Беседы с Жоржем

Дмитрий Королёв

Гомункулусы, которых делает Жорж, ведут свою жизнь настолько самостоятельно, что ему даже некоторое время приходится побыть без головы. Это несколько мешает ведению философских бесед, но человека, сразившего когда-то самого настоящего самодельного Змея Горыныча, из равновесия вывести трудно.

Оглавление

OKTOBERFEST

Меня удивило его приглашение на этот странный праздник. Не потому, что я не любитель шумной толпы, и не потому, что она обыкновенно состоит из одиноких людей. И даже не в том вопрос, что после сборища люди становятся ещё более одинокими, а в следующий раз толпа — ещё многочисленней.

Просто с Жоржем обычно дела мы обсуждаем в офисе, на философские темы беседуем в каком-нибудь уютном ресторанчике, и для экспериментов лучшего места, чем его лаборатория, попросту нет. А больше вроде бы и говорить не о чем. Разве что о людях… Но Жоржа если и интересует человек, то скорее как объект научного исследования. Или как предмет интерьера в виде недавно появившегося черепа на его рабочем столе.

Словом, недоумение — оно отражалось в глазах прохожих — было написано на моём лице, пока я подходил к воротам стадиона, эклектично сочетающего в себе спортивный аскетизм и бюргерский дух пивного торжества.

Увидев Жоржа, я не преминул поделиться с ним последним наблюдением. Он, уже будучи подшофе, слегка улыбнулся. Пасмурная ли погода, алкогольные ли пары создавали ту атмосферу, в которой люди тянутся друг к другу подобно кораблям на глади воды, так или иначе образовывались группы собеседников, и около Жоржа собрался небольшой коллектив. Впрочем, наличие компании я заметил не сразу — пока я говорил, окружающие потягивали пиво.

— Видите ли, коллега, — сказал он, — это уникальная возможность. Помните наш разговор о принципе Парето? Именно его действие я и хотел здесь прояснить.

— Ну, как же, конечно, — ответил я, — восемьдесят процентов всех усилий тратятся зря, и только в оставшихся двадцати можно рассчитывать на успех.

Да, это весьма интересный феномен. Двадцать процентов жителей земли есть так называемый «золотой миллиард» — те, кто живёт на порядок лучше других. Восемьдесят процентов идей обречены на провал. Такова суровая статистика. Мы с Жоржем недавно спорили, является ли этот принцип универсальным, то есть распространённым если не на весь универсум, то хотя бы на человеческий космос. Сошлись на том, что он относится только к людям, но вот до экспериментов дело не дошло.

— Так вот, мне представляется удобным именно в такой обширной среде провести исследование на предмет действия принципа Парето. Возьмём, к примеру, пиво. — Мы в действительности взяли пиво, «Баварское светлое»; причём только тут я заметил согласованное движение группы окружающих. — Известно, что его производят во многих странах, по совершенно разным рецептурам, под всевозможными названиями. Не взирая на то, что в абсолютном соотношении достоинства продукта брожения зерновых не идут ни в какое сравнение с великолепием напитков из виноградной лозы, вбирающей пьянящие лучи солнца, культура потребления пива регулярно и успешно находит неофитов — вижу, вы догадались — в двадцати процентах случаев.

Мне показалось это утверждение несколько спорным, однако я ждал продолжения. Жорж осушил бокал залпом, что я, вообще-то, считаю несколько неэстетичным — впрочем, эстетом Жоржа назвать можно было в последнюю очередь. Идя на поводу у природы, которая не терпит пустоты пивных бокалов, мы, как могли, сократили время, пока Жорж вглядывался в стеклянное дно, и затем повторили визит к одной из палаток с пивом — только на этот раз моя душа возжелала Warsteiner, и все поддержали. Я упомянул об особенностях доставки баварского пива в нашу страну, о том, как пьют его там, с горячими сосисками, и почему у нас этот обычай никогда не приживётся.

Жорж продолжал:

— Закон Парето применим ко всему человеческому. Оцените, например, принцип действия телевидения.

Я немного растерялся:

— Что же тут особенного? Вещание производится с передающих станций, ретранслируется при помощи спутников или телевышек, сигнал улавливается антеннами телевизоров или подходит к ним по кабельной сети…

— Да нет, речь не об этом. Я говорю о подаче материалов. Как отличить основную составляющую телеэфира от второстепенной?

— А, ну, вроде бы логично выяснить, чего показывают больше. Это и будет главным.

— Ха! Как бы не так! Наоборот: думаете, принцип Парето известен лишь нам двоим?.. То-то. Смею вас уверить, главная составляющая телевидения — реклама. Ведь именно она занимает 20% эфира.

Я был не вполне согласен с этим силлогизмом, но идея мне понравилась, и я не стал возражать. Между тем разговор под воздействием и согревающего холодного напитка, и дальнейшей логики событий — о, вот оно, возвратное действие подобных рассуждений — стал перетекать в культурологическое русло.

— Положение нашей культуры уникально. — Жорж, изрядно захмелев, становился отличным оратором. — Именно обособленное место позволяет ей успешно конкурировать с мировым безличием.

Жорж говорил и говорил, и после третьего бокала я начал терять нить его рассуждений. В самом деле, когда человек наполняется пивом более чем на 80%, он не может рассчитывать на ясную память. Помню, было прохладно, и стал надвигаться вечер. Зажглись фонари, или мне показалось, но пространство вокруг сузилось до нашего коллектива. Оратора волновали то вопросы столкновения цивилизаций в смысле Хантингтона, то развитие социальных отношений — тут он порывался двинуться в народ, чтобы немедленно всё проверить, — и всякий раз он виртуозно оперировал цифрами, получая искомую пропорцию Парето и примеряя результат к нашей забытой богом стране.

Я почему-то вспомнил о багаже, который мы все несём за плечами. Это и детство, которое сливается в один день, но проходит дольше многих эпох человечества, это и знания, полученные в учебных заведениях, благодаря или вопреки последним, и опыт, приобретаемый в виде набитых шишек — то, что так нужно для встречи с неизвестным во всеоружии. Всё это имеет цену. Очень простое правило. Наш коэффициент полезного действия.

Мне стало грустно, я вспомнил вересковые поля, и сказал об этом Жоржу. Он вдруг остановился, глотнул пива, задумался, совершая, видимо, бесполезные 80 процентов работы мозга. Взгляд его затуманился, и, чётко выговаривая каждый звук, он запел:

From the bonny bells of heather

They brewed a drink long-syne,

Was sweeter far then honey,

Was stronger far than wine.3

Неожиданная, прекрасная мелодия разливалась подобно тягучему мёду, затягивая в себя слушателей, обволакивая и растворяя в себе.

They brewed it and they drank it,

And lay in blessed swound

For days and days together

In their dwellings underground.

Я почти поддался волшебному ритму и начал тихонько подпевать; Жорж был великолепен — тем более что полное отсутствие слуха ему заменяли изнурительные тренировки и строгий математический расчёт.

— Бедная, бедная моя страна. — Допев, говорил певец во стане патриотов. — Вот и ты стала той необходимой площадью для сброса бессмысленности, обеспечивающей чужое существование. В твоё сердце воткнули Макдональдс, в твоих венах течёт Kultenberg pils.

Я вмешался с неожиданной мыслью:

— Коллега, вот что я подумал: ведь если так обстоит дело, то и наше государство должно работать по сходному принципу: 20% граждан, грубо говоря, работают, а 80%, извините за выражение, идут в бессмысленный расход?

— При условии, если население страны воспринимать как единое целое. И тут перед нами встаёт дилемма: либо мы сознаёмся, что это не так, либо рассматриваем людей как функциональный элемент государственной машины. В первом случае мы осознаём, что большинство населения к государству практически не имеет касательства, во втором — признаём, большинство всё равно исполняет лишь только стабилизирующую роль балласта. Это то, к чему я и веду. Вспомните, многие ли из ваших знакомых заняты реальным делом? Делом, которое, так сказать, имеет прямой, не запятнанный оправданиями смысл? Нам подбрасывают занятия, которые относятся к обратной стороне фортуны. На нашей земле, отягощённой чуждым влиянием, очень мало дельных дел, очень мало дельных людей. Можете мне поверить, этот вопрос я исследовал глубоко.

У Жоржа глаза прояснились — так бывает, когда сознание начинает меркнуть.

— Да вы посмотрите вокруг! — Внезапно он повысил голос. — Кто нас окружает, мы ведь это хотели выяснить! Вот вы, юноша, кем работаете? — он обратился к молчаливым людям из нашего окружения. Те спокойно держали в руках бокалы. И не отвечали ничего. Пауза стала томительной.

Жорж снова глянул на меня:

— Коллега, сдаётся, наша бедная Шотландия наводнена неадекватными людьми. — Он было схватился за пустоту на месте отсутствующей шпаги, затем сказал мне едва слышным шёпотом: — у вас есть оружие?

— Жорж, но ведь мы не… — начал я, взяв его за руку. Но припомнил, что сладко и легко говорить суровую правду о чужой стране, даже если правда — о твоей. В голове, как тогда показалось, пронеслись мысли-открытия: так вот каким феноменом объясняется и языковая политика, неосознанно сводящая более эффективное средство общения к 20% распространения, и о самопроизвольной сегрегации. О том, что серая масса необходима для существования людей, пробивающих путь эволюции, и что именно эволюция приводит к такой структуре, оптимальной для вида. Чуть помявшись, я предложил: — Господа, а не выпить ли нам ещё по одной, во славу Шотландии?

И настал час коллектива.

У одного из них заработала рация, он обменялся с ней невнятными словами, затем уверенно бросил другому:

— Пелюхович, кажется, господам интеллигентам пора на выход.

Огни фонарей полыхали ярче солнца. Жорж посмотрел под ноги и сказал:

— Опыт удался.

Примечания

3

Из вереска напиток

Забыт давным-давно. А был он слаще мёда

Пьянее, чем вино. — Начальные строки «Heather ale», Robert Louis Stevenson, пер. С. Я. Маршака.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я