Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»

Дмитрий Рокин, 2022

Книга соткана из историй, рассказанных мне самыми разными людьми в самые разные времена. Истории эти, и житейские, и мистические, объединены в единую – молодую, городскую, полную тайн и их разгадок. Приятного чтения! В книге содержится нецензурная лексика.

6

— Ба, привет! — крикнул раскатисто с порога Вова, снимая пыльные вьетнамки. — Куда картошку?! На балкон?!

— Да, Вован, тащи на балкон! — отозвался ватный голос бабушки из-за плотно закрытой двери кухни, сквозь матовое непроглядное стекло которой виднелся ее близорукий сидящий силуэт.

Вова оттащил на плече пятнадцатикилограммовую сетку землистой, но без гнили картошки и плюхнул ее на кафельный пол застекленного балкона, сопящего в темноте зреющего, повзрослевшего вечера.

— Ты че дверь заперла… — Вова осекся, едва сделал шаг на кухню, прищемив хвост разгильдяйской тени распахнутой дверью. — Бабуля. Ты думаешь, это очень смешно?

Рядом с сидящей на ветхом стуле бабой Томой, очень старой, но крайне активной женщиной, видевшей жизнь под всевозможными углами, сидела обескураженная, привычно безупречная Алена, поместив Вову в не менее округлую форму удивления, чем он ее.

Бабушка на пару со старым советским сарафаном, в который была облачена и на пару с которым явно испила эликсир долголетия на брудершафт, залилась злодейским голливудским смехом.

— По крайней мере, ясно, чьих это рук дело, — продолжил Вова, опершись плечом на дверной косяк и деловито заложив руки в карманы темных джинсовых шорт.

— Привет, — растерянно произнесла Алена, осторожно глотнув чай, а аккуратный румянец смущения поцеловал ее в обе щеки. — Так вот о ком шла речь. Этого медиума, баба Тома, я знаю.

— Да неужели?! Совпадение? Не думаю!

Бабушка по новой залилась язвительным хохотом под неодобрительный вздох и закат глаз Вовы.

— Тебе в стендапе пора выступать, — басил он излишне серьезно. — Бабушка провинциального медиума.

— Бери табуретку, — баба Тома перевела снисходительный взгляд сначала на Вову, затем стрельнула глазами в потьмы коридора, — большего не заслужил, и подсаживайся к нашему столику.

Вова удалился за стулом в прихожую, полную тесных, таинственных теней. Алена бегло осмотрела (теперь уже через призму появления явно имевшего отношение Вовы) убранство кухни, за окном которой мглистые сумерки кутались в теплый летний вечер, поднимая круглый флаг молчаливого спутника нашей планеты. Теперь в глаза Алене бросились ранее почему-то не замечаемые чрезмерные рачительность и экономность, засквозившие из каждого предмета, утвари и вещества в склянке, даже из терпеливых замираний и возгораний бабушкиной папиросы.

— Вы хорошо выглядите, курение вам совсем не вредит, я смотрю, — комплиментарно произнесла Алена.

Слишком молодое лицо бабушки — на нем не было ни бородавок, ни старческих волос, ни перекошенных черт, были лишь изящные морщинки, но не ветхие штробы, а аккуратные, в чем-то даже симпатичные линии, в бороздках которых покоился пожатый жизненный опыт.

— В моем возрасте все только на пользу, это в молодости все вредно, — вывела житейскую мудрость улыбчивая баба Тома, махнув рукой.

В дверной проем просочился сначала четырехпалый табурет, оббитыми ножками вперед, а лишь затем Вова.

— Что будем пить, девочки? — кокетничал он, деликатно сев между дамами.

— Ого, — удивилась Алена. — Мне бабушка только чай обещала и какой-то нереальный кофе сразу после.

— Все так, но потом можно и по сто пятьдесят опрокинуть, — бывало произнес Вова и, встав, взял себе чашку с нарисованным волком «Щас спою» из бежевого навесного шкафа, залил заложенный в нее чайный пакетик клубящимся кипятком, бархатно-байховым ароматом кухню наполнив.

— Ну так, бабуля, расскажи-ка мне в двух словах.

Вова, размеренно размешав завар стройной ложечкой изящно потемневшего серебра, дул на горячую поверхность напитка, встав и облокотившись на подоконник, выверенно заставленный горшками с зеленью широколистных домашних цветов.

— А что тебя интересует, Вован? — наигранно удивилась бабушка. — Это Алена, пришла погадать, а я ей наобещала молодого, зеленого, но энергичного медиума для решения «прочих» вопросов.

— Это каких, например? — басил Вова, косо прищурив взор, мокнув его в чай.

— А самых разных, — баба Тома махнула рукой с зажатым меж пальцев дотлевшим огарком папиросы. — Что ты портишь мой образ таинственной, мудрой провидицы, а, бестолочь стоеросовая? Передай мне мои сиги. И жигу свою модную дай.

Вова протянул бабушке до того спокойно дремавшую на подоконнике пачку «Беломорканала», запасы которого никогда не иссякали в этом доме еще со времен оттепели. Зажигалку отдал свою — в металлическом корпусе, с выгравированными узорами певучего орнамента и откидной, породисто щелкающей крышкой. Бабушка запустила в легкие низкие, сладкие ноты грубого табачного дыма.

— «Беломор» бы спас этот мир, — блаженно вдохнула баба Тома, рассматривая зажигалку внука. — К гадалке не ходи…

— Только если в него «план» забить, — пожал плечами Вова, отпив напиток. — От твоего чая во рту привкус гашки.

— Гашки? Ты глянь на этого наркомана?! — иронично возмутилась бабушка. — Так, вернемся к нашим баранам.

— Каким баранам? — прервал Вова. — «План» мой пропал опять. У меня в загашнике «корабль» был припрятан, другу на день рождения хотел подарить. Ты про это случаем ничего не знаешь?

— Это ты про гнитник из твоих беспонтовых старых шмоток? — распрыскивала мелкие насмешливые слова баба Тома. — Так я все разобрала. А «план» скурила с бабками у подъезда!

Алена сохраняла обескураженное безмолвие, не зная, как реагировать и что сказать.

— Да ничего не надо говорить, — Вова ответил на вопрос, который Алена не задавала вслух.

— Ты глянь на него. Ишь. Мыслечет прям, — язвила бабуля. — Этой мажорке тут нужно то же, что и всем остальным.

На сухих губах бабушки заиграла улыбка победителя.

— А вот мои мысли читать нечестно, бабуля, — раздосадованно поюлил Вова. — Ты-то свои скрываешь.

— Я не мажорка, — открещивалась от липкого нелюбимого ярлыка, прошедшего апгрейд современными пороками, Алена.

— Я этого не говорил. А мысли не считаются. Думай как хочешь, а говори культурно. Это такая английская поговорка. Так что назовем тебя «девушка из высшего общества», — нараспев произнес Вова, прощелкав пальцами в такт.

— Трудно избежать одино-о-о-очества! — подхватила песнопение бабушка.

Алена потупила взгляд, никак не ожидая подобного развития событий: гадалка, которую ей советовали самые проверенные люди, должна была просто рассказывать о прошлом и будущем, погадав на кофе или Таро. А здесь бушевали спектакли.

Бабушка, основательно прокашлявшись от последовавшего за пением хохота, который, как и «Беломор», лучше всего прочищал ее легкие, бодро встала и достала из шкафа медную турку, облагороженную изысканной арабеской. Засыпала пахуче-ароматный кофе, заранее помолотый в древней ручной кофемолке. Отвернула смеситель — раздалось урчание, но вода пошла не сразу: предварительные ласки отопительной системы сбили привычный ритм водоснабжения дома.

— В идеале бы по-турецки варить, на песочке. Но откуда такая роскошь. Сахара сколько тебе, Леля? — бабушка занесла над туркой ложечку, без горки наполненную крохотными белыми гранулами, вполоборота развернувшись к гостье.

— А без него можно? — немного замявшись, но все же с уверенным отрицанием в голосе ответила она.

— Кофе без сахара? — изумилась бабуля, пронзив Алену взором карих, чуть подслеповатых глаз, которые, как казалось Алене, видели рентгеном насквозь все вокруг, особенно людские грешные души.

— Это так модно сейчас. Считать калории. Быть в форме. Заниматься йогой. Ходить на фитнес. Правильно питаться. Вести блоги. Считать лайки. Быть в оппозиции. Не уметь готовить. Не хотеть работать. Не есть сахар, — вставил, риторически зевнув, реплику Вова, глядя в окно, за которым лето налило соком ночь.

Алене показалось, что он был в реальном мире лишь одной своей частью, другой же — в мире потустороннем, далеком и непонятном. Или просто мелькнувший из окна запах сирени вырвал память из его тела и бросил в прошлое.

— Все так. Мне за фигурой нужно следить, — высказала свою правду Алена, желая добавить, что умеет готовить, но готовить она умела действительно абы как.

— Ладно, и так сойдет, — бабушка отмахнулась от предрассудков современной молодежи сакраментальной фразой, объясняющей многие процессы в стране.

Густой кофейный аромат наполнил кухню до самых краев, даже немного перелившись через форточку на вдохновенно вдыхающую запах ночную улицу.

— Готово! Тут кофе, — бабушка переливала парящий напиток из турки в чашку, со смаком облизывая тонкие, сухие губы, — кровь японских девственниц, тертые сердца панд и корица. Но зато без сахара. Пей!

Бабушка шваркнула фарфоровую чашку о деревянную твердь стола — та нарезала, танцуя, несколько аккуратных завитков и застыла аккурат напротив гостьи, ни капли «черного золота» не пролив.

— Бабуля, че ты пургу несешь? Графиня думала, что ты серьезный специалист по прошло-будущей проблематике, а ты… — негодовал Вова.

— Глохни, щенок, — грубо оборвала баба Тома, и свет резко стал вполовину темнее.

— Ну ты хам… — Вова надул щеки, цокнув.

Китайский колокольчик, висящий на красной нити у окна, неспешно перебирал полутона на легком, молчаливом ветру, сочившемся из форточки, — ноты удлинялись, занижались и ширились. Дым бабушкиной папиросы, ватно загустев, завис в воздухе без движения — казалось, само время смущенно замерло, попавшись в его хваткую сеть.

— Так, — бабушка вмиг сделалась серьезно-мрачной, кожа ее побелела, в глазах проступила сизая слепая дымка. — Допивай и показывай мне осадок. Потом фото.

Алена быстро допила черный, точно ночь, кофе, даже не заметив, что горячий, источающий густой пар напиток совсем не обжигает ее нежных губ.

— Допила? Давай. Хорошо, — бабушка крутила в руках чашку, всматриваясь в понятные только ей знаки. — Три буквы «А» вижу. И одну «В». Первые две буквы рядом друг с другом, а потом «В» как будто отделяет их от третьей «А». С чем у тебя связаны эти буквы?

— Ну… Имя брата и родителей? — предположила, на мгновение задумавшись, Алена.

— Так. Говори дальше, — баба Тома как будто смотрела сквозь Алену.

— Я… — замялась она, взглянув в глаза бабушки и прочтя в них невозможность утаиваний, быстро подменила первоначальную выгодную мысль другой, более искренней. — Это самые близкие мне люди. Но родители умерли. Брат мне вместо всей семьи остался. Он мне и за отца, и за маму теперь. Тянет бизнесы папы. Я — пару маминых. Мое имя тоже на «А» начинается… А буква «В» это, наверно, первая буква нашей фамилии. Какое-то семейное древо получается. Так?

— Так, — кивнула баба Тома, прикусив папиросу в уголке рта. — Может быть. Но буква «В» стоит между двумя «А», стоящих бок о бок, как будто отделяя эти две от другой буквы «А».

— Я не знаю… — взгляд Алены помутнел, потеряв сосредоточенность. — Наверно, здесь погибшие родители стоят отдельно от брата…

— Хорошо. Допустим, так. Давай фотокарточку, — строго командовала баба Тома.

Алена расстегнула пухленькую сумочку и извлекла семейное фото, где они с братом еще совсем юнцы, а родители искрятся молодостью. Счастливая семья на фоне океана в тропическом раю, ласкаемом бархатной кисеей теплого дождя. Алене нравилось то время относительной идиллии в семье, когда деньги были на подползающем, но все же втором плане.

— Вот, — Алена протянула фотографию, только сейчас заметив странную, немного отталкивающую вещь: левая рука бабушки выглядела несоизмеримо моложе правой, синей, истерзанной глубокими бороздами морщин, — чужие судьбы, судя по всему, перепахали ее кожу вдоль и поперек.

— Сейчас посмотрим, — бабушка приложила «старую» руку к разноцветью фотографии, даже на ее содержание не взглянув. — Цыц, Вован, ты думаешь слишком громко. Хотя да, нам бы так жить.

Вова приглушил распоясавшиеся мысли, придавшись любознательному созерцанию происходящего.

Свет выдыхался и чах на глазах. Тьма поглощала время и пространство маленькой кухни, вливаясь ночью через окно. Капля из крана тянулась смолой вниз. Одинокий мотылек неспешно махал крыльями, точно опахалами. Теплый летний ветерок аккуратно поднимал тюль, а смешливые тени прятались под ним. За окном высокая пятнистая береза, до того размашисто, и в то же время усыпляюще покачивающая ветвистыми руками, замерла.

— Есть одна вещь, которую ты должна понять. Но прийти к ней ты должна сама. В этом весь смысл. Это непростой процесс. Как попасть ниточкой в ушко иголки. Но я дам подсказку. Это лето станет переломным. В любом случае. Тебе нужно все понять. Повзрослеть. Переосмыслить. И принять жизнь. Только тогда все наладится, — бабушка, казавшаяся слепой, делала мелкие движения пальцами, будто наощупь читала предсказания в книге, написанной на языке Брайля.

Алена сосредоточенно молчала, собирая россыпи разнохарактерных мыслей в разные комбинации и последовательности, которые были ей приятнее и понятнее. Неприятные образы отбрасывала, будто они вовсе не подходили в пазлы. А они подходили.

— Нет. Не так. Неправильно ты мыслишь, — хмурилась в словах баба Тома. — Ни при чем здесь бизнес. Нет. И бывший парень не при делах. Думай. Не стесняйся, Вова не слышит наши женские рассуждения сейчас. Потому что он недалекий мужик. А мы прекрасные леди. Думай о настоящем, ты именно его неправильно понимаешь и трактуешь.

Алена, ощутившая возникнувшую связь с предсказательницей на непонятном ей уровне, отвлеклась — диссонирующая, едкая мысль пронеслась в ее голове: а что если эта милая бабуля, проникнув в ее разум, сама направляет мысли в нужных ей меркантильных направлениях? Стыдливые мысли начали выкрикивать подозрения, пока голос бабы Томы не прервал их гвалт.

— Соберись, — бабушка взяла левую руку Алены своей «старой» ладонью. — Ты же хочешь знать о настоящем, а не о том, сколько детей у тебя будет и когда ты умрешь?

— А сколько детей?

— Двое. Соберись, — поддавливала баба Тома.

— Я как будто не могу собраться. У меня будто совсем нет сил.

Алена пошатнулась на стуле, описав головой короткую дугу.

— Да, ты слаба. Но тебе нужно понять, кто и что тянет из тебя жизненную энергию. Нужно прочувствовать это…

— Я не могу. Я…

Алена, отягощенная усилившейся гравитацией, покачнулась и упала без чувств прямиком на руки Вовы. Пролежав несколько бессознательных секунд, она начала приходить в себя, приоткрыв глаза, в которых падение подняло сонную муть. Вова же успокаивающе проводил рукой по шелковым прядям ее длинных волос.

— Что случилось? — Алена, увидев над собой неудивленное лицо Вовы, выпрямилась, засмущавшись заалевшим во все щеки румянцем.

— Тебя вштырило от пары ляпов бабушкиного кофе с кокаином. Так бывает иногда, — веселился Вова.

— Я пойду… Мне пора… Домой… — отрывисто, точно гудки в телефоне, произнесла Алена, вернув телу осанисто-вертикальное положение.

Свет, потрескивая, разгорался, разрастался, точно внутри лампы был заперт живой, дикий огонь, а не скучное, прирученное электричество. Время, взяв разбег, ускорялось. Раскосые ноты китайского колокольчика зазвенели выше и уже. Мотылек затрепетал крыльями быстрее — их теперь едва можно было разглядеть. Капли-самоубийцы срывались с крана, отчаянно падая в переполненную водой кастрюлю, чтобы там потерять свою идентичность, а следовательно, и жизнь.

— Вован, сходи на балкон покури, нам по-женски поговорить нужно, — сказала бабушка тоном, не терпящим препирательств.

— А так хотелось послушать, — прогудел басом Вова, уходя дымить на балкон зала.

— Подумай о буквах на досуге. Но есть еще кое-что. Оберег от сглаза и порчи я тебе сделаю. Это будет зеркальная защита. И дам ловца снов в следующий раз, мне его еще нужно довязать. А вот это самая простая защита жилища, — баба Тома протянула Алене стальной стройный гвоздь. — Нужно завтра вбить его над входом в дом до заката солнца. И сделать это нужно так, чтобы никто не видел.

— Хорошо, сделаю, — врала Аленина самоуверенность, никогда в руках инструмент не державшая.

— Это — для автомобиля, — бабушка протянула неотесанный кусочек камня солнца — янтарь, коротко поиграв матовыми отблесками, лег в открытую ладонь Алены.

— Хорошо.

— Но этого всего недостаточно, — бабушка закурила новую папиросу, долго болтая угасающей спичкой в воздухе. — Яд — наши мысли. И наше окружение тоже яд. Попробуй на время сменить людей, что тебя окружают, сменить обстановку и, что важнее, мысли в голове.

Серьезная бабушка крепко затянулась папиросой — губы припали к крохотной бумажной чаше с любимым ядом, щеки ее чуть впали, а глаза, вернувшие карюю подслеповатую пронзительность, на мгновение закрылись.

— Люди умеют менять все, кроме мыслей в голове. А мысли часто навязаны окружением. В нас есть чистая музыка, но порой даже родные люди не дают ей звучать. Поэтому попробуй сменить все на время. И посмотри, какие изменения будут. Возможно, тогда ты придешь к нужному пониманию вещей.

— Я как-то привыкла к окружению… А что, другие мысли не будут ядом? — логично рассудила Алена.

— Будут, — согласилась бабушка. — В конце мы все умрем от ядов, которые принимали всю жизнь без рецепта врача, всерьез думая, что это лекарства. Просто яд есть медленный, а есть быстрый. Нужно искать медленный.

— Я думаю о хорошем. И общаюсь с хорошими людьми. Разве стоит это менять? Разве в доброте есть яд? — сопротивлялась Алена, цепляясь за привычный уклад жизни даже в самых его мелочах.

— Иной раз и добро яд, а зло может излечить. Жизнь сложнее, Алена.

— Ну… — Алена подвесила в воздухе ноту тягучего сомнения.

— Ты хочешь изменить жизнь, не изменившись сама? — убеждала свойственными Алене простыми формулами баба Тома. — Разве ты пришла сюда услышать, что все хорошо и ты все делаешь правильно?

— Нет, но… У меня довольно однотипное окружение, а к одиночеству я пока не готова.

— С Вовой можешь пошататься. Он, когда не работает, занят крайне увлекательными вещами. Но тебе будет тяжело завоевать его доверие.

— Почему? Я умею находить подход к людям, уж поверьте, — уверенно возразила Алена, скепсис бабушки растворив в блеске убедительного взгляда.

Она восприняла случайно оброненную фразу как вызов, как она часто делала, когда речь заходила о завоевании мужского внимания. Бабушка приподняла седую бровь, озадаченно посмотрев на Алену, — приятная любому глазу настоящая красота, искренняя, извечно молодая и, как ее прямое следствие, излишне самоуверенная.

— Это несколько иной случай. Он никому не доверяет, кроме друзей. Даже мне. И, к сожалению, не умеет прощать. Но сама смотри. Я не настаиваю ни на вашем с ним общении, ни на твоих визитах ко мне. Твоя жизнь — тебе видней, как ее жить. Но окружение и мысли смени точно. Хотя бы на время.

— Хорошо, я подумаю обо всем… — Алена застыла в секундном раздумье. — Может, мне с братом прийти? Ему сможете погадать?

— Брату? Ну давай попробуем. Зови его. Ему-то точно стоит тараканов из головы вытравить. Таро вам разложу.

Прощальная седая улыбка заиграла на лице мастера карточного гадания, всегда припасенного напоследок козырем в рукаве.

— Хорошо. До свидания. Сколько я вам должна?

Алена расстегнула полосатую сумочку и потянулась к купюрам серьезного номинала стройными пальцами.

— Нисколько. Ступай.

Бабушка как будто сняла серьезную маску — улыбка преобразила ее лицо: морщинки разгладились, глаза заблестели крапинками карих искр, седина заиграла пепельными переливами. И только правая рука осталась старой, чуть распухшей и отталкивающе синей.

— Хорошо. До свидания!

Алена, всегда по-деловому стоящая на своем — «сделал услугу — получи плату», решила просто оставить деньги где-то среди прижимистых теней прихожей, когда нанесет визит в следующий раз.

— Пока! — бабушка, преисполненная теплоты и добра, махнула «молодой» рукой.

— Я провожу, — предложил возникший в дверях зала Вова. — Как настоящий белый офицер. А потом застрелюсь из-за неловкой ситуации с твоим падением.

— Пусть проводит, ты пока слаба. Это пройдет через десять минут, — напутствовала бабушка. — Мне можно верить. Вовану — через раз. Вот съешь конфетку, когда окажешься на улице.

На обертке конфеты, протянутой бабой Томой, среди лесной дремучей чащи мчались верхом на огромном волке красавица Аленушка и удалой Царевич.

— Хорошо, — деликатно улыбалась Алена, скромное угощение приняв.

Бабушка ушла в зал, шаркая подошвами домашних тапочек, и включила телевизор, а Алена медлила, остановившись в тускловатой, матовой прихожей, уже защелкнув застежки на туфлях, выглядевших светящимся сокровищем в затхлой пещере постхрущевской эпохи. Алена засмотрелась на мятую футболку, брошенную на пуфике в коридоре.

— А вот и белый кролик, — кивнула она. На черной футболке красовался плейбоевский кроль.

— Нет. Это не твой, — Вова поднял футболку и растянул изображение, как пиратский флаг. — Это просто бабушкина футболка. Нужно найти другого. Хотя хорошо, что ты помнишь об этом. Это самый простой и короткий путь.

Сонная дверь отворилась, ребята вышли из квартиры согласно правилам этикета. Лестничная клетка дышала окном настежь. Молчала перегоревшая лампочка. Откуда-то снизу раздалось гоготание малолетних жителей, облепивших ступени нижних этажей. Подозрительная этика вечерних подъездов.

Палец нажал на круглую кнопку, кабину для перемещений сверху вниз к появлению призвав. Надменная машина взбунтовалась против воли человека — лифт не приехал.

— Пойдем пешочком, тут лифт часто ломается.

Алена, вздохнув, согласилась.

— Бабушка рассказала, что ты интересно проводишь время, — сказала Алена, рассматривая юный росчерк иероглифов на стене.

Она шла впереди по ступеням лестницы вниз, подвесив тонкий намек в воздухе позади себя. Вова подхватил его.

— Очень интересно. Увлекательно и разносторонне. И что, посоветовала со мной тусануть?

Вова шел сзади, посматривая за грациозными движениями стройных голых Алениных ног и покачивающимся в темноте парусом платья.

— Что-то вроде.

— Ну как будет интересный и безопасный случай, я тебя позову.

— А бывают небезопасные? — неподдельно заинтересовалась Алена.

— Ты не поверишь, — со знанием дела утверждал Вова.

— Ладно. Вот мой номер.

Алена протянула Вове глянцевую визитку, шелково приятную наощупь, с золотым переливом фона и номером телефона с семью семерками в конце.

— Вальпургиева, — артистично прочел вслух Вова. — Вот и буква «В». Годная фамилия. Отсюда и Вальпа.

— Ага, — Алена подмигнула, обходя замолчавшую юную компанию, рассевшуюся на прохладных ступенях и по привычке пивные бутылки попрятавшую.

Молодые люди вышли из подъезда. Коты отчаянно дрались под машинами, алкаши во дворе смеялись, матерились и падали, Луна смотрела на все снисходительно, аккуратно сбивая мачты антенн на крышах засыпающих домов. Из окна стоящего неподалеку автомобиля, оккупированного другой юной компанией, доносилась музыка: «В ее снах слезы и свет, ее песня одна строка…»

Вова проводил Алену до ее мерседеса, подчеркнуто плохо припаркованного между тернистыми кустарниками. Над крышей его нависала уютная крона волнительного клена. Бормотали спящие листья. Мелодично напевали цикады. И сердце лета тихо шептало о.

— Зачем тебе все это? — с тонким сомнением в голосе спросил Вова на прощание.

— Хочу разобраться, — многозначно ответила Алена.

В ее словах читалась насыщенная объемными, практически осязаемыми образами безысходная усталость от чего-то.

— С чем?

— Ты же медиум, ты знаешь.

— Женский разум слишком сложен и противоречив даже для медиумов, — Вова пожал плечами.

— Хочу понять, что идет не так и как это исправить. У меня чувство, что жизнь теряет краски, а я слабею. Я не понимаю, что происходит. И с каждым днем все хуже и хуже. Врачи ничего не находят, а меня как будто что-то медленно душит и убивает, иссушает меня, высасывает из меня жизнь.

Красивый голос Алены наполнился обидной, мучительной безысходностью.

— Понял. Но будь осторожна с бабушкиными подковерными играми, она, как и все женщины, коварна.

— Приму к сведению, — искристо усмехнулась заочному комплименту Алена, извлекла конфету из упаковки и закинула ее тающую половину меж белоснежных зубов.

— А самое главное, знай меру. Копаясь в себе, можно выкопать яму, из которой потом не сможешь выбраться. Пока.

— Благодарю за инструктаж. Пока-пока, — прожевав сласть, произнесла Алена.

Она села в мерседес с тремя семерками в номере, по-братски обнятых буквами «ЕКХ», и умчалась в ночь.