойно. — Ты разве не знаешь, что надо делать? Или у тебя нет снадобий?

Она встала, шагнула к нему — как будто искала у него защиты. Забыла и о холоде, стоявшем в доме, и о том, что не одета. Он скользнул взглядом по её босым ногам, по короткой нижней сорочке, не закрывавшей щиколотки. Выставил вперёд руку, не позволяя ей приблизится.

— Оденься, — сказал резко. — И не теряй разума.

Вернулся на своё место. Закурил. Когда она вышла наконец одетая из своего закутка, он с меланхоличным видом пускал кольца дыма в потолок.

Оглядел её, покачал головой.

— Ты слишком быстро впадаешь в панику. Однажды это может стоить тебе жизни.

Она промолчала. Стиснула зубы. Отворила дверь, зачерпнула в котелок снега.

Он завернулся в шкуру — в доме было очень холодно. Сидел, смотрел, как она хлопочет у очага. У неё заметно дрожали руки. Насыпая в котелок порошок из коры вяза, она просыпала часть его в огонь. Леру наблюдал за ней какое-то время. Потом направился в пристройку.

Принёс оттуда, подал ей кружку, наполненную резко пахнувшей, тёмной жидкостью.

— Выпей.

Она узнала запах — этой же дрянью поил её на судне Рамболь.

— Не буду.

— Пей. Не заставляй меня применять силу.

— Мне это не нравится.

Он настаивал.

— Я не предлагаю тебе напиваться. Глотни.

Она послушалась, наконец. Сделала глоток. Сморщилась.

— Ужасная гадость.

Он засмеялся.

— Зато хорошо согревает. И успокаивает.

*

Несколько последующих дней были тяжелы, как никогда. Вик продолжала «гореть». Снадобье, которым поила девочку Клементина, помогало лишь на короткое время. Но ещё большей сложностью было заставить ребёнка выпить этот целебный отвар.

Чтобы напоить, влить в дочь лекарство, Клементине требовалось недюжинное терпение и ловкость. И борьба эта между матерью и ребёнком истерзала всех, кто находился в доме.

Вик наотрез отказывалась глотать горький напиток. Клементина нервничала. Леру терпел.

*

Леру боялся этого чёртова младенца. Если не считать того единственного раза, когда он взял девочку на руки, — не потребовалось, он и близко не подошёл бы! — он не касался её. Обходил стороной.

Он понятия не имел, что делать с такими крохами, как с ними обращаться и чем развлекать. Но теперь, наблюдая издалека за молодой женщиной и её ребёнком, Леру понимал, что его вмешательство вполне может потребоваться. Видел, как с каждым часом теряет Клементина выдержку.

А она никак не могла ни накормить девочку, ни напоить её целебным отваром. Та кричала до икоты и выплёвывала всё, что попадало ей на язык — отвар из коры, пюре из моркови и тыквы, заваренную в кипятке пшеничную муку.

Девочка не спала к тому моменту почти сутки. Всё плакала и плакала.

В какой-то момент Клементина не выдержала. Опустилась на койку, закрыла лицо руками, разрыдалась:

— Я не могу больше. Она умрёт.

Он разозлился.

— Вот дура!

Ворвался в их «женский» уголок. Оттолкнул её, забрал ребёнка. Уложил Вик рядом с собой — на свой лежак неподалёку от очага.

В доме было теперь довольно тепло. Они не гасили огня уже много часов. От очага веяло жаром. И он интуитивно, повинуясь исключительно своему собственному представлению о том, что было бы ему приятно, если б лихорадка была у него, раздел ребёнка догола.

— Подай мне воды, — сказал сурово.

Когда Клементина поставила около него котелок с водой, он взялся протирать тельце ребёнка куском влажной ткани.

— Она замёрзнет, — попыталась воспротивиться Клементина.

— Иди к себе, — ответил он, не глядя в её сторону. — Иди.

Он долго ещё продолжал сидеть рядом.

Гладил двумя пальцами девочку по лицу. Вёл от наморщенного лобика, по бровям, скулам, подбородку. Что-то шептал-нашёптывал с закрытыми глазами. Сам, кажется, дремал.

Клементина смотрела на них из своего угла. Наблюдала с удивлением, как потихоньку успокаивалась Вик. Наконец та утихла, заснула. Клементина собралась подойти, забрать девочку к себе — он качнул запрещающе головой. Прошептал сипло:

— Ложись спать.

*

Если бы они могли хотя бы на время выйти наружу, глотнуть свежего воздуха, взглянуть на солнце, им безусловно стало бы легче. Но солнца не было. Снег продолжал сыпать. И им приходилось находить себе занятия в доме.

Слава Богу, Вик пошла на поправку. Жар спал. И теперь только тёмные круги под её глазами напоминали о тех нескольких ужасных днях, которые всем им пришлось пережить.

Леру теперь всё чаще брал девочку к себе. Та всё ещё была слаба, но к ней вернулся её стоический индейский характер. И Леру с удовольствием наблюдал за тем, как Вик исследовала жизнь и боролась с трудностями. Смотрел с улыбкой, как преодолевала она препятствие за препятствием. Огибала, обходила расставленные на её пути табуреты, перелезала через сооружённые загородки, подлезала под расставленные руки. Когда она выбирала себе цель, её невозможно было остановить. Несколько раз они, двое взрослых, не успевали уберечь девочку от травм. Один раз она упала у очага, коснулась ладошкой горячих камней. Второй раз свалилась с лавки. Плакала недолго. И потом, кажется, больше удивлялась, рассматривая встревоженную мать — что случилось? что ты так смотришь?

Она снова стала пытаться ходить. Поднималась. Делала несколько шагов и падала.

Не плакала. Кряхтела только досадливо. Иногда рычала.

Леру смеялся:

— Не девочка, а волчонок.

*

Клементина же, изнемогая от усталости, одновременно с этим не находила себе места. То бралась из нескольких беличьих шкурок, выделанных Леру по осени, шить Вик одежду, то кидалась пересчитывать запасы провианта, перебирала снадобья, перетирала травы, смешивала, соединяла их, раскладывала по каким-то одной ей известным местам. Он наблюдал за всем этим молча.

Однажды он обнаружил её в пристройке. Она ковыряла ножом земляной пол.

— Что ты делаешь? — спросил удивлённо.

— Яму, — ответила она, не отрываясь от своего занятия.

— Зачем?

— Хочу спрятать туда немного еды про запас.

— Спрятать? От кого?

— Ни от кого. Индейцы, у которых я жила, всегда делали так. Излишки еды они зарывали в такие хранилища.

— Излишки? — он засмеялся, обвёл взглядом несколько мешков с бобами и маисом. — Ты шутишь?

Она подняла на него взгляд. Смех стих на его губах.

— Делай что хочешь, — пожал плечами.

*

Её не отпускал страх. Она просыпалась по ночам. Лежала, глядя бессмысленно в кромешную тьму. Иногда поднималась. Принималась ходить — тихо. Ступала неслышно — два шага в одну сторону, два — в обратную.

Леру, как она ни старалась не шуметь, просыпался всё равно. Поднимал голову, следил за её перемещениями по дому. Потом поднимался, разжигал очаг. Подзывал её к себе.

Она подходила, усаживалась рядом. Он обнимал её за плечи.

В одну из таких ночей он сказал вдруг:

— Послушай, зачем тебе идти в Квебек? Тебя там кто-то ждёт?

Она испуганно посмотрела на него. Этот страх тревожил её наравне со страхом голода и одиночества. Она не знала, кто и что ждёт её в Квебеке. Не знала, к кому идти и как её примут.

Он, не дождавшись тогда ответа, продолжил шёпотом:

— Пойми уже. Мы оба с тобой — изгои. Ты шлюха, я убийца. Что бы ты ни говорила, нам нельзя возвращаться к людям. Они нас никогда не простят. И не примут. Ни тебя, ни меня.

Она молчала. Смотрела в огонь. Он, не дождавшись ответа, коснулся губами её волос.

— Почему бы нам не поселиться вместе?

Клементина едва справилась с желанием сбросить его руку и спрятаться опять в своём отгороженном меховым одеялом углу, как делала это всегда прежде. Не сбросила. Осталась сидеть рядом. Повернула голову, посмотрела Леру в глаза:

— Я не знаю, — сказала, — найдётся ли мне место среди людей. Но я должна вернуться в город. Хотя бы для того, чтобы удостовериться, что надежды на возвращение нет.

Сказала и едва сглотнула подступивший к горлу ком.

Он ещё уговаривал её. Она же не слышала ни слова.

Думала о своём.

Думала: неужели он прав?

Раньше, когда он называл её шлюхой — это было оскорблением. Сегодня — это только констатация факта. Похоже, ей, в самом деле, придётся привыкать и к такому отношению к ней, и к этой своей роли.