Пять шагов навстречу

Джули Дейс, 2020

Любовь – последнее, что они желают и первое, чего не хотят. Это простое слово соткано из боли, предательства и лжи. Избегать влюблённости – их жизненное кредо. Хорошая репутация, планы на будущее – это всё не про него. Мэйсон Картер – тот, от кого окружающие бросаются в бегство. Он не даёт слабину и уворачивается от стрел Купидона. Возможно, за внешностью бездушного хулигана скрывается гораздо больше? Находка для создания семьи, вера в хорошее – это всё не про неё. Трикси Лейтон – девушка с реальным взглядом на мир. Она не ждёт чуда и не верит словам. Она способна постоять за себя независимо статусу оппонента. Возможно, за силой и гордостью скрывается тонкая ранимая душа? Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Мэйсон

— Как проходят воспитательные меры? — спрашивает отец, перемешавшая салат и, пользуясь минутой, которую мама проводит наверху.

— Я уже скидывал фотки. Чтоб ты знал, они приходят каждый день.

— Не надоело?

— Три из пяти, па.

Посмотрев на меня через плечо, он начинает смеяться.

— Хреново.

— Хреново?

— Ага, я бы уже давно нашёл вторую пятёрку.

— Я не хочу слышать это от тебя. И особенно это не захочет слушать мама.

— Я не держал обет целомудрия до твоей мамы.

— Но начал с ней?

— Если ты думаешь, что твоя мама устраивала мне бойкот, то заблуждаешься. Показать её фотографии с университета?

— Я знаю, что такое фотоальбом и вижу рамки.

— Да она охренительная в любом возрасте.

— Не спорю, — киваю я. — И она, конечно, тебя динамила.

— По страшному, — выдыхает отец. — Было хреново видеть её с кем-то.

— Она была в отношениях с кем-то?

Его брови встречаются на переносице.

— Нет.

— И кого ты тогда имеешь в виду?

— Дина, к примеру.

— Он же гей, они могут вместе выбирать лифчик и стринги.

— Этот засранец держал информацию про ориентацию в тайне вплоть до получения диплома.

Я начинаю посмеиваться.

— И что ты делал?

Отец пожимает плечами и, найдя упор в столешнице, скрещивает руки под грудью.

— Колотил грушу.

— И всё?

— Я улетал на год.

— И вы расставались на это время?

— Фактически — да, но я так не считаю. Она всё равно спустя несколько месяцев переехала ко мне.

— Ты уговорил её?

— Пытался, но потом она просто упала с неба с чемоданами. Было хреново, когда её не было рядом. День сурка. Ненавижу то время, но я бы повторил ещё раз. Всё бы отдал за это.

— Всё?

— Если имеешь в виду вас, то нет. В любом случае, вы бы всё равно родились.

Слышу звонкий смех мамы, которая приближается, спускаясь по лестнице, и тут же появляется в проёме, с мобильником у уха. Не удивлюсь, если проскакала по лестнице, словно маленькая девчонка.

–…ладно, я позвоню, — она уведомляет собеседника и отодвигает телефон, не понимая наше пристальное внимание. — Что?

— Ничего, — улыбается отец.

Я решаюсь удалиться в некогда бывшую комнату, чтобы забрать необходимые вещи, но останавливаюсь в проёме, чтобы понаблюдать за ними.

Взяв нож, мама начинает крошить остатки овощей, а отец притягивает её ближе за талию и наблюдает за работой ножа.

Они о чём-то тихо разговаривают, и из-за шума за окном, не слышу тему разговора, но судя по улыбкам — она приятная.

Мама обращает взгляд к отцу, но не могу разглядеть эмоции на лице, а довольствуюсь малой частью. Склоняясь ниже, он что-то шепчет ей, за что получает слабый удар по руке и хихиканье, после чего, отодвигает разделочную доску в сторону и притягивает её в объятия, оставляя несколько поцелуев у виска. В эти секунды сердце радостно и в то же время болезненно сжимается. Я счастлив за них, но, таким образом, хороню самого себя.

Ещё несколько секунд слежу за родителями, после чего скрываюсь за поворотом.

В комнате нахожу излюбленные бинты и шорты, в которых планирую позаниматься чуть позже. Закидываю всё в сумку и не тороплюсь спускаться вниз, боясь увидеть ту же картину. Глупая затея, но начинаю уборку. Обычно к подобным занятиям прибегал по нужде или после выговоров мамы. Комичность в том, что собственную квартиру держу в чистоте, хотя в одиночестве трудно вырастить горы мусора.

Спустя полчаса, всё на своих местах. Отодвигаю шкаф и обнаруживаю старую футболку, которую не успела съесть моль. Поднимаю парочку карандашей и одежду, которая утрамбуется в мусорное ведро, но застываю над мелким квадратом, который лежит изнаночной стороной ко мне и лицевой к полу. Я знаю, что там, потому что когда-то не мог найти его.

Всё же поднимаю снимок.

Карие глаза насмехаются, а фальшивая улыбка Эмили выглядит настолько естественно, что я удивляюсь собственной дурости и наивности. Идеально ровные каштановые волосы ниспадают на одну сторону её лица, а со второй поддерживаются при помощи заколки. Я до сих пор помню то белое платье, под которым пряталась фигура, которую она трудолюбиво оттачивала год. Она получила желаемое с моей помощью. Я был тем, кто занимался с ней и составлял тренировки и питание. В дополнение к выразительной внешности, получила кусочек пирога в виде популярности. Насколько всё было лживо — не сможет дать точное определение ни одна шкала или детектор лжи. Отчасти, моя вина. Я был в эпицентре бедствия постороннего интереса и взглядов. Ей отбило мозги и та Эмили, которую полюбил всем сердцем, стала той, кого возненавидел каждой клеточкой души.

Рву на мелкие куски фотографию, как когда-то сделали с моим сердцем, но не получаю и капли освобождения от оков, которые давно волокут на дно.

— Что это было? — раздаётся за спиной голос отца.

Молниеносно накрываю крышку собственного гроба и поворачиваюсь к нему.

— Школьная хрень.

— Ужин готов.

Отец идёт в их спальню под предлогом забрать телефон, а я спускаюсь вниз.

Эйден вовсю болтает с мамой, рассказывая ей всё на свете. Не знаю, хорошо это или плохо, ведь он слишком сильно привязан именно к ней. Хотя, я тоже далеко не ушёл, потому что в двадцать два привязан к отцу, как мальчишка.

Мэди и Ди сегодня отсутствуют, но и я был неожиданностью. В последнее время трудно переношу одиночество. Стены квартиры как грозовые тучи сдвигаются над головой. Живу, как чертова Ханна Монтана двумя жизнями, где в одной — всё тот же открытый и весёлый Мэйс, а в другой закрытый и удерживающий всё внутри.

— Как дела с учебой? — интересуется мама, смотря на меня с той же любимой мною улыбкой. И серые тучи моментально расползаются, а солнечные лучи освещают сознание. Она — мой свет.

— Отлично, — киваю, конечно, не взяв во внимание пару прошедших инцидентов. — Как дела на работе?

— Прекрасно, если не учитывать квартальных отчетов.

— Зато у тебя нет докладов.

— Да, действительно, вместо неё у меня несколько папок для заполнения.

— Компания живет в прошлом веке?

— Информацию нужно хранить на нескольких носителях, один из них бумажный.

— Как это предусмотрительно, — дразню её. Перевожу внимание к младшему брату, и выгибаю бровь: — Как сам, засранец?

— Судя по последним новостям, намного лучше тебя, — язвит Эйден, стрельнув ореховыми глазами.

— Последним новостям? — переспрашивает мама, в упор смотря на меня, в эту самую секунду, отец занимает стул рядом.

— Были небольшие недопонимания.

— Где?

— Уже всё в порядке, мам, — широко улыбаюсь, мысленно гоняя мелкого по заднему двору его же собственной клюшкой.

Слова не приносят утешение, как того хотелось. Последнее, чего желаю — расстраивать маму. Не знаю, как Эйден просёк, но парень хренова прорицательница.

Мой взгляд говорит брату: «Заткнись», но он лишь улыбается в ответ.

Я хочу придушить его. Серьёзно. Засранец чист, но что-нибудь найду.

— Мэйсон Картер, — мамин тон сквозит предупреждением, и я не в силах лгать. Плохо. Очень плохо.

— Я пару раз оступился, сейчас всё в порядке.

Она сверлит взглядом отца.

— Если это твоих рук дело, то, Картер, клянусь Богом, я закапаю вас всех на заднем дворе.

— А я при чём? — стонет Эйден.

— Тебя оставлю в живых, всё начнётся с отца и завершится старшим братом.

— А какая у меня будет эпитафия? — подшучиваю я.

— Во всём виноват отец.

— А у меня? — папа лучезарно улыбается.

— Попрошу придумать Алекс.

— Предлагаю помолиться и поужинать, — говорю я, на что мама щурится и закатывает глаза.

— Спасибо, Иисус, что у меня потрясающая жена, у детей — мама, а у желудка — ужин, — произносит отец, сложив руки в молитвенном жесте и закрыв глаза. — Аминь.

— Аминь, — стараюсь содержать смех, поддерживаю его исповедь.

Мама ещё несколько секунд наблюдает за нами, но сдаётся, приступая за еду. Я, в свою очередь, пинаю Эйдена под столом и без слов уведомляю, что ему конец.

Собственно, так и выходит.

Покидаю кухню следом за ним и за первым поворотом даю подзатыльник.

— Я придушу тебя.

— Удачи! — равнодушно бросает он и с воодушевлением сматывается наверх.

Не в моём интересе позволить ему убраться чистеньким, поэтому устремлённо несусь за братом и заключаю в плен голову в локтевом сгибе, начав кулаком магнитить копну каштановых волос.

— Будешь балаболить — будем прощаться, — усмехаюсь я.

— Будешь косячить — будешь получать от мамы, — он ловко выкручивается из моей хватки.

— Мне двадцать два, мелкий, мама не выпорет меня, а вот тебя — да.

— За мной нет грешков.

— Да? А что это тогда за кучка недоумков, с которыми ты тусуешься после школы?

— Это мои друзья, придурок.

Эйден резко ставит подножку и подхватывает мою ногу, поднимая её вверх, из-за чего мы оба громко смеёмся и валимся на пол.

Он отстраняется, но этикетке на толстовке успеваю прочитать свои инициалы.

— Это моя одежда! — я ловлю его и выворачиваю руку за спину, но Эйден снова вырывается и успевает зарядить в бедро.

— Этот дом теперь моя территория, — самодовольно заявляет он. — Это была твоя толстовка.

— Скажи об этом отцу.

Ещё один резкий поворот, и снизу теперь я. Хватаю лодыжку и сбрасываю с себя тушу, отпихнув в сторону.

— Какого хрена ты рылся в моей комнате?

— Это уже не твоя комната, — блеск его глаз отражает внутреннее веселье.

— Это всё ещё моя комната, мама будет только рада, если вернусь назад.

— Ма-а-ам?! — громко растягивает Эйден.

— Что? — её звонкий голос разносится с первого этажа.

— Ты будешь рада, если Мэйс свалит из штата?

Я отвешиваю ему подзатыльник.

Мама ничего не отвечает, зато слышу приглушённый смех отца, чему улыбаюсь подобно идиоту. Она наверняка попросила нас заткнуться и пожить в мире и гармонии хотя бы пять минут. До девятнадцати лет тишина не решалась заглянуть к нам, отчасти, благодаря мне, и сейчас снова с визгом несётся в закат, когда отец, я и Эйден снова собираемся в одном доме. Это подобно кратеру вулкана, который готов рвануть в любую секунду.

Слегка пихаю брата в плечо, и он тут же делает это в ответ. Я пользуюсь удобным случаем и его рассеянностью, неожиданно образую кольцо на шее, и снова зажимаю голову между бедром и локтем, намагничивая волосы.

— Ещё раз, и побрею тебя налысо ночью. Мама не должна знать, у неё своих проблем достаточно. Я не маленький пацан, чтобы она переживала за меня.

— Она должна знать, — брыкается он.

— Она не должна знать.

— С какого хрена?

— С такого хрена. Я предупредил.

— Она может тебе помочь! — Эйден вырывается и выпрямляется. Между нами несколько дюймов разницы в росте, и я пользуюсь ею, смотря на него сверху вниз.

— Чем она может помочь? Лишними переживаниями и нервотрёпкой?

— Советом, придурок.

— Не лезть не в своё дело и быть более сдержанным?

— Не только это, хотя тебе бы не помешало. Она несколько лет это толкует.

— Не думай, что ты умней меня.

— Я не думаю. Я знаю.

— Ты такой наивный.

— Ты такой тупой.

Эйден хочет пройти в свою комнату, но ставлю подножку, из-за чего он балансирует в воздухе.

— Я придушу тебя, если мама хоть что-то узнает о том, чего знать не должна. Ты думаешь только о себе.

— Я не думаю только о себе, — недовольно ворчит он.

— Ты хочешь, чтобы она знала для поучений меня и не говорила что-то тебе, а я хочу, чтобы она не знала, но для того, чтобы спокойно жила и не переживала лишний раз. Это ты эгоист, а не я. Я думаю о ней, а ты думаешь о себе.

— Я думаю о тебе!

Я удивляюсь, но скрываю за угрюмостью.

Переживает за меня?

— Мне не нужна помощь, я со всем справляюсь.

Эйден фыркает и открывает дверь, но не торопится заходить.

— Ты стал другим.

С этими словами, между нами вырастает стена.

— Я не изменился, — тихо оспариваю, но понимаю, что он прав. Я действительно стал другим. А он уже исчез за дверью.

Не успеваю опомниться, как отец вручает сумку в руки, на которую изумлённо таращусь. Меня только что выпроводили из дома? Это какая-то шутка?

Растерянно хлопаю глазами.

— Пошли.

— Не понял, — я в замешательстве.

— Ты хотел позаниматься, — напоминает он. — Поехали сейчас.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Уже начало девятого.

Он изгибает бровь и открывает парадную дверь. Ничего удивительно, если закроет её перед моим носом и посмеётся, радуясь тому, что развёл малышню.

— И что?

— Ничего, — обескураженно соглашаюсь я.

Я возвращаюсь в дом и застаю маму в гостиной с бумагами в руках и на журнальном столике.

— Пока, мам.

Быстро целую её щёку и плетусь на выход.

— Приедешь завтра? — доносится от неё, когда сворачиваю в обратном направлении.

Я выглядываю из-за поворота и улыбаюсь.

— А что на ужин?

— Ты используешь меня, подлец, — наигранно оскорбляется она.

— Разве что твои кулинарные навыки, — подмигиваю и получаю улыбку, от чего теплеет на сердце.

В машине воцаряется гробовая тишина. Это не нравится сразу, и я, как маленький мальчик, поджимаю задницу, потому что отец оторвёт башку, если мило побеседовал с Дортоном насчёт второго случая на неделе. Для меня ничего не случилось, но для ректора начало конца света.

Знаю, отец понимает, как никто другой, потому что вижу в нём самого себя. Это видит каждый. И это говорит каждый. Мы полностью идентичны внешне и внутри. Никто из нас не торопится делиться внутренними переживаниями. Он вбил в мою голову, что мужчина — это сила, платина и фундамент. Только благодаря им всё держится. Позволь слабость — сожрут, не оставив косточку. Конечно, глупо отрицать и не брать в расчёт то, что каждый из нас имеет слабости, уязвимые места. Его заключается в маме. И я не ушёл далеко, потому что имел ту же самую: Эмили. Она сделала меня слабее и сильнее одновременно. Я благодарю опыт. Получил её — ослабил себя, позволил другому уничтожить себя. Этого больше не повторится. Любовь синоним боли. Кажется, эти слова не существуют друг без друга, как день и ночь, как жизнь и смерть, как добро и зло. Ты выбираешь, размывать ли границы и ступать на ту же тропинку, но знаешь: как первый раз уже не получится. То доверие бесследно исчезло, и вряд ли другой человек способен залечить раны. Всегда будешь оглядываться назад и помнить былой опыт.

Тропинки ведут вглубь центрального парка. Предлагают отцу сделать выбор и направляюсь следом за ним.

— Покажи сумку на наличие сапёрной лопатки, — говорю я, шагая по безлюдному пути.

На губах отца появляется тень улыбки.

— За что-то переживаешь?

— Да. Не лечь под одним из деревьев раз и навсегда.

— Если бы хотел, с нами сейчас могла идти твоя мама. Морально она сильнее меня.

— Какой ты плюшевый медвежонок. Так благородно повесить на неё грязные делишки.

Отец бросает сумку на пустой поляне, окружённую тусклым светом фонарных столбов и возвышающихся вблизи зданий. Но что ещё более странное — он не торопится обнародовать наполнение. Следом бросаю свою и расставляю кулаки по бокам.

— И?

— Это был повод уйти, — заявляет он.

— Прикольно, — иронизирую в ответ.

Сунув руку в карман джинс, он что-то достаёт, а я понимаю, что потерял бдительность.

Он в джинсовых шортах. Отец никогда не ходит в них на тренировку. Я знаю его всю жизнь и никогда не видел данный выбор для тренировки.

Он протягивает руку, и я замечаю небольшой пакетик в кулаке. Забираю и внутри откуда не возьмись, образуется снежная лавина, готовая поглотить и убить. Та самая фотография, которую разорвал в комнате, но совершенно не подумал убрать, снова в моих руках в виде мелких обрывков.

Поднимаю глаза и не могу начать дышать. Кажется, несколько секунд молчания растягиваются в часы.

— Объяснишь?

— Что? — голос настолько сиплый, что в глазах отца сразу образуется полное понимание.

— Вы не просто так разошлись.

Впервые в жизни, жжёт глаза. Желудок сжимается. Я отчетливо чувствую, как сердце перестаёт биться.

Ничего не остаётся.

Я согласно киваю.

— Не просто.

В его взгляде появляется печаль.

Положив ладонь на моё плечо, он тянет нас вниз. Я подчиняюсь и вытягиваюсь на мягкой земле.

— Я был не один.

Чувствую стальной взгляд, но отец ничего не говорит, предоставляя возможность выговориться.

— Год, — коротко сообщаю я.

— Два фронта?

— Да.

— Ты знаешь его, так?

— Да.

— И кто он?

Язык прилипает к нёбу. Я не могу рассказывать секреты Мэди, о которых поклялся молчать. Решение всегда за ней. Я не могу сказать о том, что был предан лучшим другом и собственной девушкой. Не могу сказать, что Мэди была предана этими же людьми. Не могу сказать, что он делал с ней и что они делали вместе. Они были нашими друзьями. Лучшими друзьями. Самое страшное — быть преданным, по крайней мере, для меня. После этого остаётся лишь пустота. Её ничем не забить. Выжженное поле, на котором не вырастет трава. Не поможет дождь или удобрения. Всё мертво.

— Друг.

Отец смотрит с пониманием. И я заочно знаю, что он не будет требовать каждой детали, для него достаточно малости. Он не будет давить.

— Что может быть дерьмовее? — я нахожу его взгляд. — Тебе когда-нибудь изменяли?

— Для этого нужно быть в отношениях.

— Серьёзно? До мамы никого?

— Да.

— Охренеть.

— Ей повезло. Она испытала все тонкости моего характера.

— Какие?

— Ревность, собственничество, гнев, обиду, драки.

— Джек пот, — я невесело смеюсь. Она не должна была мириться с его скверным характером, но делала это. И она получила приз.

— Да, я столько дров нарубил, но всё исправил.

Вырываю клочок травы и кручу между пальцами.

— Это я сделал её такой.

— Нет.

— Да.

— Это было в ней, просто в определённый момент всплыло наружу. Не думай, что Лиз была тихой и застенчивой. Она могла дать отпор. Не всегда отвечала на грубость, но могла и это было смешно. Эмили была другой. Они не похожи. Абсолютно. Лизи не пряталась под маской беззащитной серой мышки. Ты должен понять, что в ней уже была заложена начинка. Сидела стервозная сущность.

— И я стал тем, кто помог. Нажал кнопку старт.

— Отчасти, да, но это не твоя вина. На твоём месте мог оказаться любой.

— Я больше не могу доверять. Не хочу.

— Все разные, ты должен разделять людей. Нет плохих и хороших. Есть те, кто тебе подходит, а кто — нет. Кто мыслит в одном направлении с тобой, кто двигается в одном ритме. Тебе нужна равная, а не зажатая библиотекарша. Ты заскучаешь с тихоней.

— Тебе не изменяли. Ты не понимаешь.

Между нами повисает минутное молчание, но отец разрушает тишину.

— Я был тем, с кем изменяют.

Резко вращаю головой и смотрю на него так, как не смотрел никогда.

Я не верю, более того, отказываюсь верить, но парадокс в том, что он не шутит. Это разочаровывает до глубины души.

— Зачем? — осевшим голосом, спрашиваю я.

— Это мои ошибки, за которые поплатился.

— Мама знает?

— Да. Она знает всё. Всё, что делал. Это было дерьмово, потому что узнала, когда была беременна. По несчастливой случайности, в кафе зашли школьные неприятели. Мы никогда не ладили, понимаешь? Это был повод насолить. Я не оправдываю себя. Мне чертовски стыдно, потому что гордился и хвалился псевдо-победой. Я не думал, что будет чувствовать он или она, мне было плевать. Она сама хотела, а я позволил. Озарение снизошло, когда узнала Лизи. Я хотел провалиться сквозь землю. Тогда она посмотрела на меня иначе.

— Она разочаровалась?

— Да. Никогда не захочу видеть это снова. И не видел, это было последний раз. Она всегда была мотивацией быть лучше.

— Ты не поменяешь прошлое.

— Так же, как и ты. Не стремись всё исправить, исход останется прежний. Двигайся дальше. Не зацикливайся на ошибках. Это как в математике: можешь решать пример разными способами и теоремами, но верный ответ всегда один. Никогда не жалей себя. Это оправдание, которое тянет на дно.

— У меня нет мотивации. У тебя была и есть.

— Единственный человек, ради которого должен работать ты — ты. Отпусти и радуйся полученному опыту.

— Дерьмовая перспектива радоваться измене.

— Кто-то может принять за радость.

— Тот, кому насрать.

— Твоя мама научила меня радоваться всему. Если Эмили пошла на этот шаг, то пусть катится. Что ты уяснил для себя?

— Что никому нельзя доверять, себе в том числе.

— Можно, но не всем. Ты можешь сосчитать таких людей на пальцах одной руки.

— В моём случае, на одном пальце.

Сощурив глаза, отец внимательно смотрит на меня.

— Я доверяю только семье.

— Ди?

— Не до конца. Хреново чувствовать себя одиноким. Как будто было всё, но потом отобрали, оставив только воспоминания.

— Это нормальное состояние. Больше пятидесяти процентов людей в мире чувствуют себя одинокими, даже если вокруг них карнавал. Не топчись на месте. За это время можешь поработать над собой, стать улучшенной версией себя.

— Для кого?

Отец кладёт ладонь на моё плечо и слегка сжимает его.

— Для себя. Ты соревнуешься только со старой версией себя. Не живи ради кого-то. Ты должен жить ради себя. Быть лучше ради себя. Если кто-то есть рядом, то хорошо, но, если свободен, то в этом нет ничего ужасного. Ты не одинок. Ты свободен. Это разные понятия. Пользуйся возможностями. Всё в твоих руках. У тебя чертовски охранительное предки, которые не садят в клетку и не дрессируют под свои неосуществлённые в юности мечты. Захотел — сделал.

— Ты только что похвалил себя.

— Да, я всегда говорил, что я — милашка.

— А мама?

— Мама руководит милашкой, только не говори ей. Мужская тайна.

Это заставляет рассмеяться.

— Поверь, она в курсе.

— Она женщина. Я должен быть мягким рядом с ней, где-то отступать и проявлять слабость. Иначе никак. Это не значит, что перестал быть мужиком и сломал стержень. Грубость и жестокость породит ненависть. Она счастлива и улыбается, значит, я тоже. В этом нет ничего зазорного. Если кто-то скажет, что ты каблук, то предложи посмотреть на свою женщину и на твою. Твоя улыбается. Его — нет. Всё работает методом бумеранга. Всё вернётся. И она тоже. Запомни: они все возвращаются так же, как и мы.

— Не думаю, что она вернётся.

— Вернётся. Каждый ушедший вернётся.

Спор — не лучшая затея, особенно, если это касается чужих тайн. Сказал А, придётся сказать Б. У меня нет намерения продолжать диалог и вывалить подноготную Мэди, несмотря на сильное желание. Видит Бог, я желаю, потому что ненависть разделит отец. И не он один. На вопрос, чьи чувства поставлю на первое место свои или другого — я выберу другого. В этом проблема: я ставлю себя на второе место. А должен на первое.

Говорят, что человек, умеющий дружить — получает хороших друзей, но это ложь, потому что я был таким другом, а получил фальшивку. Не знаю, правильно ли говорить то, что отдавался дружбе полностью, но только на мне вина, ведь именно я ждал взаимность. Я отдавал больше, чем получал, но не имею право требовать того же. Хочу ли возвращения? Нет. Категорически нет. Это невозможно, по крайне мере, в моём случае. Я не даю вторые шансы, особенно, когда дело касается предательства. Предавший однажды, предаст дважды. Цени, чёрт возьми, с первого.