Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»

Дмитрий Рокин, 2022

Книга соткана из историй, рассказанных мне самыми разными людьми в самые разные времена. Истории эти, и житейские, и мистические, объединены в единую – молодую, городскую, полную тайн и их разгадок. Приятного чтения! В книге содержится нецензурная лексика.

2

— Через пост поедем? — дерзновенно спросил Алекс, сидя вразвалку за рулем гелика, хлебнув коньяка с пятью звездами из горла. Звезды приятно обожгли внутреннее небо.

Алекс был, что называется, завидным женихом. Уверенный в себе, высокий, с презентабельной внешностью (смазливое лицо плюс крепкое телосложение), дерзкий шатен двадцати пяти лет, обладатель задранного вверх горделивого подбородка и излишне расправленных плеч. Стильный, накрахмаленный и лихой, он одним своим взглядом сводил девушек с ума — дамы падали без чувств, а парни брали на карандаш что-то, чего не доставало им. В купе с «правильным» кругом общения, выстроенными связями в самых высоких эшелонах общества и серьезным достатком от множества бизнесов Алекс являлся образчиком лучших качеств, выраженных в юноше в веке двадцать первом, срез идеальности современного молодого человека.

— Епта, ну конечно, малой, тебе на что ксиву фэсэошную сделали? — раскинувшись справа на пассажирском сиденье, важничал окосевший от пьянства Полкан, офицер силового ведомства с широким блеском звезд на погонах. Человек с огненно-рдеющими щеками, широченной шеей и завидным, истинно бонзовым двойным подбородком, который он мог надувать на манер птицы великолепный фрегат — но не для покорения самок, а млея от похвалы начальства. Извечно статный и немного нетрезвый, но всегда идеально выбритый и расправленный, как ресторанный бармен, он взаимно любил дары власти с ее с лучезарными переливами бесконечных возможностей.

— Как подъедем, рули напролом, можешь по встречке, можешь хоть на одном колесе проехать — мой номер они знают лучше, чем «Отче наш», — Полкан раскатисто рассмеялся, обладая удивительным даром: его поставленная речь никак не видоизменялась под действием градусов, растворенных в огненных водах, бушующих в дутом стекле темно-янтарных бутылок.

— А номер-то грязный, — наигранно переживал Алекс. Для него любая возможность покусаться с властями была игрой выигрышной в свете присутствия козырного туза, блаженно развалившегося на сиденье своего внедорожника.

— Вот и отмоют, блядь! — Полкан, матово сверкнув желтоватыми зубами, примкнул губы к бутылке. Процесс, оттачиваемый годами, вышел на пик: поглощение коньяка выглядело идеальным в каждом движении, произведение современного искусства — интерактивный неоалкоголизм.

С заднего сиденья послышалось хихиканье-скуление: за Алексом, борзо крутящим баранку одним пальцем, сидел личный оруженосец Полкана Семка, держащий любимый охотничий карабин наготове — полковник мог запросить его в любой момент. Мастер мимикрии, Семка всегда был в цвет и тон настроения начальника.

— Глохни, псина, — грозно рявкнул развернувшийся в четверть оборота силовик.

Скулеж стих. Поскрябывали дворники. Горел под шиповкой почищенный асфальт. Фактурно хрустела кожа кресел. Негромко напевал шансонье.

— А вообще, малой, зря ты к нам не пошел — под погонами жизнь спокойнее.

Побагровевший Полкан протянул Алексу бутылку, внутри которой алкоголь раскатился волной в поисках выхода.

— Да я и так не сильно переживаю, — Алекс влил в себя порцию драгоценного янтаря. — Я король жизни.

Вечно напыщенный язык Алекса, завербованный многоградусным хмелем, говорил напрямки, абсолютно убежденный в невозможности стыдливого похмелья. И был в этом прав.

— Лелька, ты что губы надула-то? — развернувшись назад, по-отцовски ласково почти пропел Полкан, краем уха услышав недовольное молчание Алены, сестры Алекса, девушки притягательной и легкой, освещающей своей красотой любое место и приостанавливающей любое время.

— Ничего, — сухо заявила Алена, пасмурно глядя в окно, за которым — идиллия белого, пересеченная расплывчатыми талыми тенями.

— Сколько раз я слышал это «ничего»… — покачал головой Алекс, а в его словах отчетливо читалась спьяну проступившая сквозь толстую кожу любовь к сестре.

— Я не люблю, когда он водит пьяным, — трезво цедила окну Алена. — Как будто прозапас еще восемь жизней.

Гелик, инкрустированный проблесками синей короны, объезжал сбитые заторы греющихся от тепла друг друга автомобилей по встречке, по тротуарам, разгоняя опешивших, заснеженных пешеходов, показательно проезжал на красный, грубо подрезая каждого зазевавшегося почитателя правил дорожного движения.

Брат косо усмехнулся нелепости замечания сестры и суеверно прибавил:

— Типун тебе на язык! Я трезв как стекло! Зуб даю! — брат отщелкнул ногтем большого пальца от клыка защиту от суеверия.

Алекс, уперевшись в очередной затор, вызванный снегоуборками, вывернул руль на борт, вскарабкался по бордюру и, миновав островок безопасности, угрожающе зарычал двигателем и засигналил приторной «крякалкой» — принялся раскидывать встречный поток по сторонам, хриплым пьяным голосом в громкоговорителе хлестая упирающихся водителей своей воинственной непогрешимостью: «По крайнему ряду пропускаем, двигаем машинки! Быстро, блядь!»

Автомобилисты хмуро и отрешенно повиновались, искренне матеря и презирая напыщенного наглеца.

Гелик пронесся мимо белого знака, перечеркнувшего красной диагональю черные буквы. Полкан снял с крыши синий маяк — путеводную звезду, открывающую любые дороги. Город в зеркалах бежал от автомобиля прочь, природа бежала к. В искусных узорах измороси на окнах застыли березовые рощи, широкие зигзаги реки вдали, поднимающаяся гряда, тянувшаяся к хмурому темно-серому небу. И все в белом снегу.

— На днях воспользовался услугами дяди Сережи, — благодарно хвастался Алекс. — Одна девочка решила со мной в игры поиграть, изображала больную, а на заднем фоне орала бухая тусня.

— Убедился в филигранности его маски-шоу?

Пресыщенный благами службы полковник растекся на скрипучем сиденье.

— На сто процентов. Немного помяли их тухлую вечеринку. Я сам поучаствовал, мне выдали форму и ствол — паре ее вялых хахалей съездил прикладом по бороде. Весело было.

— Я смотрю, все человеческое вам чуждо? — гневалась Алена, пропустив ситуацию через себя.

Окосевший Полкан обернулся и, краснющий и яростно воняющий даже не перегаром, а чистыми парами спирта, принялся юлить дурацким родительским тоном.

— У-тю, Лелька… А это кольцо у тебя в губе, — посмеивался полковник. — Вот зачем ты его вставила? Модно так сейчас? А руки так и тянутся чеку эту выдерн…

Громом прогремел выстрел. Тела людей одномоментно вздрогнули. Тугой, медленно стихающий звон в ушах, струящийся из ствола дым и в чем-то приятный, стойкий запах пороховых газов.

— Еб. Твою. Мать! — перешел на отчаянный крик полковник.

Бранная речь то вонзалась остротами, то била отцовскими подзатыльниками, то бушевала редкими сленговыми выражениями, то уходила в историческую парадигму войн и революций, то снова возвращалась крепким, едким, ядовитым словцом в конкретное время и место. Полкан ругался так много, так неповторимо и безапелляционно искренне, что его хотелось слушать, ему хотелось аплодировать. В его бездонном от мата горле никогда не пересыхало — дыхания хватало, чтобы выдохнуть сотни остроконечных слов, которые с легкостью примет угнетенная до безобразия самооценка Семки. Вобьет в себя и порцию горячего смеха от Алекса, где каждый отдельный смешок — наточенный ржавый гвоздь. Но с непосильно большим трудом вместит очередное разочарование Алены, обескураженно смотрящей то на дыру в крыше авто, то на дымящийся карабин, то на брызжущего слюной полковника, то на ухахатывающегося брата, то на глупое, лопоухое, курносое лицо самого Семки.

Полыхающему в яром стыду Семену, чей палец на спуск и крохотную кочку под колесо возложил какой-то притворный рок, снова захотелось попросту не рождаться. Полкану хотелось, плавая в алкогольных морях, материться еще больше и еще громче. Алексу хотелось еще больше веселья и куража. Алене хотелось выйти и просто идти куда-то. Подальше отсюда.

На пригородном посту дэпс махнул полосатым жезлом, его напарник стоял чуть поодаль, но все же рядом. Здание поста и люди насторожились. Бетонный дот хищно развернул морду амбразуры с пустыми бойницами к приближающемуся тонированному черному автомобилю. Автоматы соприкоснулись с пальцами, железо и плоть стали единым целым. Заснеженная природа стихла в напряженном ожидании.

Рычащая машина сбавила ход. Алекс остановился, приоткрыв тонированное окно наполовину. Полкан пил коньяк командирскими глотками. Инспектор коротко протараторил приветственную речь, которую сам не понял, — он вкрадчиво рассматривал обстановку внутри авто, настороженно заострив внимание на еще дымящейся в крыше дыре.

— Предъявите техпаспорт и водительское удостоверение, — четко проговорил инспектор.

Напарник зашел с другой стороны, тихо лязгнув предохранителем.

— Только один документ.

Алекс, еще немного приспустив окно, неспешно приоткрыл недавно полученную ксиву, поскрипывающую пахучей новой бумагой, но не выпятив ее в окно, а оставив на уровне ручки переключения передач.

Инспектор вцепился в ксиву внимательно-недоверчивым взором.

— Старшой, а мои документы не хочешь посмотреть? — давил всей высотой своего звания полковник.

— Вы не водитель, — грубовато отрезал инспектор, смотря то на Алекса, то в ксиву, ища «десять отличий».

Полкан извлек удостоверение из кожаного портмоне таким движением, каким даже Цезарь не разворачивал свиток пергамента, сообщающий о падении Карфагена.

— Сюда смотри, старшой.

Полковник двумя пальцами неспешно приподнял открытую ксиву, из которой ослепительно засиял звездами с погон, и перевел взгляд в свое окно, как будто там было нечто более интересное, чем унижение подчиненных.

Инспектор взглянул на фото, название ведомства и фамилию, а двуглавый орел отрицательно покачал обеими головами — «даже не рыпайся, старшой». Инспектор перевел проигравший взгляд на статный, благородно налитый профиль полковника — для совершенно ненужной галочки сверил изможденное службой и ее благами лицо на фотографии с лицом, ксиву предоставившим. А Полкан, не теряя драгоценного пьяного времени, демонстративно протянул бутылку Алексу — пей. Алекс богато влил в себя чудодейственный янтарь, не морщась. Лейтенант обвел всю компанию взором, переполненным концентрированным презрением и настоявшейся злостью от бессилья, фальшиво отдал честь и ушел к заснеженному посту.

— Упертый дэпсик, вообще краев не видит, — негодовал Полкан.

Алекс резко дал газу, закоптив полированный серо-голубой воздух.

— Да это мой косяк: у меня щетина и я не совсем при параде. А эта ксива обязывает.

— Эти пидоры должны упор лежа принимать при одном ее виде, — отрезал полковник, махнув угрожающе бутылкой и несколько драгоценных капель обронив на сиденье.

— Письками будете меряться при каждом удобном случае? — съязвила Алена.

Все стихли. Но через мгновение мужчины рассмеялись. Семка — только с разрешения полковника: смеется начальник — смейся и ты.

— Гондоны, — харкнул под ноги инспектор, глядя вслед быстро удаляющемуся, ретивому автомобилю.

— Мент гаишнику не кент, — пожал плечами напарник с автоматом.

— Менту никто не кент.

Пост, дот и автоматы понуро опустили головы. Люди, бетон и сталь чувствовали себя униженными и оскорбленными за то лишь, что исполняли долг.

Гелик пёр по шоссе во весь опор, разбрасывая других недоучастников движения по обочинам. «Ограничение скорости», «двойная сплошная», «встречка» — это термины, придуманные терпилами для контроля терпил.

За окном пленила взгляд выбеленная снегами скатерть равнины, упирающаяся в лесистое предгорье, возбужденный глаз впитывал красоту, пронзив и нанизав на ось созерцания всю широту белого пространства.

— Вон тот поворот?

— Так точно.

Внедорожник свернул с промерзшего, но почищенного асфальта, по гладкой поверхности которого разбегались ветрено-снежные завитки, на проселочную дорогу, убегающую в немо застывший в белом лес рысцой зигзагов.

Алекс демонстративно выкручивал руль до упора и газовал «в пол» — мощную машину несло на пониженной, при этом идеально настроенная подвеска с аппетитом съедала все изъяны дороги. Проехав пару километров, заносчиво занося оси, внедорожник, зацепив внезапную обочину, увяз в проталине, припорошенной густо навалившимся, мягкотелым снегом — ловкая ловушка природной метаморфозы: вчерашний день вероломно поднял температуру к нулю, предпосылки для разжижения мерзлоты создав. Как итог — природа оказалась сильнее понтов — колеса остервенело вырывали комья размякшей грязи и разбрасывали их бойкими фонтанами по сторонам, да все без толку. Каменнолицая резина с обозленной щетиной железных шипов оказались слабее податливых воды, земли и снега.

— По ходу, верховодку поймали, — умничал Алекс, не зная, что такое «верховодка».

— В раскачку давай! — командовал Полкан.

— Надо доски подложить! — подал уродливый голос Семка.

— Тебя, дебила деревянного, подложим! — расхохотался полковник.

Машина лихорадочно дымила и заливала брызгами кофейной грязи все вокруг, все глубже погружаясь в простуженную, проснеженную топь. Алекс, люто пыхтя в неумении проигрывать, без устали переключал передачи, менял педали под ногой и степень нажатия на них. Полкан, не любящий что-то делать сам, давал советы на грани с четко поставленными приказами и пил коньяк уже из третьей бутылки, продолжая краснеть. Семка отчаянно крутил выслуживающиеся мысли в скудном уме, наперед зная, что все предложенное будет сначала высмеяно и лишь затем отвергнуто. Алена нервничала, надувала губы и тяжело вздыхала, все думая, как бы сбежать, зная, что бежать некуда.

— Пошли толкать, — скомандовал Полкан, отворив дверь. — Леля — ты за руль.

— Разрешите приступить к выполнению поставленной задачи? — ядовито дерзила Алена.

— Ты глянь на нее, — полковник, выйдя, упер руки в боки. — Вся в мать! Разрешаю!

Алена пересела за руль, полковник с Алексом сбросили увесистые меховые, на манер царской семьи на охоте, одеяния и пристроились сзади. Семка прижался к капоту, закатив рукава вязанного свитера с оленями, — хотел изобразить из себя мужика и свести Алену с ума.

— То назад, то вперед давай, сестра! — кричал Алекс.

— Чего орешь? — Алена высунулась из окна. — Не дома. И дома не ори.

Педаль газа. Педаль тормоза. Рукоять в положении D. Рукоять в положении R. Грязь. Падения. Смех. Коньяк. Толкаем дальше.

Минутная стрелка отмотала двадцать витков вокруг оси — Семка, расправив покатые плечи-крылья, решил проявить инициативу, рожденную досадно доминирующими раболепными мыслями:

— Надо подложить что-то под колеса.

Подхалим выслуживался, снимая обувь — красные мокасины на меху, где он их раздобыл — одному богу известно. Хотя, скорее всего, и он не в курсе.

Преемственность глупости, передающаяся от мысли к слову, от слова к действию: мокасины втиснулись под задние колеса, никто не спорил — все наблюдали за авантюрой с нескрываемым удовольствием, практически с вожделением: сейчас родится превосходный повод унижать Семку еще десять лет.

— Семен Альбертович Вялоебов, — отчеканил полковник, козырнув, — эту идею я одобряю!

— Гололобов, — аккуратным тоном поправил исковерканную фамилию Семка. — Вот. Сейчас все будет, ну-ка, Ален, газку в пол дай!

Семка включил командирский голос, но другим слышался лишь презренный альт. Он прикусил тонкую губу в ожидании победы на глазах начальника и вожделенной дамы, в которую был беспросветно влюблен много лет. Он, расправленный, рдеющий впалыми щеками, триумфально погружался красными вязаными носками в грязно-серую, простуженную жижу.

Алена ударила ногой в педаль — выжала на всю гашетку: машина увеселенно выплюнула мокасины с присвистом, дав практически батальный залп, — обувь улетела, вертясь волчком, чуть ли не за верхушки высоких, ошарашенных деревьев. Полкан расхохотался совершенно по-юношески, не устоял на ногах, потеряв шаткое равновесие, и опал на спину прямо в хрустящую белизну сугроба. Семка, каждой клеткой прочувствовав полноценность и монументальность фиаско, на пару с Алексом принялся поднимать начальника, неуклюже скользя, — пьяный вестибулярный аппарат играл в странные игры. Алена продолжала газовать, раскручивая четыре упертых колеса и стрелки спидометра и тахометра до максимума, — она хотела вырваться из грязно-снежного плена. Но гораздо больше ей хотелось быть сейчас как можно дальше от этих людей, от этих пьяных родных людей.

Трое краснощеких мужчин вернулись в окончательно увязшую машину, дрожа от холода и дыша паром изо рта на промерзшие, перепачканные руки. Полковник продолжал по-детски хихикать, вспоминая неистовый полет красных мокасин.

— Идиотище, как тебя вообще родиться угораздило… — риторически вставил сквозь исчерпывающий смех Полкан.

— Сестра, включи печку на максималку! — командовал неунывающий Алекс, полируя внутренности утепляющим коньяком.

— Что будем делать? Вы уже позвонили в службу помощи какой-то дорожной или как там? Нас вытащат? Бензина уже мало осталось, а телефон у меня тут почти не ловит, — мысль цеплялась за мысль, выскакивая словами наперебой из встревоженных уст Алены.

Она искала рациональный выход из ситуации, пока эмоции в ее душе накатывали волнами внахлест одна поверх другой: волна волнения, волна тревоги, волна страха, волна злости, волна презрения, волна отрешения, волна укора самой себя, и по новой.

— План есть, куда без него, все выходим, вещи забираем. Стволы тоже, — приказал полковник.

Молодые покорно повиновались.

Компания вышла из автомобиля на прохладный, ломкий воздух. Невнятный зимний катаклизм, вчера начавшийся, сегодня закончился — ртутный столбик быстро скользил за нулевую отметку вниз, и теперь пребывание на открытом воздухе напоминало дрейф голой руки в леднике морозилки. Вокруг, вдаль, вширь — зима, прозрачная хрусталем, им же хрупка и остра в осколках, замерзшая в томительном ожидании, что же дальше будут делать люди? А люди озирались по сторонам — сосны толпились вокруг уходящей в чащу дороги, где через несколько километров ждал уютный дом с теплом камина, дремавшими калачиками на креслах пледами и натопленной баней с березовыми вениками и светлым нефильтрованным из дубовых бочек. Или обратно к трассе. К ее холодной, но скучной близости. Выбор бросал жребий, пока низкое небо сползало и, казалось, совсем скоро обрушится на головы людей.

— Вот всем по стволу и по бутылке. Это мой любимый коньяк, — Полкан организовал построение, раздав оружие и влюбленно уставившись на этикетку с золотой каймой. Этикетка отвечала взаимностью. — Так. А ты, позор рода человеческого, возьми сапоги в багажнике, раз тупым родился.

Семка трусцой побежал к машине, трижды споткнувшись на ровном месте и долго копошась с багажником, одолев который, спешно достал из машины высокие прорезиненные сапоги для рыбалки и практически впрыгнул в них. В этот же момент выстрел расколол небо и встряхнул лес — Семка взвизгнул умирающей антилопой и мгновенно выпрыгнул из сапог. Полкан залился злодейским хохотом, опустив дымящийся дробовик и разглядывая дробную дыру в пассажирской двери.

— Мой конь устал, пришло время проводить его в последний путь! — гаркнул он громоподобно, втиснув увесистый намек между слов.

Алекс, недолго думая, взвел курки на «Беретте Монтекарло» — любимом ружье полковника. Выстрел. Выстрел. В окнах зазияли внушительные пробоины. Семка уже бежал к компании с глупым, исступленным лицом — стрелять по машине начальника — мечта мечт. И выстрелил.

Полковник замер, очень натурально изобразив лютое оцепенение.

— Ты что сейчас сделал, дебилушка? — рассек холодный воздух протрезвевший голос Полкана.

Этот тон, истязающий раскаленными кнутами, снился в леденящих душу кошмарах — довольная, глупая ухмылка исчезла с лица Семки, совмещавшего взглядом целик, мушку и лобовое стекло, сквозь дыру в котором виднелось разодранное водительское сиденье. Подсознательно он видел начальника, сидящего за рулем в момент выстрела, а сознательно увидел его рядом — грозное ружье опало из его дрогнувших рук, сделавшись вмиг детской фанерной вырезкой.

— Ты что, сейчас выстрелил в мою машину, а, сучонок?

Полковник приблизился, уничтожив личное пространство Семки и угрожающе-хлестко перезарядив дробовик скользящим цевьем.

— Я не… — оруженосец, опускаясь на колени, запнулся в словах, запнулся в мыслях — его мозг вывесил белый флаг, а руки припадочно задрожали.

Прозвучал выстрел в новой тональности, до того округе еще не знакомой, — стреляла Алена, целясь в лючок бензобака. Попала. Машина не взорвалась. Она выстрелила в то же место оставшимися патронами из самозарядного карабина. Никто из мужчин не сделал и шага назад — если уж девушка не дрейфит, то как можно им?

— Это только в кино все взрывается, в жизни так не бывает, — подсказал разбирающийся в разного рода житейских тонкостях брат. — Только если зажигательными патронами в сам бак стрелять, но никак не в горловину дробью.

— Жаль, — раздосадованно фыркнула Алена.

Она набросила скрипучий ремень карабина на плечо, а широкий утепленный капюшон лег на голову, и, непобедимая, направилась в сторону трассы, растаптывая, как ей казалось, остатки разорванной в клочья сети, коварно расставленной злым роком.

Брат и полковник, отстреляв свои БК, с величавым тактом пошли следом. Семка засеменил последним, не выстрелив больше ни разу.

Кругом — сосновый бор, одетый в белое, хрупкое. На стволах — обветренная пелена мхов. На ватных кронах — многоярусность переспевших снегов. Сквозь прохудившийся лоскут бело-серого моря облаков мелькнуло солнце — неспешно полился белесый, подслеповатый свет, рассыпающий блики-искры по голому, ровному снегу с редким звериным следом.

— Дядь Толя, зачем машину-то попортил?

Алекс кутался в полковничью шубу — каждый участник выезда на «охоту» получил от Полкана личное одеяние из дорогого, строго натурального меха. Подходило не всем — кому (Алексу) фасоном, кому (Семке) размером, кому (Алене) идейно, но полковник и слушать ничего не желал.

Дядя Толя, поправив на плече ружейную лямку и резко обернувшись, сурово глянул на Семку — тот понял однозначный намек и резко сбавил шаг. Алена же, напротив, ушла далеко вперед.

— Старый конь уже не тот. Давно хотел его пристрелить.

Полкан подвесил странную фразу с четкой предпосылкой для уточняющих вопросов.

— Ты какой-то странный стал, с тех пор, как уезжал в «как-нибудь и когда-нибудь расскажу». Сам не свой который день, — Алекс переживал за полковника, как за родного отца.

— Это самая подходящая формулировка, малой. Ездил в Чечню.

Полкан горько хлебнул коньяк, и голос его оказался заперт в бутылке, точно не ясно как туда втиснутый кораблик — в памяти возникла бесконечная красота кавказских гор, созерцаемая им в недавнем прошлом в компании такой же бутылки и новизны узнанного о судьбе сослуживцев, жизнерадостно смотрящих на него с выцветшей фотографии.

— Понял. Опять искал ответы на вопросы войны?

— Да. Только в этот раз нашел.

— Опа. Ну-ка, расскажи.

— Да че рассказывать? — отмахнулся Полкан. — Пришел ко мне как-то раз один малый, я, говорит, медиум. Я ему говорю: «Открой свой третий глаз и пиздуй на хуй отсюда». Он и бровью не повел и начал рассказывать про моих… Моих одно… Однополчан, с которыми мы под жесткий за-замес тогда попали, рассказывал детали, ко-которых знать не мог. Рассказывал, что за ним ходит один из них, из моих, и все рассказывает, что слу-случилось с остальными. Просит, мол, чтобы я их нашел всех. Всех. Только не жилец он давно, тот летеха, по-понимаешь?

Полкан приложился к бутылке всей душой, чтобы утолить жажду быстро испаряющегося на холоде опьянения и прижать к ногтю нахлынувшее волнение, рожденное острозаточенными воспоминаниями.

— Разводила очередной, что ли, этот медиум? — скривился Алекс, кутаясь в теплоту шубы поглубже.

— В том-то и дело, что нет. Я все за-записал, что он рассказал, и поехал. Всех нашел, большинство, понятно, на том свете. Но мо-могилы были там, где он сказал. А самое главное, нашел и живых. Одного даже из, так сказать, рабства пытался выкупить — его тогда в плен взяли, а потом, после войны, он там так и остался, контуженный, память почти полностью потерял. Да и прижился уже. Уезжать не захотел. Остался…

— Дела…

— Ага, — полковник тяжело и глубоко вдохнул студеный воздух и чуть успокоился. — А медиума и след простыл, я ни адреса, ни телефона не записал. Думал, как и ты, что развод. Оказалось, нет. Теперь ищу его, думаю, как отблагодарить. Он, когда приходил, о деньгах или чем-то еще ни слова не сказал. А ко мне так просто никто не приходил, сколько себя помню, просто что-то рассказать, что-то сделать для меня, ничего не прося взамен.

— Ну в баню поедем на следующие выходные, раз уж сегодня не сложилось, все расскажешь в деталях, может, помогу его найти, раз такое дело. Дядю Сэма возьму с собой, батин еще остался, у него степень очистки, как у только что исповедавшегося.

— Лишь бы ты опять не начал потом, как в тот раз, с прокурорскими бегать по улицам с голой жопой и по фонарям шмалять, — Полкан скоропостижно невесело улыбнулся.

— Было дело. Бухой был.

Алекс хитро улыбнулся возможностям власти, создающим для теплого и удобного душевного убежища его торжествующего «Я» идеальные условия существования — бегло влитый внутрь алкоголь напомнил о банном угаре двухнедельной давности, где Алекс крепко пил с конторскими, а припозднившийся дядя Толя застал группу молодых людей вместо фиговых листьев прикрытых лучезарными ксивами и навскидку палящих из табельного по безоружным электрическим факелам.

Полковник, шаркая, уперся взглядом в белый снег.

— Только теперь проблема нарисовалась. Проблема посерьезнее. Мне теперь стало как-то пусто на душе, понимаешь. Так был какой-то нерв, была какая-то предельная конкретика — нужно искать ответы. Теперь ответы есть. И стало пусто, глухо. А я думал, стану счастливее. Дурак. Вот и забухал. И так уже месяц. Я получил, что хотел, и завял. Теперь поливаю себя бухлом, думая опять зацвести, зная, что этого уже не будет. Медиум сделал хорошее дело, но и сломал меня. Никогда бы не подумал, что так будет. Никогда бы…

— Дела… — Алекс чокнулся с полковником бутылками. — Все еще будет.

— У вас будет, малой, у молодых. Не у меня. Да мне и не нужно уже… «Я ведь помню их, рваных и седых, все ищу ответ. Я за тех парней, тех, кто кормит вшей в восемнадцать лет. Бьется мысль о мысль, вдруг сорвался вниз… Рикошет…» — смахнув скупую слезу, тихо напел сквозь вихрь воспоминаний о войне неисправимо испорченный властью полковник и, унесенный этим вихрем к боевым товарищам, становящийся вновь настоящим офицером.

Компания вышла к трассе, размазывая застывающую снежную слякоть об асфальт. Семка, боязливо озираясь и боясь лишний раз вдохнуть, чистил сапоги об отбойник. Алена стояла поодаль с бесконечно недовольным лицом, глубоко кутаясь в безразмерную шубу и ненавидя зиму в каждой мелочи. У Алекса зазвонил телефон.

— Да. Ага. Ну. Так. Так. Че?! В смысле?! Это как так?! — голос его менялся от «приветдруг» до «сукаещеразсюдапозвонишь». — Что значит «не получается»?! Ты же сам кричал, что это терпила терпилой? Ага. Да я уже понял, как ты все разрулишь. Ага, давай, блядь.

— Нужна помощь? — спросил облокотившийся на отбойник полковник с явственной угрозой в голосе для не справившихся с задачей.

— Посмотрим. Может быть. Мальцев твой не так хорош оказался, как ты обещал. На лоха не смог повесить тот кипиш, — цедил злость сквозь зубы Алекс.

— Странно. Он таких уже с десяток закрыл. Ну да хер с ним, придумаем что-нибудь. Пора ловить попутку!

Полкан выпил оставшуюся половину бутылки императорскими глотками, не моргнув и глазом, сделал развалистый шаг на промерзшую дорогу и поднял руку с опустевшей поллитровкой — сигнал водителям, есть желающие прокатиться до города с ветерком.

Сделав шаг, полковник, конечно, не знал, что этот шаг станет последним шагом в его жизни. За мгновение до этого груженая фура пошла в занос. Полковника снесло как пушинку. Только что он стоял здесь, а теперь его нет. И как будто не было вовсе. Алена, Алекс и Семка застыли в оцепенении холода пронесшейся рядом смерти.