Неизвестная цивилизация. Перевод с бурятского языка Виктора Балдоржиева

Дугаржап Жапхандаевич Жапхандаев

Рукопись Дугаржапа Жапхандаева «Повесть о моём детстве» яперевёл с бурятского языка и издал в 1999 году под названием «Алханай – Шамбала моей души». Каждое поколение по-новому будет знакомиться с главами этой удивительной книги новелл о жизни на Восточной Окраине России в первой четверти XX века. Ведь сегодня Алханай стал Шамбалой души всех.

ЗИМНИЕ ДНИ. КТО ОХОТИТСЯ?

Заканчиваются осенние молебны. Деревья покрываются инеем. Начинаются долгие зимние ночи и студеные дни. Снега выпало много. Папа на двух телегах возит сено от Шэхэндэ. Уставший и закуржавевший, он возвращается поздно вечером и пьет в теплой юрте горячий чай из оправленной серебром деревянной чашки.

Теперь каждое утро я бегаю в сенник, перелезаю через жерди изгородей, собираю высохшие синие цветы. Чихаю от терпкого благоухания еще зеленой ветоши. Иногда, утопая в сене и вдыхая запах горьковатой пыли, взбираюсь на стог..

За изгородью встречаюсь с нашим рогатым и кастрированным козлом, который водит наших овец и коз. Наклонив голову, он смотрит на меня не мигающими желто — коричневыми глазами, пышную белую бороду развевает ветер. Козел укоряет меня и просит сена. Быстро бросив ему маленькую охапку, убегаю домой…

По утрам тихо. Дремлет заснеженная тайга. Накормив скот, мы гоним его на водопой. Вокруг ключа Махидун нарастает бело — зеленый ледяной бугор. Каждое утро папа идет туда с ломом и отводит в сторону воду. Но льда все больше и больше. Иногда коровы и овцы скользят и падают. На них недоуменно смотрят подкованные кони. Люди засыпают лед навозом и песком, всюду застывшие коровьи лепешки и овечий горошек, получаются темные дорожки, которые тянутся к ключу от стойбищ. Я люблю играть здесь. Катаюсь на льду. Зря папа и мама ругают меня, мороз все равно не даст долго играть — щиплет щеки и нос, замерзают руки в овчинных рукавицах. В теплой юрте медленно оттаиваю. Растираю нос, щеки. Но что это? Правая щека упрямо твердеет. Отморозил! Ладно, дело житейское, никто не спросит за это. Выпив чашку арсы, бегу к дедушке.

Дедушка иногда не охотится. Он сидит в юрте и попыхивает большой черной трубкой, выпуская облака сине — белого дыма. Я останавливаюсь в дверях и смотрю на эти клубящиеся облака, в клочьях которых иногда появляется лысая дедушкина голова и его добродушное острое лицо. Я прохожу к печурке и сажусь на низенькую скамеечку около него.

В такие дни он читает монгольскую книгу. Но Дамдин-ахэ, своего сына, он не учит грамоте. Дедушка учит его скрадывать дичь и метко стрелять. Теперь Дамдин-ахэ попадает в любую мишень. «Табунщик знает норов жеребца, а охотник — ружья», — посмеивается дедушка.

Завидую курящим. Дедушка узнал об этом и сделал мне маленькую трубочку. Я растер красную кору лиственницы и листья табака, смешал. Дедушка сидит на кровати, я — внизу и тоже попыхиваю маленькой деревянной трубочкой, любуюсь на сизые облачка. Трубочка нагревается, принюхиваюсь — замечательно пахнет! Но вдруг голова начинает кружиться, живот выворачивает, во рту противный привкус. Сижу, стараясь не уронить достоинства. Сердце бьется часто-часто. В юрте становится темно и туманно… И вот, взявшись за руки, мы с дедушкой плывем над облаками, а внизу медленно кружится земля…

Бабушка долго отпаивала меня молоком и ругала дедушку!

Дни становятся студенее. Солнце по утрам бледное, а потом и вовсе теряется в тучах. Вечерами воробьи стаями садятся на жерди изгороди и чирикают на своих шумных собраниях: «Шурган будет! Шурган будет!». Дедушка знает язык воробьев. А назавтра начинается шурган — пурга.

Как только пригреет солнце я и Жалма-абгай идем в стайку убирать замерзшие коровьи лепешки, заносим сухой овечий навоз для подстилки. После обеда спешим играть. А дедушка и Дамдин-ахэ уходят охотиться. Папа тоже иногда охотится. Я тоже охочусь в густых ивняках. Заячьих следов много. Недавно я заметил следы в сеннике Намсараевых и потерял покой. Надо поставить петли! Но где искать проволоку? А два тонких ремешка от моих сапог — разве не два зайца!? Они прочные, зайцам никогда не порвать их!

Петли поставлены, ночами теперь не сплю. Сегодня, сегодня ночью обязательно должны попасться зайцы в мои петли! Я сам сниму с них шкурки. Можно сшить шапки или же увезти в деревню и продать. Не спится. Чуть свет — бегу в сенник Намсараевых. Издалека вижу — есть! Что-то чернеет на снегу. Подхожу ближе — петли пусты. Разочарованный, возвращаюсь домой… Дедушка каждый день приносит домой по десять зайцев. Он подвешивает их на решетчатых стенах юрты и оттаивает… Все мужчины стойбищ Алханая зимой ловят зайцев. Мясо едят, шкурки продают. И мне надо скорей научиться ловить. Зайцев у нас тьма — тьмущая! Один только наш дедушка ловит их за зиму сотнями.

Все охотятся. Сыновья Золтоевых, Аюша и Бубэ, поедут на телегах за сеном, а заодно и зайцев привозят. Они хорошие охотники. На склонах заснеженной Мадаги, в тайге, они ставят петли на хорьков и солонгоев. Кто увидит, сразу узнает — Золтоевы ставили.

Каждое утро по белому снегу, мимо нас, проходят охотники с ружьями. Только дядя Намсарай не охотится. А почему? Об этом я и у матери спросил.

— Тебе какое дело! — прикрикнула она на меня. — зачем ему охотиться! Они хорошо живут…

Но ведь дедушка, Дамдин-ахэ и другие охотятся Я тоже буду охотиться, когда стану взрослым… Не идут зайцы в мои ременные петли!