Мои сводные монстры

ДОМИНАТРИКС, 2023

– Все, Стефа, поговорили. Я все сказал. И ты… тоже, – он застегивает свою рубашку, садится за стол, будто бы ничего и не было.– Ты не можешь так со мной поступить, – рефлекторно отступаю от него на несколько шагов, всхлипываю в ладонь. – Я все равно приду снова. Я больше теперь никогда тебя не оставлю.Сплетает пальцы и кладет на них подбородок.– Я могу поступить с тобой так, как захочу, – его голос ранит, разрезает что-то внутри меня. – Если я захочу, твой муж будет стоять на паперти с протянутой рукой, а ты – продаваться за тарелку супа. Поэтому пошла вон. И не смей мне больше рассказывать, как я могу поступать, а как не могу.– Я не верю, что это ты говоришь, – горько усмехаюсь я, поднимая свое пальто. – Ты стал таким жестоким…– Жизнь научила, – улыбается мне он. – А нет, погоди. Ты.

Пролог

Вхожу в его приемную, теребя в пальцах пояс плаща. Не знаю, отчего мне больше неуютно: потому что под верхней одеждой на мне только невесомое кружевное белье, или из-за того, что это место стало таким чужим после того, как он стал здесь полновластным хозяином.

Нарочито громко стучу высокими каблуками — меня трясет так, что сложно держать шаг. Вижу ее, и сердце проделывает в груди болезненный кульбит, почти нечем дышать. Его жена. Я видела ее лишь однажды, но точно ни с кем не спутаю.

— Стефания? — она смотрит на меня так, будто знает, зачем я к нему иду.

— Мы разве знакомы? — гляжу на нее почти презрительно, делаю вид, что и не знаю вовсе.

— Я вас знаю. Гордей рассказывал, — она делает паузу, отводит взгляд, набирает воздуха, и вновь глядит мне в глаза. — Ему хватит, Стефания. Всего хватит. И всей вашей семьи хватит. И… вас тоже.

“Пошла ты”, — отвечаю про себя и также внутренне показываю этой стерве средний палец, а вслух вместе с холодной улыбкой: — Как вас там… не помню имени, и вас, честно говоря, тоже… Мы сами с Гордеем разберемся в наших отношениях. Уйдите с дороги!

— Он не разобрался в прошлый раз. Я не хочу, чтобы это повторилось, — утонченная и сдержанная женщина вдруг шагает ко мне. — Гордей, конечно, сам все решит. Но, если вы снова сделаете ему больно… Я найду способ, чтобы больно было и вам. До свидания.

Она проходит мимо меня, удаляется по коридору — робот с идеально прямой спиной.

— Правильно, лучше тебе свалить с моего пути нафиг, — бормочу себе под нос и застываю у его двери, чувствуя, как пальцы превращаются в лед.

Стучу почти неслышно, а потом сразу поворачиваю ручку и вхожу.

— Ты что-то забыла? — он вскидывает голову, видит меня и разочарованно кривит губы. — Зачем ты пришла, Стефа?

Он в кипенно-белой рубашке, сидит за столом, перебирает бумаги длинными, красивыми пальцами, на одном из которых блестит чертово обручальное кольцо. Легкая щетина не скрывает шрам на шее — теперь он им гордится, а не прячет. Еще один шрам рассекает бровь.

— К тебе, — выдыхаю я, едва держась на ногах, не зная, куда деть руки, кроме как мять в них чертов пояс.

— Ты не услышала вопроса? — приподнимает одну бровь и снова утыкается в документы. — Я не спросил к кому — ты пришла в мой кабинет, очевидно, ты знала, к кому идешь. Я спросил зачем?

— Я пришла поговорить, — с трудом проглатываю первую порцию издевательств, делаю несколько шагов к его столу.

— Говори, — все так же не глядит на меня.

— На самом деле я… — беру паузу, подхожу почти вплотную к этому чертовому столу, который такой большой и так сильно нас разделяет, развязываю пояс, делаю волну плечами и сбрасываю плащ на пол. — …пришла, чтобы попросить прощения.

Поднимает на меня взгляд, в котором не мелькает и капли заинтересованности.

— Как всегда, натурой? — усмехается жестоко. — Уходи, Стефа.

— Нет, — насильно оттягиваю назад голые плечи, выставляю вперед ножку в черном чулке. — Не уйду. Я пришла, чтобы бороться за нас, чтобы все исправить. Боже, Гордей, я была такой дурой…

— Исправить… — он пробует на вкус это слово. — Тебя не учили в детстве, что если ты уже сломала игрушку, — ее практически невозможно починить?

— Ты не игрушка, — голос сипнет, почти пропадает, как и моя решительность.

— Теперь нет, — он поднимается, подхватывает свою черную матовую трость, обходит свой стол, сильно припадая на одну ногу. — Или, возможно, это можно исправить? Не думаю. И с чего ты решила, что я хочу что-то исправлять?

— Болит? — спрашиваю, скользнув взглядом по его ноге.

— Не делай вид, что тебе не все равно, — смеется он. Совсем другой, холодный, чужой.

— Умоляю тебя, не надо так, — мямлю я, тянусь к его щеке. Мне кажется, что я сейчас сдохну, если не коснусь его. — Мне не все равно.

Уворачивается от моего прикосновения, делает шаг назад.

— С каких пор? С того момента, когда я забрал все, что у тебя было? Или с того, как ты застукала свою мать со своим мужем? — сверкает глазами. — Когда тебе стало не все равно?

— Пусть катится к черту и эта компания, и Рус, и все они. Плевать, — бормочу я, глотая слезы, которые капают на светлый ковер. — Я понимаю, что виновата перед тобой. Что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы ты мне поверил?

— От тебя мне не нужно абсолютно ничего, — смотрит на меня немного раздраженно, но… мне кажется, где-то на дне этого взгляда я вижу его прежнего.

Я так больше не могу. Паника сжимает мне горло, сердце сейчас лопнет от горя. Я молча падаю перед ним на колени, хватаюсь за его брючины, реву в голос:

— Пожалуйста, дай нам еще один шанс, Гордей. Я была дурой, но я по-прежнему тебя люблю.

Слышу тихий смешок. Горький, невеселый.

— Я ненавижу тебя, — бьет под дых такая знакомая фраза. — Ничтожество. Она во всем лучше тебя. Ты просто глупая извращенка.

— Ненавидь, — вскидываю на него глаза. — Только не гони. Хоть ничтожество, хоть извращенка, хоть помешанная на тебе. Мне все равно, как ты меня называешь, только не гони.

Смотрит долго сверху-вниз пустым, почти безжизненным взглядом. И повторяет то, что уже говорил мне когда-то:

— Я никогда тебя не прощу.

— А я всегда буду просить у тебя прощения и говорить, что люблю, — захлебываюсь слезами, которые потоком льются на носки его ботинок. — Дай мне один-единственный шанс, умоляю.

Я вздрагиваю, когда моего бедра касается кончик трости. Скользит по моей коже, подцепляет резинку чулка.

— Никаких шансов. Ни одного, ни половины. Но у тебя есть полчаса. Если тебя устроит это, — они твои.

— Устроит, — быстро соглашаюсь я, встаю на колени, пытаюсь расстегнуть пряжку его ремня, но пальцы как не мои. — Я так по тебе скучала.

— Поднимайся, — тихо говорит он.

Смотрю на него, хочу спросить, что не так, но вместо этого с трудом поднимаюсь на дрожащие ноги, наконец, касаюсь его щеки.

— Животом на стол, — еще одна команда, как собаке. — Не хочу видеть твоего лица.

— Ты… — начинаю я и тут же закусываю до крови внутреннюю сторону щеки, чтобы заткнуться. Я пришла сюда, готовая на все, и сейчас не сверну с пути. — Хорошо.

Я встаю к нему спиной, ложусь животом на прохладную поверхность стола, выпячиваю попку.

Вместо его прикосновений снова трость по спине. Едва касаясь, почти как его пальцы когда-то. Слышу, как звенит пряжка ремня, расстегивается молния. Горячая головка касается моих губок.

— Я жить без тебя не мог, — вдруг говорит он.

— Я жить без тебя не могу, и не смогу, и не стану, — шепчу, шире раздвигая ноги.

— Ты думаешь, мне не все равно, что будет с твоей жизнью? — тугой, мощный толчок заставляет меня вскрикнуть.

— Может, тебе и все равно, но я болею тобой, и не излечусь уже никогда, — стону, скребу влажными пальцами полированную поверхность стола.

— Излечиться оказалось не так уж сложно, — снова толчок, разносящий меня на части.

— Я не хочу излечиваться, — выдаю на полустоне-полувскрике, больно впечатавшись животом в кромку стола. — Так ты всегда со мной.

— Мой… — пальцы касаются моей поясницы. Впервые дотронулся до меня после всего. — Маленький… — легкие прикосновения пробегают по моей спине, сильные ладони ложатся на мои запястья, придавливая мои руки к столу. — Фетиш… перестал быть таким.

Я громко всхлипываю, моментально скатившись в истерику, еще сильнее сжимаю пальцами кромку стола, распластываюсь по его поверхности безвольной секс-куклой. Вот меня и не стало опять. Как слова могут делать так больно?

Теперь его толчки не приносят восторга — они болезненные, механические. Даже не секс ради секса. Даже не секс из жалости. Гораздо хуже.

— Ты такого меня хотела? — проваливаюсь от этого вопроса в тот самый день.

— Любого хочу, — ком в горле мешает говорить. — Все стерплю… Заслужила.

— Иди ко мне, — он выскальзывает из меня, тянет за руку, снова дезориентируя сменой настроения.

Я касаюсь его груди, хватаюсь за шею, готовая отключиться. Вдыхаю его запах, по которому так скучала, полными легкими и опять заливаюсь слезами.

— Прости… прости, — шепчу, уткнувшись носом в его рубашку. — Я так виновата. Ты прав… я ничтожество. Кем же я еще могу быть без тебя?

Скользит ладонями по моей талии, легко приподнимает и сажает на стол, смотрит поверх моей головы.

Я обхватываю его талию бедрами, прижимаюсь к нему, запускаю руки под рубашку, все стараюсь поймать его взгляд.

— Никаких поцелуев, верно? — шепчет он, чуть касаясь уголка моего рта. — Как раньше.

— Ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь, — мне, наконец, удается расстегнуть его рубашку, и я касаюсь губами его пресса, груди. — Все, что пожелаешь… Все…

Обнимает меня крепко, прижимает до хруста костей и вновь вталкивается резким движением.

Я льну к нему, чтобы прочувствовать каждый толчок, услышать каждый стон, чтобы видеть его темнеющие от возбуждения глаза.

— Я люблю тебя, — почти выкрикиваю на глубоком, наполняющем толчке, который пронзает меня горячей иглой.

— Я… — он ускоряет темп, вдыхает мой запах, чувствую, как дышит мной. — Любил тебя.

— Я не верю тебе, Гордей, — двигаю навстречу ему бедрами, растворяюсь в предвкушении горького, убивающего меня оргазма. — Не верю, что все прошло.

Кладет ладонь мне на затылок, а вторую на шею, удерживает меня, долбит отчаянно и впервые встречается со мной взглядом.

— Правильно, девочка, не верь, — выдыхает.

— Я тебя чувствую, — балансирую на грани, почти отключаюсь. — А слова — пустышка.

Еще один толчок, и меня разносит кусками битого стекла, и каждый летит прямиком в сердце. Сжимаю его в себе, бешено пульсирую, просто не осознаю себя.

— Чувствуешь… — он выскальзывает из меня, удерживая меня за плечо, кончает мне на живот с тихим стоном, сотрясается и сжимает кожу до боли. — Не пустышки — только слова Руса. Все верно ты чувствуешь.

Отстраняется, застегивает брюки, дышит тяжело. Трет лицо руками.

— Твои полчаса вышли. Уходи.

— Нет, — в ужасе мотаю головой. — Я не уйду. И плевать мне на его слова.

Нажимает какую-то кнопку на стационарном телефоне.

— Валера, выведи девочку, пожалуйста.

— Гордей, ты чего? — соскальзываю со стола, вновь пытаюсь коснуться его. — Не надо так.

— Все, Стефа, поговорили. Я все сказал. И ты… тоже, — он застегивает свою рубашку, садится за стол, будто бы ничего и не было.

— Ты не можешь так со мной поступить, — рефлекторно отступаю от него на несколько шагов, всхлипываю в ладонь. — Я все равно приду снова. Я больше теперь никогда тебя не оставлю.

Сплетает пальцы и кладет на них подбородок.

— Я могу поступить с тобой так, как захочу, — его голос ранит, разрезает что-то внутри меня. — Если я захочу, твой муж будет стоять на паперти с протянутой рукой, а ты — отсасывать за тарелку супа. Поэтому пошла вон. И не смей мне больше рассказывать, как я могу поступать, а как не могу.

— Я не верю, что это ты говоришь, — горько усмехаюсь я, поднимая свое пальто. — Ты стал таким жестоким…

— Жизнь научила, — улыбается мне он. — А нет, погоди. Ты.