Я полюбила бандита…

Дарина Смирнова (2025)

Изо дня в день я кручусь как белка в колесе, чтобы заработать денег на жизненно необходимую операцию для самого близкого и родного человека, пока не случается эта авария. Честно говоря, я в ней и не виновата даже. Только владелец очень крутого и очень дорогого (чтоб его!) внедорожника имеет по этому поводу свое мнение. Как и по поводу того, каким именно образом я должна возместить ему ущерб. Серьезно? Меня вот так вот запросто средь бела дня, невзирая на крики о помощи, заталкивают в чужую машину и куда-то везут?! Внимание! Содержит ненормативную лексику и откровенные сцены!

Глава 3

Марьяна

Мерзавец стаскивает меня со стола и заставляет опуститься перед ним на колени. Сомнений в том, зачем он это сделал, нет ни одного. Он неторопливо расстегивает ремень на брюках, затем ширинку и стаскивает их вниз вместе с нижним бельем. Перед глазами все плывет, но даже через пелену слез я не могу не заметить, насколько у него огромный член. Я не совсем ханжа, несколько раз смотрела фильмы для взрослых, но и представить не могла, что вживую эта часть тела у мужчин может быть настолько большой. Крепкий толстый увитый венами ствол и налитая темно-розовая головка, увенчанная жемчужной капелькой. Мужчина проводит по стволу ладонью, сжимая член в руке, потом еще раз. Я наблюдаю за его действиями, не в силах остановить бегущие по щекам потоки слез. Пожалуй, еще немного и я шлепнусь в обморок. Не знаю, сколько времени это длится. Секунды кажутся вечностью.

— Ротик открой, — хрипло командует мне.

Я сижу, не шевелясь, и сильнее стискиваю зубы.

— Ну же, цыпленок. Будь послушной девочкой. Я ведь могу и передумать.

Горько всхлипываю и приоткрываю рот.

— Умничка. Пошире открой.

Делаю, как он говорит.

— И язычок высунь.

Зажмуриваюсь и вытаскиваю язык. Чувствую мерзкий солоноватый привкус заполнившей рот густой жидкости.

— Глотай.

Закрываю рот и делаю глотательное движение. С трудом удается сдержать рвотный позыв. Кажется, меня сейчас вывернет прямо на его начищенные до блеска черные ботинки.

— Оближи, — командует этот подонок и подносит свой член к моим губам.

Вытаскиваю язык, одним движением слизываю последние капли на кончике, а потом валюсь на пол, ткнувшись лбом в сложенные друг на друга предплечья, и содрогаюсь в рыданиях.

В дверь раздается настойчивый стук.

— Сходи умойся, — почти ласково говорит мне мой мучитель и проводит ладонью по моей спине.

Дважды меня просить не надо, я встаю с пола и почти бегом скрываюсь за дверью санузла. Мне все равно никто здесь не поможет. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня такую. Жалкую и раздавленную. Чувствую себя полным ничтожеством.

В санузле еще одна дверь, за которой, очевидно, стоит унитаз, и большая белоснежная раковина с автоматическим смесителем у стены, выложенной светло-бежевой плиткой. Над раковиной висит внушительных размеров зеркало в массивной резной раме. Смотреть на себя не хочется. Я тщательно полоскаю рот и умываю лицо. Почти удается перестать плакать. За дверью слышны какая-то возня и звон тарелок. Я продолжаю стоять, держась за края раковины руками, и пытаюсь восстановить дыхание.

— Иди поешь, — сухо приказывает подонок, открывая дверь.

Я делаю глубокий вдох и, опустив голову, плетусь обратно в ресторанную комнату. Сажусь на один из диванов, обитых какой-то мягкой бархатистой темно-коричневой тканью и расположенных по обе стороны от стола. Мужчина садится рядом. Я несколько секунд уныло смотрю в стоящую передо мной тарелку, сложив пальцы рук в замок на бедрах, и отворачиваюсь к окну справа от меня.

— Ешь, — снова сухо приказывает мне мерзавец.

— У меня аллергия на рыбу, — отвечаю почти шепотом, продолжая смотреть в окно. Не хочу на него смотреть, но кожей ощущаю, как он молча сверлит меня взглядом.

Вид из окна красивый. Ресторан стоит на возвышенности, поэтому взору открывается живописный пейзаж блестящей алмазными искрами в лучах яркого солнца реки внизу.

— Только на рыбу или еще на что-то? — уточняет мужчина.

— Только на рыбу.

— Вот это тогда ешь.

Он убирает мою тарелку и ставит передо мной другую. Ими тут весь стол заставлен. Вкуса еды я почти не чувствую. С трудом заталкиваю в себя замысловато выложенное на тарелке передо мной какое-то блюдо.

В дверь раздается предупредительный стук, и внутрь входит официантка, одетая так же, как и та, что встречала нас на входе: белая блузка, строгая темно-коричневая юбка и темно-коричневый платок на шее. На подносе у нее в руках стоит высокий стакан из прозрачного стекла, заполненный фруктами, сливками и кусочками бисквита. Официантка ставит его на стол рядом со мной и обращается к молча жующему слева от меня мужчине:

— Что-нибудь еще, Вадим Сергеевич?

— Аптечку принеси.

После того, как девушка приносит белую пластиковую коробочку с красным крестом на крышке и снова уходит, он откидывает крышку, копается в содержимом коробки и вытаскивает оттуда маленький голубой тюбик и пластырь. Выдавливает из тюбика прозрачный гель и вдруг, протянув руку, этим гелем смазывает мне висок…

Посмотреть на себя в зеркало в туалете я так и не решилась. А про то, что меня припечатали головой в машине, и вовсе забыла. Боли я почти не чувствую — все тело мне будто чужое. Я вообще пребываю в какой-то прострации, словно со стороны за всем этим наблюдаю. Но когда он распаковывает пластырь и крепит его на ссадину на виске, меня снова накрывает. Чувствую себя вещью. Использованной. Никчемной. И от этого проявления жалкого подобия заботы после того, что он со мной сделал, становится только хуже. Ничего не могу с собой поделать и опять начинаю рыдать.

— Вадим, пожалуйста, можно мне уйти?

— Успокойся и ешь. Потом отвезу тебя домой.