Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»

Дмитрий Рокин, 2022

Книга соткана из историй, рассказанных мне самыми разными людьми в самые разные времена. Истории эти, и житейские, и мистические, объединены в единую – молодую, городскую, полную тайн и их разгадок. Приятного чтения! В книге содержится нецензурная лексика.

5

Планета подставила свои упитанные бока летнему солнцу, смазав их защитным кремом облаков, но слои нанеся неравномерно, — беззащитная полоска в аккурат легла на гряду Уральских гор, дав зеленый свет потирающему руки меланину. Распаленный зной морил жаждой и притупленным ощущением напрасно сжигаемого времени, по улицам неспешно катясь налитой летом босоногой негой, за скобки вынеся все взвешенно-основательное и излишне взрослое. Лето дурманило, играло, пудрило чудесной пыльцой беззаботности, выдумывая миражи в янтарной полупрозрачности дня.

Вова шел в центр города. Шлепающие вьетнамки, мелкая моторика пальцев, поигрывающих цепочкой с ключом от дома, краски, сочащиеся из воображения. Неприкаянный, он шел на важную, если не судьбоносную встречу со старым другом. Шел пыльными мостовыми мимо скачков изгороди, мимо теплых лужаек с широким лоном зеленых, некошеных трав, мимо оплетенного сеткой рабицей запустелого сквера, умело благоустроившегося среди бетонного моря города. Несведущий в беззаботности, Вова на долю секунды ощутил ее дыхание в появлении радуги в угловатом фонтане поливающей машины — дугообразная, шумящая всеми цветами спектра, своим появлением она напомнила о краткосрочности чудес, на которые так скуп обозленный на людей рок.

За сквером, полным до краев лени и зелени, засеменили каменные дорожки к постройкам — дома людей, хорошо прогретые, томились в духоте сбитых улиц. Вова шел. Череда ног. Движения рук. Правая-левая. Шаг за шагом. Шаг в шаг. Эхо шагов медленно подползало к основному звуку цеплявшихся за мир подошв. Резонанс и негодование: как же бесит человек, идущий нога в ногу с тобой по одному тротуару длительное время. Менять скорость глупо, можно разве что остановиться, завязать завязанные шнурки. Или перейти на другую сторону. Вова, пройдя обильно усыпанные годами и окурками посеребренные нити трамвайных рельсов, остановился у края проезжей части — красный человечек упер руки в боки. Бесящий человек тоже решил перейти дорогу именно на этом перекрестке. Сволочь.

Вова осмотрелся. Разветвление дорог. Линий. Судеб. Выбоины дорожного полотна неказисто заштопаны новым слоем темно-серого асфальта, от которого еще исходил приятный технический аромат. Линии разметки, бьющие ровным пунктиром, обновлены свежей краской, где старая уподобляет себя белой уставшей тени, а глубокие ветвящиеся трещины, напоминающие о неотвратимости фатума, замазаны битумом и ни на чем не основанной уверенностью в завтрашнем дне.

Зеленый человечек вальяжно зашагал в черном круге. Вова сделал шаг на серую твердь полотна дороги. Его ладони коснулась чужая нежная рука — пробежал разряд, опаливший, опожаривший кожу, — ткань пространства оказалась прорванной на миг, пульс времени замер, во вселенной на мгновение осталось лишь два человека. Вова резко одернул руку, обернулся и испепелил взглядом идущего рядом человека — бескровное лицо альбиноски с библейски ангельскими чертами, слепленное из гипса, высеченное из белого камня. Длинные белесые волосы до пояса, босые ровные стопы. Одежды ее легкие и невесомые, точно сотканы из пепла и ветра. Ее голос — певучая гипнозная дымка, сквозь которую не зримы недостатки мира, зазвучал в голове Вовы, из уст альбиноски не вырвавшись.

«Я просто хотела убедиться», — подумала она.

«В чем?» — неприветливый, щетинистый голос Вовы басом зазвучал в ответ в ее светлой головке.

«В том, кто ты. И понять, это призрачная отрешенность или тотальная вовлеченность?» — ответила она, ступая следом за Вовой по полосатой зебре.

«Это не важно. Все — ветер».

«Пусть так. Знаешь, твои мысли закрыты недостаточно. Любой телепат может их слыш…»

Вова скрылся за стеклами темных очков, до того продетых дужкой в петличку джинсовых шорт, и мысли альбиноски стихли. Он лихо свернул в драматично выпачканный сажей летних густых теней закоулок и сквозь длинную, прохладную арку-артерию выскочил на соседнюю улицу, обернувшись, не идет ли следом библейская статуя? Не идет. Не досадное упущение.

Вова на ходу осмотрел ладонь — кожа, богато стройкой одаренная порезами и мелкими ранами, сделалась идеально ровной — ни ниточки-царапинки, ни размазанных румян ссадин, ни даже закостеневших рубцов турниковых мозолей — ладонь блестела новизной, и даже на секунду показалось, что привычное осязание обрело вдруг девственную первозданность и неопытность.

Двое друзей встретились в суетливом центре, на тротуаре, у известной кофейни, там, где деревья зеленью закрывали солнце, растягивая длинные, раскидистые ветви и насыщая воздух студеным кислородом.

— Коди, привет, — Костик Жожоба, прохлаждавшийся под крылом широкой тени, добродушно приветствовал Вову. — Я тебя давно дожидаюсь, где ты шароебишься?

Друг Вовы — молодой человек с недлинными русыми волосами, светло-серыми лукавыми глазами, хамовато задранным подбородком, чуть угловат, изящно нелеп, безграничен взглядами, тусовок и клубов люб, идей и начинаний мот и транжира денег, которых у него почти никогда не бывало.

— Привет и тебе, Коди, я был непосильно занят затхлым, убогим одиночеством.

Вова крепко пожал руку Костика в ответ, улыбаясь по-дружески широко и искренне.

— Я взял тебе капучино, стильный напиток, это «Старбакс», хоть попробуешь. Туда бомжей не пускают.

Костик пожал плечами и протянул Вове левой рукой стаканчик с ароматным кофе, но папку с бумагами оставил под мышкой, встав вполоборота так, чтобы вероломный Вова не смог ее достать.

— Спасибо, но не заговаривай мне зубы лирическими отступлениями заблудшей молодости. Все путем?

Вова взял кофе торопливым движением и его отпил, не отводя горящих глаз от упругой папки бумаг.

— Пей свой кофе, остальное ветер, — Костик занизил голос, изображая «мудрого» Вову.

— Заебешь, уважаемый, — Вова драматично закатил глаза, цокнув.

— В этой папке, — Костик, унимая плавный тягучий слог, прижал бумаги к груди по-домашнекотовому и принялся гладить длинными пальцами, — до крайности интересная информация. До жути. Но сначала поговорим.

— Об чем?

Вова ерзал в нетерпении, в такие моменты чересчур остро ощущая, как запертое внутри часов время, намотанное на пружинистые механизмы, истошно трещит замедляющимися по чужой воле шестернями.

— О твоем уродском мировоззрении, — Костик принялся вдохновенно паразитировать нагромождением слов на расходящейся трещинами выдержке друга. — Оно такое же стремное, как запаска на японских машинах. Как проект бюджета нашей страны. Как культ отсутствия личности в социальном пространстве нынешнего века. Знаешь, что писал об этом Лев Толстый?

Вова междометийно возвыл к небесам и хватким, точечным движением вырвал папку из лап Костика. Отойдя на пару метров, он отгородился от друга спиной и принялся жадно листать, впиваясь остро наточенным карим взглядом в печатные последовательности букв, хранящих в себе секрет.

— Я надеюсь, здесь есть ТО, что мне нужно?

— Несомненно, — светился довольным лисьим прищуром и элегантной ухмылкой Костик, глубоко затянувшись электросигаретой.

— Так. Это что, реальная фамилия?

Вова поднял озадаченный взор на друга, обернувшись.

— Ну да, — Костик утвердительно кивнул с захлестом, важно одернув ворот поло мятного цвета. — Отдаленно напоминает одного известного автопроизводителя. Но это точно. Я проверял. Она главная. Или он. Это они мутили в то время эти конторы-однодневки по черному риелту. А потом растворялись в небытии. Я пробивал эту фамилию — во всевозможных базах данных ее нет, думаю, они залетные. Или какие-то сногсшибательные ёбургские нелегалы. Но за последние десять лет инфы о них вообще нет. Они либо все умело потерли, либо их приняли, либо они дали заднюю за бугор, либо, что вероятнее всего, криминальный элемент применил к ним кару возмездия свойственными им методами.

— Все равно продолжай искать, с такой-то фамилией где-то что-то всплывет, — Вова с увесистым хлопком, практически пощечиной, закрыл папку.

— По весне все всплывает, Коди, — Костик активно гримасничал, — а уже лето дымит кострами. Это тебе ничего не даст. Хата твоя просто стоит и демонстративно пустует который год. А ключа у тебя как не было, так и нет. И так уже сколько? Пятнадцать лет? Знаешь, одержимость — это всегда личный ад.

— Я не пойму, ты че, ягоды попиздики обожрался? — забавлялся Вова. — Как найду ключ, так и начнется долгая и счастливая жизнь. Каждому из нас. Я не спешу. Надо будет — подожду еще пятнадцать лет.

— Да ты че.

— Топор в очко. Привет! — Вова перевел взгляд за спину Костика и махнул приветственно папкой.

Алена, выпорхнувшая из кафе, легкая и как будто сотканная из лучей солнца, ответила тем же, подняв стаканчик с кофе, в этот раз не особо удивившись встрече с Вовой, ибо уже приелось, и поспешила к дорогой сердцу и ценой машине, вежливо пискнувшей, моргнувшей сигнализацией, и, точно верная собака, послушно оттопырившей уши-зеркала.

Костик, медленно соображая, обернулся и стал пристально искать того, кому было адресовано Вовино приветствие: взгляд его, опошлившись за мгновение, выловил из летнего зноя стройный силуэт Алены, стесненный затейливо коротким желто-бурым платьицем, и многократно его обвел. Дверь машины хлопнула, дав ментальную пощечину закусившему губу Жо, его не смутив, — восторженный, лелеющий взор, капая похотливой слюной, наделал кипу снимков для довольной памяти.

— Фигасе! Ты в тайне разбогател или просто водишь дружбу с дьяволом? Эта куропатка чертовски хороша! — выпученный большой палец Костика подкрепил слова.

— Набожный дьявол предложил сделку — провести с ней жизнь, но больше никогда не увидеть тебя, или наоборот. Я выбрал второе.

— Что второе? — сконфузился друг. — Провести со мной жизнь? Это мило, конечно, но я надеялся не быть вовлеченным в гомосексуализм. Хотя если бы передо мной стоял такой выбор, я бы тоже выбрал тебя, друг. Хочешь поцелуемся?

— Да!

Друзья синхронно рассмеялись, а их отточенный годами пошловатых шуток смех резонировал мелодичной молодостью звона.