Беседы с Жоржем

Дмитрий Королёв

Гомункулусы, которых делает Жорж, ведут свою жизнь настолько самостоятельно, что ему даже некоторое время приходится побыть без головы. Это несколько мешает ведению философских бесед, но человека, сразившего когда-то самого настоящего самодельного Змея Горыныча, из равновесия вывести трудно.

О ТРАНСМУТАЦИЯХ

Большой аквариум, наполненный полупрозрачной жидкостью, совсем не радует глаз. И дно не засыпано грунтом, и водоросли отсутствуют, и вместо рыбок — а габариты вполне позволяют держать пару сомов — плавает Жорж, досадным отсутствием тела напоминая головастика.

— Этим-то наука и отличается от алхимии, — Чучельник совершает сложные манипуляции вокруг аквариума, и водянистая субстанция постепенно эволюционирует, — наука приносит пользу. Конечно, мы не берём в расчёт частную выгоду алхимиков, получавших при помощи своего искусства самое настоящее золото — из кошельков доверчивых клиентов.

Жидкость концентрируется вдоль изогнутой линии воображаемого хребта застывшего г-на Павленко, сгущается и чернеет. Пока предмет не имеет имени, его можно исследовать, беспристрастно погружаясь вглубь его структуры, никак не сковывая восприятие. Но как только возникает название, картина разом упрощается, и суть предмета сводится к понятию, привязанному к слову, даже если связь поверхностна и условна. Стоит произнести несколько фраз, и в мыслях оживает ассоциативная цепочка, и наблюдение встраивается в непротиворечивую картину мира… Раньше я считал, что аквариум просто давно заброшен и вместо спокойствия плавающих рыбок насыщает лабораторию уютом старого милого хлама. Это было вполне свойственно хозяину дома — такой здешнюю обстановку я помню с самого начала, с первых дней нашего знакомства.

Ранним утром, в автобусе, подвозившем пассажиров к трапу самолёта, горел электрический свет, за пределами салона было сыро и пасмурно. Оставив за спиной ворох дел, преодолевая дремоту, я глядел сквозь серую поверхность окна, и в голове вертелись не самые весёлые образы:

Скучно, беспросветно, безоглядно.

Точка — не конец и не начало,

Холод — не отсутствие тепла.

Мы двигались в тягостной мгле, или, точнее, так мне представлялось изнутри автобуса при взгляде сквозь запотевшее стекло. Мы ехали, но ничто вокруг не говорило о движении, лишь монотонный гул мотора убеждал: ничто не стоит на месте. Редкие слова, пролетающие между попутчиками, только подчёркивали тишину невидимого мира. Но, всё же, то ли благодаря настойчивости водителя, то ли утомлённый моими полусонными впечатлениями, сумрак начал рассеваться, и за стеклом показались ступени, ведущие к самолёту. Впрочем, с г-ном Павленко я встретился немного погодя.

Тутта заворожено смотрит в затылок Чучельника, движениями рук напоминающего пианиста. Он будто чувствует увлечённый взгляд и продолжает говорить:

— Нигредо²⁷. Как можно было сотворить целую систему систем, основанную на пустоте? Ведь всё, что происходит из пустоты, в конце концов в неё же и низвергается, складывается, будто карточный домик. Камень, брошенный к облакам, падает вниз; слова, обращённые к солнцу, уносит ветер; всё, чем жила планета эпохой раньше, ныне покоится под землёй. И в своей попытке оторваться от поверхности, отделить себя от неё, мы плавим не руду, мы плавим собственный мир, чтобы в результате получить — нет, не жалкий металл, но свою сущность, квинтэссенцию себя.

«Где же это я слышал, — рассуждаю я вслед за словами Чучельника, — что в результате мы из человеков получаем гумус?..» Тот делает паузу в лекции, но не в процессе формирования тела г-на Павленко — для успеха операции требуются и опытные руки, и ясный ум.

А самолёт, давно оторвавшись от земли и приподнявшись, отбрасывая размытую тень на квадраты полей, потом задрал нос и вонзился в облака.

На моих коленях была раскрыта «Prima materia»²⁸, средство от скуки и заодно случайное пособие по неспешному изучению латыни, старинная книга безымянного автора о практическом способе получения золота. Сосед, смотревший в иллюминатор и долго не обращавший на нас никакого внимания, всё же отвернулся от побелевшего стекла и уронил рассеянный взгляд на изъеденные временем листы. А потом, оживившись, заметил и меня. Представившись, он отрекомендовался букинистом.

— О, это, несомненно, интересная книга, не хуже творений Фламеля²⁹.

Мы долго обсуждали предмет алхимии, причём попутчик уверял, что ни в одном источнике не содержится внятного изложения любого из её аспектов, по очень простой причине — искусство описать нельзя. Передача ощущений нуждается в традиции: она возможна, что называется, только из рук в руки, от учителя к ученику.

— Впрочем, у меня обширная библиотека, и вполне возможно, что вы найдёте там кое-что по душе. Если вы увлекаетесь содержательной стороной вопроса, могу предоставить в ваше распоряжение свою лабораторию — мне приятно ваше общество.

Я принял к сведению его приглашение. Отвлёкшись от недавнего опустошения, мысли мои наполнились туманом, будто сочащимся сквозь толщу иллюминатора. Стюарды развозили обеды. Сосед после некоторой паузы перешёл к философским вопросам, проявляя тем самым способность тонко различать настроение собеседника.

— Известно, что главным предметом поиска у алхимиков был вовсе не способ превращения простых металлов в золото. Ведь заказчики исследований, как правило, были небедными людьми. Секрет вечной молодости, то, что и возвращает смысл жизни, и вновь отнимает его, этот секрет интересовал могущественных правителей, вельмож и философов. Но, предположим, найден эликсир молодости — и что вы станете делать?

В трудных вопросах скрывается истина.

Чучельник всё молчит, и я принимаюсь комментировать Тутте высокие материи. Она, привыкнув к обстановке, больше не пугается ни лёгкого дребезга урчащих установок, деловито оживляющих пространство лаборатории, ни игры света внутри них — теперь ей спокойно и интересно. Я вполголоса говорю:

— Маленькая рыбка данио, обитательница тёплых морей и уютных аквариумов, может восстанавливать сердечную мышцу, даже если ей вырезать пятую часть ткани. А ведь то, на что способен этот небольшой, но сложный организм, вполне подвластно и человеку — достаточно только ему помочь, подтолкнуть клеточную память. Ведь любое существо развивается, в некотором смысле, из точки.

Мне хочется добавить, что онтогенез подобен фракталу, что это функция от нуля, — но зачем такие сложности милой собеседнице? В дальней части помещения трудится молчаливый неолитик, белым халатом и шапочкой подчёркивая сияющую чистоту лаборатории. Биокомплекс, самое значительное сооружение, громоздится во всю стену до потолка и уходит глубиной в неизвестность.

Чучельник колдует у проявляющегося переплетения нервов г-на Павленко, потянувшихся от шеи, послушное вещество аквариума ненадолго становится прозрачным, начитает появляться телесные ткани, а затем всё застилает белая пелена.

— Альбедо³⁰. Человек, вынутый из среды обитания, то есть из самого себя, дезориентирован, беспомощен и почти не существует. Однако с ним произошло главное — он оторвался от общей массы, подобно летящему пушечному ядру, он может сказать себе: этим-то мы и отличаемся, вот он, я.

Тутта, склонив голову набок и увлечённо наматывая на пальчик локон каштановых волос, не поворачиваясь, спрашивает у меня шёпотом:

— Так что, это — оживляющая машина?

— Не совсем. Жорж не был убит до конца. Его тело пришло в негодность, но, как видно, мозг вместе с контейнером был вовремя спасён. А теперь восстанавливается скелет, руки-ноги, то есть всё будет хорошо. Аквариум не оживляет, он создаёт человека и продлевает жизнь. Ведь это не просто вода — это жидкий робот. Оператор только следит за основными параметрами процесса, задаёт направление…

— Как интересно! Честное слово, не хватает попкорна, я бы чувствовала себя как в кино.

Я вздохнул и вернулся в мыслях к полёту в облаках.

Сосед с лёгкой иронией во взгляде ожидал ответа, и я принялся рассуждать вслух, захлопнув и отложив книгу, поскольку сэндвич с литературой сочетаются плохо, и если книга спокойно подождёт хоть час, хоть год, то у сэндвича судьба — как у мотылька, его жизнь коротка и проста.

— Для начала, конечно же, выпью без колебаний, этот самый эликсир вечной молодости. Потом устрою ревизию своим занятиям. Стратегии желаний, рассчитанной на десятилетия, явно недостаточно, чтобы заполнить века и уж тем более вечность. Кстати, мы строим планы, имея в виду, что жизни нашей — лет шестьдесят, как и у шимпанзе, которые, надо сказать, никаких планов вообще не строят, а ведь наш организм способен протянуть и 120—130 лет — просто окружающая среда и внутреннее напряжение его съедают гораздо раньше. Все наши начинания соизмеряются с таким понятным и естественным ограничением. Если его убрать, автоматически исчезнет и фундамент современного человеческого общества — люди, спешащие вкусить благ земных, оставить автограф на страницах всемирной истории или хотя бы в домовой книге, продолжить себя в детях и умереть — а это не так уж и мало. Есть, впрочем, аспект, связанный с массовостью вечной молодости. Одно дело, если эликсир доступен всем: тут вопросы перенаселённости, общего уклада жизни принимают планетарный масштаб. Прекращается паркинсоново движение замершего общества, всеобщее бессмертие приводит к общему параличу системы: людей перестаёт объединять нужда продолжения рода, которая подчиняет себе инстинкт размножения. Совсем другое дело, если доступ к эликсиру получает ограниченная группа лиц. Их заставляет сбиться в коллектив совместная необходимость защищаться от остального населения. — Я чуть помолчал. Слушатель едва заметно улыбался. — А ещё, пожалуй, возникнет проблема с адаптивностью разговорного языка — вечно-юным аксакалам его придётся изучать постоянно, потому что речь людей переменчива. Без постоянного контакта с обычными людьми долгожитель начнёт проваливаться в лингвистическое прошлое, а уж как он будет плеваться по поводу уродования языка, нечего и говорить. Потом, его может схватить за горло скука; и так, признаться, иногда всё надоедает, лишь ограниченность жизни заставляет держать себя в руках; а в новом масштабе времени даже и не уверен, что так уж легко будет найти занятие, чтобы не было желания отложить его «на потом». Ведь если сегодня суть творчества сводится к стремлению сделать что-нибудь новое да поскорей, при том ещё, что по статистике главное дело своей жизни люди успевают сделать в молодости, то при устранении барьера мы получим вечную проблему с творческими импотентами, у которых, к тому же, исчезнет и главный стимул работы — добиться одобрения современников. На протяжении тысячелетий человечество лучшими своими умами пытается отыскать смысл собственного существования, последовательно помещая себя сначала в центр мироздания, затем рядом с богами, потом дальше, на обочину и, в конце концов, теперь вовсе отказывает себе в такой непозволительной роскоши, как наличие цели, смысла и необходимости. Боюсь, и наш опустошённый жилец — не жилец через одно-другое столетие вынужден будет искать если не смерти, то уж таких развлечений, что станет опасным для окружающих…

Сосед широко улыбнулся и, поднимая стаканчик, наполненный кофе со сливками, поторопился меня перебить:

— О, как я погляжу, вы любитель теоретизировать. Но есть сложности и практического плана. Прежде всего — это ограничение материального носителя информации: наша память, личность, содержится в ограниченном объеме органического вещества и поэтому имеет предел насыщения.

— Но погодите, всему свой черёд, любая задача может быть решённой, вопрос только в терминологии… Что считать решением? Никто не мешает изменить способ накопления информации — пускай мозг превращается хоть в информационную чёрную дыру с обратной связью. А чтобы не утомлять публику, долгожитель может отправиться в дальний путь, к далёким звёздам…

— Смело, смело. Однако на Земле ещё столько дел! Хватит на многие и многие тысячи лет.

Самолёт набрал высоту и теперь летел над облаками, сливающимися в подобие океанской пены в духе Соляриса. Небо без границ. И солнечный свет, играя клубящимися вершинами, неожиданно яркий, с жаром пронзал иллюминатор и резал глаза.

— Рубедо³¹! — громко говорит Чучельник, встаёт и чуть отступает. — Слабонервных просим отвернуться.

Аквариум сверкает ослепительной желтизной, раздаётся гул. Неожиданно сухой, через борт переступает г-н Павленко и, надевая поданный халат, смотрит в глаза Чучельнику. Во взгляде чувствуется неподъёмная тяжесть. Тутта, сбросив оцепенение, мило хлопает в ладоши, а я поднимаюсь и с протянутой рукой говорю:

— С возвращением.

Жорж, помедлив, улыбается, жмёт руку, хмурится, глядит по сторонам, находит настенные часы и, насколько раз сглотнув, произносит:

— Так. Все отношения выясним позже. Идёмте к инкубатору.

Вслед за хозяином лаборатории мы направляемся в сторону биокомплекса (так я привык его называть). Будучи на полпути, слышим щелчок, наблюдаем, как уезжает вверх огромная лицевая панель — и появляется целая армия человеческих существ, насколько видно, вполне готовых к действию. Жорж, потирая руки, пошатываясь и охватывая взглядом открывшуюся перспективу, бормочет:

— Ну, вот теперь-то мы повоюем…

Примечания

27

Nigredo (лат.) — чернота, в алхимической традиции первая стадия превращения, начальное состояние.

28

Первичная материя (лат.). По Аристотелю, основа всеобщего материального мира; наряду с четырьмя сущностями — огнём, водой, воздухом и землёй, её должна была составлять quinta essentia — квинтэссенция — камень, часто называемый камнем мудрости.

29

Никола Фламель (1330 — 1417) — автор «Книги иероглифических фигур», где он уверял, что смог превратить большое количество ртути в золото.

30

Albedo (лат.) — осветление, вторая стадия превращения, трансмутации первичной материи, «рассвет», «серебро», «лунное состояние, которое еще должно быть поднято до солнечного состояния» материи.

31

Rubedo (лат.) — краснота, третья и последняя стадия превращения, означающая конечное состояние первичной материи, «восход», материю в состоянии «крайней интенсивности огня».