Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»

Дмитрий Рокин, 2022

Книга соткана из историй, рассказанных мне самыми разными людьми в самые разные времена. Истории эти, и житейские, и мистические, объединены в единую – молодую, городскую, полную тайн и их разгадок. Приятного чтения! В книге содержится нецензурная лексика.

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже обложке использованы фотографии: © megatronservizi / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

1

Дрожа от холода, молодой седой снег шел по пятам. Шел по одиноким улицам вечно голодного города. Зима, синоним отчаяния, ступала чуть позади. Будний день нависал привычной бетонной плитой. Вова остановился у серого здания с припорешенной крышей — кровля его с необитыми сосульками, сталактитно свисающими и выцеливающими людей, упиралась в небесно-серые острова, распадающиеся на крупицы снежинок. Он хотел было войти, как делаешь то, чего делать не хочешь, — выключи мысли, вдохни и сделай. Но остановился. Достал мятую пачку сигарет и бунтарски закурил под знаком «Курить запрещено». Перебирая в кармане спутавшиеся провода наушников, он вслушался в механическое сердце города — центр, сквозящий пасмурным, холодостойким модерном, размеренно дышал, дымил выхлопными трубами, царапал морозом легкие, скользил подошвами впопыхах, наполнялся бесформенными звуками, сутулился, сдавленный ртутным столбом и как-то вразнобой вытряхнутым с неба снегом со всеми его причудливыми, философскими кружевами.

Вова поймал снежинку на ладонь. Обездвижил ее мимолетную красоту. Неповторимую красоту: шестиконечье ее — чистая готика. Снежинки не повторяются, как не повторяются и человеческие судьбы. Все разные. И все одинаковые. Разница видна, только если всмотреться. Но кто всматривается? Жизнь слишком коротка, чтобы понять себя, не то что другого человека. Размотать бы свой клубок хитросплетений, сплетенный на заказ судьбой из нитей предыдущих поколений, куда и ты втиснулся со своими набитыми шишками и претензиями на лучшую жизнь. Или хотя бы размотать клубок наушников в кармане. Это проще — есть правый, есть левый, а музыка посередине.

Снежинка растаяла — от человеческого тепла острота ее притупилась, и вместо изящно-тернистой формы на исписанной линиями ладони осталась лишь округлая, толстая, прозрачно-скучная капля.

Вова огляделся: на дорогах — медленно толкающаяся в пробке процессия автомобилей, в зданиях — запертые в офисах и томящиеся перед мониторами работники, на тротуарах — вереницы озябших прохожих, спешащих в метрополитен, чтобы набить вагоны под землей, все вместе они — город, сосуд жизни, полный под завязку человеческих судеб, живущий в этом глобальном похолодании душ так же, как и каждый отдельно взятый человек — не веря в сирень, с честной тоской вспоминая сыто-пьяные праздничные новогодние выходные и проклиная холеную красоту зимы, которая всегда сама по себе.

Вова поднял голову вверх — снова неприветливое серое здание, хищно скалясь, смотрело на него, заманивая внутрь и гипнотизируя прутьями решеток, в них втискивали здесь разорванные в клочья человеческие судьбы. Утрамбовывали, втаптывали и отправляли полученный куб на следующую станцию, после которой от судьбы человека оставалось в разы меньше. Сточенный квадратик, огрызок. И на конечной станции этот жалкий кубик Рубика, который во властных руках крутил уже кто-то другой, вновь втискивали между решеток, с той лишь разницей, что прутья становились шире и тяжелее. Морознее и собачистее. И личность менялась до неузнаваемости взаперти, и ее больше не собрать обратно, не собрать воедино. Не собрать такой, какой она была до.

«Почему они пришли зимой? — подумалось Вове, погрязшему в табачном дыме. — Они всегда приходили летом. И вчера опять пришли по прописке. Как будто не знают. В шесть утра пришли. Раньше хотя бы в восемь начинались звонки: «Почему живешь не по прописке? Почему не уведомил?» А кого и как уведомлять? Любят тепленьким человека забрать. Так проще сбить с толку. Ты еще толком не проснулся, а уже сидишь в кресле и отвечаешь на вопросы. Ответишь правильно — победишь в викторине и выйдешь. Ответишь неверно — сядешь, но уже не в кресло напротив каверзного лица ведущего, а на нары».

Ко входу в серое здание барской походкой ступал статный человек в годах, его сопровождала хмурая троица сбитых, излишне закрытых лиц. Важный человек бросил короткий взгляд на Вову и, поймав взгляд ответный, скомандовал:

— Ждите здесь.

Хмурые, молча переглянувшись исподлобья, повиновались.

— Здравствуй, Владимир, дай-ка мне сигарету, — подойдя, забасил с выразительной хрипотцой важный человек, надвинув густые брови на хитрые глаза.

Вова помнил этот голос, который в досужем разговоре мог с легкостью обрасти высоким столичным интеллигентным слогом, а в серьезном споре мог опуститься на самое дно уличного приблатненного красноречия.

— Здрасьте, — Вова приветливо протянул белую сигарету.

Важный человек принял ее огромными пальцами, окаймленными золотыми перстнями и интересными татуировками под.

— Сюда? — важный кивнул взглядом на серое здание, жадно, по-паучьи рассматривающее их обоих множественными глазами-окнами.

— Ну, — буркнул Вова, кутаясь в парку и табачный дым.

Случайная уличная встреча обычно тяготила будничной церемонной ритуальностью — приветствие, справиться о делах, о работе, о погоде. Но эта встреча выбивалась из колеи, делая своей неожиданностью вкрадчивый намек.

— Знаешь, как вести себя с ними? — важный решительно одернул широкий черный ворот норкового меха дубленки.

— Да я бывалый, не первый раз уже здесь.

Важный хитро ухмыльнулся, явно пытаясь надышаться, — жадно вдыхал морозный, трескучий воздух, смешанный с туманным сигаретным смогом и сиплым кашлем выхлопных труб. Провел увесистой ладонью по виску с проседью — растопил скопившийся хрупкий снег в волосах, — как будто в последний раз прикоснулся к свободе, прикоснулся к природе, к ее банальным вещам, которых иногда так не хватает в четырех стенах.

— Ладно, — важный бросил сигарету, широкими полотнами легких сделав из нее окурок в три затяжки, под подошву лаковой туфли. — Будет нужна помощь — найди ресторан «Золотая подкова». Там спроси меня. Скажешь, что от Артура. Там поймут.

— Хорошо. Надеюсь, сам справлюсь.

Важный, поправив шелковый шарф, кивнул и удалился к хмурым. «Любая случайность — череда закономерностей», — сама собой сложилась формула в голове Вовы, провожающему взглядом плохо знакомого, но крайне понятного человека, щелкающего язычками подошв прямиком в паучью пасть здания. Не бывает случайных встреч. Случайных людей. Случайных разговоров. Все имеет смысл. Но чтобы он открылся, нужен в первую очередь метод и в очередь вторую — время. Может быть, еще пространство. Большое видно издалека. Но смысл всегда становится виден пытливому глазу даже в тонком просвете ткани времени и пространства. Если знаешь метод.

Вова уверенно шагнул в паучью пасть, коротко взглянув, как бы на прощание, на забрезжившее лучисто-колючее солнце, подтянувшееся на янтарной кайме кучных туч. Хваткие челюсти дверей сомкнулись за спиной. Паспорт в окошко. Пропуск. Щелкнул прирученным электричеством замок. Ток пробежал через электромагнит и мозг. Синапсы. Нейронные связи. Память. Хищная, прикормленная стая воспоминаний. Который раз уже ноги несли тело по этим ступеням вверх, а надежду вниз. Ступени вели в западню, в ловушку, куда-то в лабиринты коридоров и кабинетов. Туда, где твою жизнь расписывают за тебя на бумаге, перепечатывают за тебя на принтере, перекладывают страницы твоей книги в чуждом тебе порядке. И получается уже не твоя жизнь, а чья-то чужая.

В тот самый первый раз сердце колотилось в неистовстве. Подростковое робкое сердце. Сейчас сердце остыло. Оно не умывается кровью. Оно курит. Ему плевать. «Ебись оно все конем», — говорит сердце на каждый вопрос мозга: «А что, ты думаешь, будет дальше?»

Предпоследний пролет лестницы окутал сумрак — перегорела лампа. Вова остановился. Память копнула глубже. Докопала сквозь наслоения льдов воспоминаний до того далекого дня. До тех темных ступеней подъезда и такой же предательски перегоревшей лампочки на лестничной клетке. А потом громом прогремел выстрел, вспыхнув зарницей, и резкие пороховые газы ударили апперкотом в нос. Гильза звонко цокнула металлом, поскакала, бешеная, вниз, вращаясь раскаленным волчком. Опустевшая, осиротевшая, гильза отпустила пулю, исполнив свое предназначение.

Вова потряс головой, развеяв навязчивый туман воспоминаний по крупице. Зарыл картинки еще глубже, чем раньше. За самое дно омута памяти. Сейчас ворошить прошлое неуместно. (А когда уместно?)

Вова поднялся на нужный этаж и коротко три раза постучал в приоткрытую ждущую дверь.

Затхлый кабинет. Решетки на окнах — взгляд изнутри. Пачки дел на старом столе с потрескавшейся лаковой поверхностью аккуратными ровными стопками. Хромая пастель детского рисунка прикноплена к стене. Пачка дешевого гранатового сока. Колючий дождик на горизонталях кряжистого шкафа как символ отгремевшего не так давно Нового года. Угрюмое табельное в расстегнутой кобуре на сутулой вешалке — намордник для лающего свинцом черного рыла. Точилка для карандаша, требующая пальцев. Дешевый одеколон, частично прибивший запах пота. Пепельница полная окурков, скуренных до фильтра, полная седого нервного пепла.

— И снова вы, Инч Владимир Михайлович? — краснощекий, круглолицый следователь тридцати пяти лет, читая титульную страницу папки бумаг, сосредоточенно сморщил невысокий лоб, возвысившись в центре кабинета выглаженными швами, блистая справедливостью Фемиды, излился бронзовым горделивым памятником самому себе.

Следователь перевел обвиняющий взгляд на Вову, в его усталые, но в то же время хамоватые глаза, недобро смотрящие исподлобья, на белое, бледноватое лицо, на черные волосы, слегка оттопырившиеся под шапкой. «Дерзкий торчок, по ходу», — усмехался внутренний голос следователя, а глаза быстро прокатились презрением по одежде Вовы: старый бежевый свитер с высоким воротом, дешевая, с меховым капюшоном темно-зеленая парка (которую сам Вова называл триумфальной), шапка сдвинута на затылок, руки в карманах.

— Ну, — коротко бросил Вова, оглядевшись более пристально и вдумчиво, сделав ряд наблюдений и расставив галочки.

Кабинет преисполнен скучным самолюбием без изюминки: доблестные грамоты на стенах, кубок за стеклом шкафа, деловито упирающий руки в боки и выкативший позолоченное пузо; темно-синяя кружка с надписью BIG BOSS, источающая густой пар растворимого терпкого кофе, портрет президента в позолоченной рамке; элитные сорта контрафактного алкоголя, подмигивающие из-за нарочито открытой дверцы маленького шкафчика — «Накатим?» Из быта сквозила все прижимавшая к ногтю посредственность, полное отсутствие индивидуальности, требуя от вещей серо-строгого подчинения и рутинной исполнительности.

— Вещи на вешалку вешайте, присаживайтесь, — сухо, точно с похмелья, процедил следователь, плохо выговорив букву «р», но было заметно, что он работал над этим.

— Страшная тавтология. Но я слушаю.

Вова сел, уже в деталях зная, какой разговор предстоит. И этот разговор не страшил его, не сужал мир до размеров кабинета и не втискивал его в тюремную камеру, как было тогда, в самый первый раз, много лет назад. Сейчас мир манил далекими синими гирляндами в окнах дома напротив, капающие огоньки которых сквозь квадраты решеток создавали ощущение четкой полярности мира: сейчас ты здесь, а можешь быть там, в условном «дома». Но будешь ли? Вопрос.

— Моя фамилия Мальцев, Антон Семенович, — важно усевшись, начал размеренным тоном страж правопорядка, — следователь уголовного розыска по городу Екатеринбургу.

— Так. А почему мы видимся зимой? Вы же всегда приходили летом, в начале августа. И куда предыдущих следаков дели? — озадачился Вова. — Или у вас под каждое новое левое дело нового правого сотрудника подгоняют?

— Я провожу доследственную проверку по факту ДТП, в котором вы были потерпевшей стороной, — с интонацией читал с листа Мальцев, подчеркнуто проигнорировав вопрос.

И чтобы сбить с толку еще «тепленького» Вову, резко изменившимся в сторону высоты, громкости и грубости тоном следователь без прелюдий выпалил:

— Вот только я тебе наперед скажу, что это фуфло и 159-я статья. И ты сядешь.

Слова следователя не поспевали за дыханием — обвинять, обвинять, обвинять! Спесивым движением он швырнул папку Вове в открытом виде — он искоса взглянул: его разбитая, сгоревшая дотла машина была детально сфотографирована буквально с метра, а внедорожник, который отправил ее к праотцам, — метров с десяти, в явном расфокусе. Но даже в таком виде выглядел совершенно неповрежденным. (К слову, крузак и так не сильно пострадал при аварии, так как чистопородный японец.)

— О как, — с насмешливым энтузиазмом Вова повел бровью. — Вот это уже интереснее.

— Как миленький заедешь на тюрьму, — следователь скрестил перпендикулярно обгрызанные пальцы крупных рук, изобразив решетку. — Попытка мошенничества в особо крупном. Дело, считай, уже возбуждено. Пиши, как все было на самом деле, а не эту херню, что ты дэпсам накалякал.

— Что писать? — озадачился серьезный Вова.

— Как организовал автоподставу, — заносчиво выпалил Мальцев.

— Как организовывают автоподставы? — не менее заносчиво ответил Вова.

— Умный до хера? Ну, давай. Давай. Красавчик. Потом вспоминать будешь, как дурочку мне тут включал.

Плохо скрытые надменные интонации зазвучали минором с металлическим отзвуком тюремных решеток.

— Буду. А вы расскажите, как все было на самом деле.

Вова, задрав подбородок, хамовато положил пачку сигарет перед собой на стол Мальцева и дерзновенно скрестил руки на груди. Следователь сопровождал каждое его движение разгневанным взором, пропитанным лютым презрением: каждый, кто сидит напротив, — виновен. Без сносок, скобок и прочих кривотолков. Раз сел в это кресло — должен пересесть на нары.

— Было так. Оставил ты свою задроту на трассе. Ее по ночи дальнобой снес. И поехал себе дальше. О! Заводи, заводи! — Мальцев внезапно переключился на зашедшую парочку.

Вова обернулся.

— Куда его, Семеныч? — спросил молодой, расправленный, плечистый коллега с резкими чертами лица, зло осмотрев Вову.

Молодой, стиснутый строгой черной курткой, держал под руки мальца лет восемнадцати самой криминальной наружности, закованного в наручники.

— Здесь сажай.

Мальцев встал и оперативно расчистил стул по правую руку от Вовы от загромождения дел. Малец сел, ехидно улыбаясь дощатому полу.

— А это че за тело? — молодой следак свысока кивнул на Вову.

— Это местная достопримечательность, все никак не хочет присесть. То самый Инч. В этот раз с понтом терпила — замутил подставу, и теперь — я не я, корова не моя, блядь, — визгливо усмехнулся Мальцев.

— Я думал, будет нечто более солидное, чем подобная задрота. Да че ты паришься с ним? Давай, как обычно, к батарее наручниками и пиздюлей? — предложил молодой, точно Вовы не было в кабинете.

Вова никак не отреагировал на гневную низкосортную тираду. Он рассматривал город в квадратах решеток окна. Складывал пазл свободы в цельную картину, на полотне которой иней дробно истязал стекла, рисуя точеные точечные узоры, а вдалеке присыпал дороги и тротуары, пленил обнаженные деревья, обездвижил многоэтажки, расставленные пунктиром.

— Ну, пошли, перекурим, а там я в пункт раздачи пиздюлей забегу, как раз что-нибудь прихвачу.

Мальцев нервным движением сорвал пиджак со скрипящего пафосом огромного кресла и вышел вслед за молодым.

— Волчары опущенные, по пасти им надавать надо, — тихо гремел браслетами малолетка-преступник.

— Да черти они немытые, — ответил Вова. — А ты здесь какими судьбами?

— Да как, Вов. Я с кентом отжал айфон у чепушилы одного на районе. За малым спихнуть не успел, приняли гондоны эти прям у барыги, прикинь.

— Бывает. А че, барыга твой с ними на теме, что ли?

Вова открыл пачку сигарет, достал парочку самых стройных и протянул малолетке.

— Да хз. По ходу, да. Ссученный, блядь.

Малолетка с нескрываемым удовольствием сигареты принял.

— В отказ поздняк уже идти? — сочувственно спросил Вова, уже зная ответ.

— Поздняк. Они кенту моему начесали, типа, напиши, что этот кент твой, то есть я, глава вашей ОПГ, а ты сам не при делах. Тебе условка, кенту — пятера. Или, кричат, с кентом на двоих мазу тянуть будешь?

— И че, он повелся?

Вова искренне удивился глупости подельника малолетки, не знающему азов.

— Повелся. И теперь каждому по трехе, — обреченно выдохнул беспризорную тоску малолетка.

— Вот же дебил, — Вова коротко махнул рукой на испорченные статьями юные судьбы. — А вообще, многовато вам шьют.

— Так мы чепушиле немного по голове дали. Ну как немного…

Малолетка-преступник потупил припухшие глаза в пол, озорно улыбаясь.

— Ну что, одумался? — ошарашил вопросом, точно ведром холодной воды за шиворот, внезапно выросший за спиной Мальцев.

Молодой мент резко схватил за руку мальца-преступника и вывел того из кабинета, точно непутевого, нашкодившего сына из кабинета директора школы.

— Так вы же не рассказали до конца, — пожал плечами Вова.

— А. Ну да. Кофейку, может? — включил доброкопа Мальцев.

— Да нет, спасибо, — Вова закинул руки за голову. — Это для сердца вредно, говорят. А в наше время холодных ветров и скользких людей и так не избежать сердечной драмы.

— О как. Смотри, пиздюля уже греются.

Мальцев, щелкнув электрочайник, развалился на стуле. Вова восседал напротив — их снова разделил стол с чистыми листами бумаги, где писать нужно исключительно набело. И исключительно правильные для тебя вещи.

— Это радует, но вернемся к теме.

— Так вот, — следователь насупил угловатые брови и напряг морщинистый лоб пуще прежнего. — Когда ты с утреца пришел и увидел, что сгорела твоя задрота, звякнул кенту, типа впрягись в тему, макли пробьем — ты же при баблишке, на тебя один хер никто не подумает. А я тебе взгрею процентов тридцать от страховки.

— Знаете, ваш сленг звучит фальшиво и притянуто, — скривился Вова. — Вам бы руку набить. Синие терки с малолетками у ночных магазов сгодятся в самый раз. Беспонтовые качели, пепсикольный движ — то, что вам нужно.

— Добазаришься, — сурово взглянул коп, сжав тонкие обветренные губы. — Так вот. Кент впрягся за тебя, подогнал драндулет свой навороченный, поцарапал его по дешке, и лавеха, считай, уже на лопатнике. Да не тут-то было. Вот тут вы и спалились.

— Это в чем же? — не уловил несуществующей нити Вова, изогнув рот в пренебрежительной полуулыбке.

Следователь очень внимательно следил за поведением Вовы — «читал с лица» его мимику, приглядывал за его движениями, считывал дыхание. Но ничто не выдавало тревоги — Вова сидел возмутительно спокойно, выдержанно, почти не менялся в лице, очень редко моргал, сверля Мальцева глазами-углями, а если и делал какое-то движение, то неспешно и лаконично, как будто перед ним скалился опасно рычащий зверь, готовый в любую секунду перегрызть горло.

— Во-первых, вы знакомы. Вы знакомы? — отчеканил следователь.

— Я с этим мажористым гондоном-торчем в одну футбольную секцию ходил в первом и втором классе. Потом он бросил. Знакомы заочно, стало быть, — спокойно рассуждал Вова.

— Так, значит, и ты торчок! — обличительный возглас сотряс стекла в уродливых шкафах. — Намедни заедем к тебе на хату, маски-шоу устроим. Как думаешь, много запрещенного найдем?

Мальцев, покручиваясь, еще сильнее развалился на стуле и закинул руки за голову, продемонстрировав вспотевшие подмышки.

— Че подкинете, то и найдете. Как всегда.

Вова вызывающе ухмыльнулся, закинув по-хулигански ногу на ногу, где правый полуботинок оказалась возле коленной чашечки ноги левой.

— Дерзишь?

Мальцев отвратительно плохо выговорил букву «р».

— Да зачем мне это.

— За шкафом.

— Это прикол такой? Про «за шкафом»? Я сколько раз у вас бываю, столько раз вы эту фразу и вставляете. По поводу и без.

— Ты говори, да не заговаривайся. Чувствуешь, как раскалываешься? Нет? Ща. Погоди, — следователь, глотнув кофе, со смаком закурил дешевые сигареты. — Во-вторых. Очень удачно, что другой твой кореш «Евгений Остеров помог вылезти из загоревшейся машины», — роняя пепел на бумагу, читал дурацким тоном коп, зло ухмыляясь.

— Согласен. Очень удачно. Не сидел бы здесь.

Вова, посмеиваясь, закурил без спроса. Следователь озадаченно приподнял брови, изогнув лоб одной большой морщиной, — кто-то что-то посмел сделать в ЕГО кабинете без разрешения?!

— Скоро сидеть ты будешь в другом месте, — сурово пророчил Мальцев.

— Разрешите обоссаться от страха? — Вова дымил в потолок.

— В-четвертых. Почему у тебя подушки безопасности не сработали? — хитро прищурился следователь.

— Ну… Вот это действительно сложный вопрос. Крыть нечем… — Вова в раздумьях помассировал шею. — Но, если подумать, потому что датчик подушек ставится в передних лонжеронах. А удар был сзади. Что, в общем-то, неважно, когда машина сгорела. А во-вторых, в данной модельной линейке подушек не было, нет и не будет. Приятно иметь дело с человеком, разбирающемся в теме. И в-третьих, вы пропустили «в-третьих».

Странный вопрос породил справедливые сомнения, на лице Вовы тут же отразившиеся. Этот ищейка разительно отличался от предыдущих, всегда приходящих летом. Не чувствовалась в нем их привычная, пронизывающая до костей чуйка, их рентгеновское зрение, как у выискивающего себе жертву опытного наперсточника, способное обыскать тебя, даже идущего в гуще говорливой толпы и понуро опустившего голову. Этот следак не раскалывал, а делал вид, играл роль, прокатывал «на лоха». Очень подозрительно.

— Ты учитель до хера? Складно поешь, сразу видно, не первый раз тебя с этим принимают. И в-пятых, ты бы хоть кенту сказал, чтобы он не сбегал с места ДТП. Ну это же очень тупо. Замутить подставу и нарулить. Очень тупо. Но понятно, что просто зассал, одумавшись. Поэтому это, давай-ка по-хорошему. Ты же нормальный парень, я вижу. Вот тебе бумага, просто напиши, что это твой кент тебя подговорил, у него и приводы есть, так что ясно, кто все это придумал. А с тобой потом по красоте разрулим.

— Хорошо. Вы меня раскололи. Я сознаюсь, — в карих глазах Вовы заглавными буквами проступили вина и раскаяние.

— Так.

Мальцев приподнял бумажные листы с некоего подобия звукозаписывающей аппаратуры советских времен.

— Не в автоподставе, — отрезал Вова, прикрепив к фразе резкое движение рукой наотмашь.

— Тогда в чем же? — Мальцев разгладил лоб.

— Все намного хуже, товарищ следователь. Я работаю на американцев.

Вова, обернувшись в сторону приоткрытой подслушивающей двери, сделал большие глаза, как у доносчика. Мальцев потупил недоуменный взгляд.

— И они платят мне рублями, — продолжил полушепотом Вова, прикрывая рот рукой и сильно наклонившись к Мальцеву.

— Кто такие? Имена, фамилии, явки? — на сыскном инстинкте пробормотал следователь и взялся за бумагу и карандаш.

— Да в Интернете просто забейте Uber, там и адреса, и фамилии, — громко выпалил Вова и, сильно, по киношному, запрокинув голову назад, залился отчаянным хохотом. — Поездки от ста рублей!

— Ну пиздец тебе, шутник, — мат сквозь хруст сжатых челюстей звучал откровеннее любого официального документа.

Карандаш с треском сломался на две равные части, одна из которых улетела в стекло шкафа, вторая в стену, облагороженную пастельным рисунком. Мальцев после секундного обдумывания активно закивал на свое же мысленное предложение, как бы прибереженное на самый крайний случай стопроцентным козырем в рукаве.

— И в-шестых. Куда же подевались твои ожоги, которые ты себе дома утюгом нанес? Зажили? А че так быстро-то, а?

Вова, продолжая посмеиваться, оттянул ворот свитера — широкий, бугристый, затянувшийся ожог неприглядно обволакивал кожу от начала ключицы до плеча.

— Дальше показывать? В обморок не свалишься? — грубил Вова, натянув дерзкую ухмылку.

— Ой-ой. Да ты знаешь, что я видел на этой службе, чушкарь? — включил максимально командирский тон следователь. — Ты от сиськи мамкиной оторвись сначала, потом мне такие вопросы задавай, блядина тупая.

— Да вроде как оторвался. Мама умерла давно уже.

Вова одномоментно стал леденяще серьезным и исключительно плавным движением затушил окурок в пепельнице, не сводя при этом глаз с Мальцева, окатив его лицо тонкой струйкой сизого дыма.

— А… Так это… — следователь испытал то чувство, с которым истошно боролся всю свою жизнь, — чувство вины вновь бесцеремонно грубо резануло его, казалось бы, навсегда зажившую от чужих драм душу. — С батиной шеи слезь тогда, сопляк.

Мальцев опустил взгляд к бумагам, выбеленным кромешным светом потолочной лампы. Его впалые щеки болезненно покраснели, обозначив прилив крови к стылой коже.

— Отец тоже умер.

Вова продолжал вкручивать окурок в гору мерзко шуршащих тел сгоревших на работе собратьев, просверлив следователя внимательным взором насквозь.

— А. Так о чем мы? — Мальцев, побагровев, резко подскочил с кресла. — Посиди, за направлением на трасологическую экспертизу схожу, а то кончились, — глупо врал следователь, сирота-детдомовец.

— Мне на эту экспертизу угли принести? — грубо бросил ему вдогонку Вова, развернувшись вполоборота.

Мальцев безмолвно вышел. Он скрылся во влажной, неприятной прохладе санузла, век не знавшего нормального ремонта. Многократные умывания холодной водой должны были смыть чувство вины, а две сигареты, выкуренные на лестничной клетке после, должны были придумать оправдания. Или хотя бы пропихнуть слепок прошлого, застрявшего комом в горле, который не проглотить и не достать. Но сигареты ничего не придумали. И слепок остался поперек глотки. Стройные белые сигареты сами молча курили Мальцева, который терпеть не мог шить дела таким же, как он. Это убивало его намного быстрее алкоголя, табака и безжалостного альпинизма по карьерной лестнице наперегонки с коллегами, с самим собой и со смертью.

Больно упав с непомерно возвеличенной высоты своего эго, следователь долго приходил в себя, вспоминая, как он, сирота, боролся, а его топили. Как он, беспомощный, цеплялся, а его сбрасывали. Как он, без семьи и корней, взлетал, а его сбивали. Такие же, каким теперь стал он. Смятенный, он застыл перед дверью своего важного кабинета, колкими раздумьями изрезав разум, — как сохранить те крохи совести, те осколки морали, которые давно выгорели, оставшись лишь угасшими углями? Он дул на них хорошими, с его близорукой точки зрения, поступками, и они тлели. Или ему так казалось.

Мальцев вдохнул и вошел.

— В общем, так, парень, — выдавил остывший и растерявший последний пыл следователь. — За день до тебя здесь сидел тот тип, что влетел в тебя. И он написал под нашим давлением и за прошлые наркоманские заслуги, что это ты уговорил его организовать автоподставу. А сам он — невинная овца. У него связи и бабки. Которых нет у тебя. Поэтому он съедет с темы, а ты заедешь.

Следователь врал, ни на кого не давя и заслуг не припоминая, да и вообще ни с кем не встречаясь. И эта глупая, скабрезная ложь казалась ему ложью во спасение. За счет нее он пытался выглядеть в глазах Вовы лучше, чем есть. Выглядеть таким, каким бы он мог быть, если бы не было «бы».

— Зачем мне эта информация? За шкафом?

Пустое лицо Вовы, без толики эмоций, безучастно смотрело сквозь решетчатую мозаику паучьего глаза на зиму, играющую за окном со снегом. Далекая труба котельной выдыхала клубящиеся теплые облака, умело вплетающиеся в общую непроглядную дымку незамерзающего неба.

— Затем, что ты встрял без вины виноватый, — с какой-то искренней досадой выдохнул следователь, считая, что сирота всегда поймет сироту, поймет и простит.

— Нет, не так. Я встрял потому, что один гондон под «белым» и ЛСД влетел в меня ночью на пустой дороге на скорости выше ста. Моя машина сгорела дотла, а жив я лишь потому, что окно было открыто, что важно при заклинивших дверях и загоревшемся бензобаке. А еще потому, что мимо шел мой друг и помог вылезти. Потом другой гондон из страховой позвонил гондону в погонах, потому как проще и дешевле закрыть терпилу за откат, чем выплачивать ему машину и на лечение. И вот гондон в погонах сидит и дешево меня разводит.

Глаза Мальцева быстро налились кипящей кровью — взгляд их снимал с Вовы скальп. Ярость рвала рассудок в клочья, но он чувствовал ее каждой клеткой и всецело осознавал, испытывая, как он сам говорил, оргазм ненависти. Глубокий вдох — и рука вожделенно-машинально потянулась за дубинкой, страстно целовавшей в свое время самые разные части человеческих тел. Пожилых и юных. Мужчин и женщин.

— Но суть в том, что я медиум и вижу, как во-о-от в том, как бы пустом, кресле, — продолжил спокойный Вова, кивнув в сторону второго стола, стоящего в дальнем, тенистом углу у окна, — сидит некто Скуратов. Он говорит, что он твой напарник по мутным схемам. И что ты слил его. Что его убили из-за тебя. Он говорит, что будет мстить.

Треснувшие глаза Мальцева слили кровь и полезли, цепляясь за морщины, на лоб, холод обморозил внутренности, а подсевшее сердце ушло в мозолистые пятки — оргазма не случилось, случилась эмоциональная импотенция. Дрогнувшая пальцами рука взялась за чашку с остывшим кофе.

— Ч… Чт… — следователь не смог выдавить из себя цельное слово, только обрубленные, перепуганные согласные.

— О, а ты думал, что он унес все тайны в могилу? Давай расскажу подробнее. Он говорит, что ты сдал его каким-то последователям Центровых. Он говорит, что ты чмаус, что ты поймешь, что это значит. Он говорит, что это он открутил болты на твоих колесах на той горной дороге. Но уже после своей смерти. Он говорит, что ты говно и что ты все равно скоро умрешь. Как бы ты ни цеплялся за жизнь, он все равно отобьет тебе пальцы. Он говорит, что не знает, как поступит с Аней и Андрюшей. Он держит в руке фотографию, где ты, он и баба с дитем. Все вы стоите возле какого-то водопада. На тебе красная гавайская рубашка с пальмами, а на нем синяя. На бабе сарафан и большая соломенная шляпа, у пацана в руках ласты и маска. Кто они? Твоя семья? — Вова перевел леденящий от спокойствия взгляд с пустого кресла в углу на стеклянные, с уже выпавшими фрагментами, глаза Мальцева.

— Д… Д… Да, — еле слышно, полуобморочно выдавил следователь, вжавшись в кресло от ужаса и боясь повернуться к пыльному столу Скуратова, над которым давно не загоралась лампа.

— А впрочем, давай-ка я лучше тебе покажу его. Твоего напарника. Тебе, наверно, ужасно хочется снова его увидеть.

Вова резко подскочил — стул, загарцевав за спиной, откатился к стене. Темный лицом, с четко очерченными скулами и горящими глазами-углями, Вова быстро оказался возле бледного, беспомощного Мальцева.

— Антон Семеныч, вот смотри, — Вова крутанул пафосный стул со следователем к окну. — Это стол Скуратова, погремуха — Малюта. А вот и он сам.

Вова приложил ладони к холодным, мокрым вискам Мальцева: ток прошиб подкорку — Скуратов с простреленной головой сидел за своим столом, натянув злорадную, омерзительно ехидную улыбку. Улыбка росла вширь, оголяя окровавленные зубы. Челюсти распахнулись накопленным смехом — Малюта расхохотался. Смех его демонический, режущий опасной бритвой, ввергающий в оторопь, серпом прошел насквозь каждой жилы, каждой мышцы, каждой клетки Мальцева — рвота бурным потоком вырвалась из его чрева омерзением к содеянному в прошлом.

Вова убрал руки. Скуратов исчез, смех его стих. За узорчатым, умиленным теплом батарей прямоугольником окна рассеянный мелкий снег тихо семенил по подоконнику.

— Может, кофейку подлить? Вы что-то побледнели, товарищ следователь. Да шучу я. Никого нет в том кресле. Никакой я не медиум. Это вам сейчас причудилось. Это все стресс, нервы. Попейте пустырник. И шейте мне дело смело. Я сяду только так. В добрый путь, как говорится.

Вова, хулигански упав на свой стул, скрестил перпендикулярно пальцы рук, изобразив решетку.

— Вы… Св… Св… Своб…

— Я свободен? Ну спасибо. Ор-р-ревуа, чмаус. Бер-р-реги семью. Тер-р-рпила, — определенно плохо выговорив букву «р», сказал на прощание Вова и легкой походкой вышел из затхлого кабинета.

Он выиграл в викторине. Выиграл свободу. В который раз. Электричество протяжно и неприятно хлестнуло замок, и дверь отворилась. Дверь в центр города, в его механическое, суетливо стучащее сердце. Вова вышел на крыльцо паучеглазого здания — морозный секущий воздух влился в легкие, опьяняя свободой. Объемная неказистая буква «П» из слова «управление» отвалилась от таблички над дверью, увенчанной гербом с двуглавым орлом, и упала под ноги. Вова поднял ее, покрутил в руках и швырнул в урну.

Зеленый человечек защеголял в светофоре — бон вояж. Вова сделал шаг на проезжую часть и замер — в миллиметре от него по встречной полосе пронесся зло рычащий красному свету и почему-то идущим по зебре пешеходам гелендваген. Периферийным зрением Вова заметил красивую девушку, сидящую на заднем сиденье, скрытую в полупрозрачности тонировки, но все же заметную.