Золотая бабушка

Грэнди С.

От автора:Однажды я подумала, что пора копить на дом престарелых (хотя до пенсии мне ещё лет сорок). Вела подсчёты, присматривала варианты, откладывала с зарплаты, а потом написала эту книгу. И каждому читателю мне хочется сказать: жизнь только начинается, друг! Ты даже не представляешь, сколько удивительного ждёт тебя впереди.

Воспоминания: Прощание

Чемодан не был тяжёлым, но поднять его оказалось очень трудно. В нём лежало что-то потяжелее одежды — в нём лежал груз прощания. Нужно ехать: бросать учёбу и Ленинград. Это испытание на прочность. Злая судьба хотела Любу сломать, но девушка не намерена была сдаваться. Для неё главное — прожить жизнь и остаться человеком. Нина не понимала, ей было плохо, она сидела на кровати и заливалась слезами.

— Как я буду без тебя? — рыдала подруга, и её голос был непривычно визгливым.

Люба выдохнула, подошла к ней и взяла за руку.

— Ты как будто меня хоронишь. Ладно тебе. Будем писать друг другу. У тебя-то жизнь продолжается.

— Но как же… как же…

Нина не могла закончить фразу, потому что захлёбывалась, тогда она бросила попытки и просто обняла любимую подругу. Было тяжело смириться с потерей, ведь Люба оказалась её первым настоящим другом. Раньше Нину всюду преследовали неудачи. Она бегала за девчонками, помогала им с домашкой, выслушивала часовые сопливые истории о неудачной любви, делилась едой и разными безделушками. Но в ответ на свою открытость получала сплетни за спиной, упрёки и беспросветное одиночество. А потом пришла Люба, которая сказала, что Нине не нужно стараться, что она нравится Любе такой, какая есть. Вспомнив об этом, Нина зарыдала с новой силой.

Люба же погрузилась в себя. Придётся возвращаться домой. Мама стала совсем плоха. Родственники писали, что она никого не узнаёт, писается на ходу, ест только с ложечки. Конечно, никому такая обуза не нужна. У Любы сердце сжималось, когда она представляла беспомощную мать, которая с растерянным видом бродит по своей маленькой хрущёвской квартире и не понимает, как тут оказалась. Что она чувствует? Ей одиноко? А может, страшно? Конечно, на душе у Любы скребли кошки, потому что приходилось оставлять в Ленинграде кое-что очень дорогое: лучшую подругу, любимое дело и Скульптора. Собираясь в дорогу, Люба храбрилась, но, по правде, она не представляла, что ей делать. Как пережить?

— Ты поговоришь с ним? — с любопытством спросила Нина. Она перестала плакать и обхватила руками коленки.

— О чём?

— Брось! Ты знаешь… Ему предложили стажировку в Италии.

Это была большая мечта. Всё, что касалось Микеланджело, было для Пашки априори великим. И ему очень хотелось прикоснуться к этому величию. Подумать только… Его позвали работать в Италию. Он будет ходить по тем же улочкам, по которым когда-то ходил кумир.

— Предложили — и что? — бросила Любочка. — Пускай мотает.

— Он же не знает, что ты знаешь. А если узнает… — Нина запуталась в собственных словах и встряхнула головой, чтобы привести мысли в порядок. — Если ты скажешь, что любишь его, что хочешь прожить с ним всю жизнь, то он откажется. Или после стажировки сразу к тебе приедет.

— В Сибирь? А оно ему надо?

— Но как же вы? Как же ваша любовь? — воскликнула Нина

Но Люба промолчала. Она и сама пока не знала, что делать, надеялась, что решит, когда они с ним встретятся. Пашка собирался проводить Любочку. Ей нужно было доехать на поезде до Москвы, а оттуда уже лететь на самолёте.

Нина помогла спустить чемодан, к дому как раз подходил Скульптор. Он, как назло, был особенно красивым в этот день. Грусть на худом лице придавала ему вид странствующего дворянина пушкинских времён. Девочки поцеловались и крепко обнялись, Нина снова расплакалась.

— Обещай, что ты будешь писать… — сказала она, старательно утирая слёзы рукой. — Обещай, что мы навсегда останемся лучшими подругами! Поклянись! — Нина протянула мизинчик.

Любочка почувствовала глубокую нежность к этой милой девчонке, плакавшей не стесняясь и от души, оттопырив нижнюю губу, словно ей было лет пять.

— Клянусь, — Люба протянула мизинец в ответ.

Скульптор взял чемодан, и вместе с Любочкой они направились на Московский вокзал. Решили прогуляться пешком. Всё-таки последний день. Шли в молчании, хотя так много хотелось сказать. Пашка готов был сгрести Любочку в охапку, зацеловать, подхватить её на руки и, выбросить треклятый чемодан в Неву, убежать, украсть. Лишь бы не отдавать её, не прощаться.

Люба тоже хотела, чтобы Скульптор украл её. Она хотела, чтобы они поселились в деревне, в маленьком домишке, где держали бы хозяйство: огород, кур, свиней, барашков. Последних особенно хотелось, чтобы долгими зимними вечерами вязать тёплые носки. Она бы завалила весь дом носками, словно они были мерилом её любви. Как бы хорош Пашка был в телогрейке и толстом свитере. Волосы пришлось бы долго и тщательно распутывать, они у него такие непослушные, как и сам Пашка.

Но этим мечтам не суждено было сбыться.

Они проходили мимо столовой, в которой очень любили перекусывать. Художники вечно забывают о желудке, поэтому спасало это место и прекрасная Ангина Львовна. Вот и сейчас она встретила гостей с присущим только ей задором.

— О, ребятишки! Здравствуйте, мои хорошие! Сейчас вам и кофеёк, и пышечек принесу. Всё будет.

Ребятишки горько улыбнулись. Ничего уже не будет. Они сидели за столиком и молча смотрели на тарелки. Честно говоря, есть не хотелось, им просто нравился запах. Теперь он казался ностальгическим, словно ушла целая эпоха. Скульптор нежно гладил пальцы Любочки, запоминая каждую выпуклость. Это настолько отпечаталось в его памяти, что всю оставшуюся жизнь он будет лепить только её руки. Конечно, ненамеренно. Так уж выходило. Вроде хочется что-то другое слепить, а не получается.

А Любочка всё думала. Может, стоит сказать? Может, признаться Пашке в своих чувствах, в том, что она умирает от любви? Если они расстанутся, то в её жизни больше не будет места ничему, что хоть как-то соприкасалось с ним. Сказать? Тогда они пообещают друг другу, что обязательно ещё увидятся, что придёт время, когда они будут вместе. С другой стороны, такие обещания дают ложную надежду. А надежда причиняет невыносимую боль. Девушка приложила одну руку к щеке и почувствовала запах ромашкового мыла. Ну вот, даже она вобрала в себя запах Скульптора. Будь проклято это мыло.

Ангина Львовна подозрительно косилась на ребят, поэтому они решили для виду всё-таки съесть пышки. Вкуса никто из них не почувствовал. С таким же успехом они могли сжевать резину. Кофе же только заставил сердца биться чаще, хотя куда уж…

В столовую влетел Жорик, милая болонка одного из частых посетителей. Вообще, гостям не разрешалось приводить животных, но Жорик был настолько очаровательным, что Ангина Львовна сжалилась. Её душевных сил не хватало на то, чтобы выгнать сорванца. Пёс сразу подбежал к Пашке. Жорик обожал Пашку, потому что тот всегда с большим удовольствием с ним играл. Пушистик принялся облизывать любимому человеку руки, и Пашка слегка улыбнулся. Он любил животных. В груди у Любочки кольнуло. Когда в последний раз они были в деревне у подружки Лёли, за Пашкой увязался бродячий пёс, и они не смогли не взять его с собой в дом. Вот Лёля удивилась своему новому жильцу…

— Пообещай, что присмотришь за Чаком, — сказала Люба, отведя взгляд к окну.

Чак был большим и страшненьким. Он был супердворняга, даже больше волка напоминал. Весь плешивый, клыки торчали в разные стороны, хвост неоднократно был погрызен, лапы тощие. Но он так нежно тыкался носом в Любочку, что она не удержалась и погладила его, а потом ещё, и ещё. И как-то незаметно Чак зажил вместе с парочкой.

Имя псу дала именно Люба. И если уж ничего не утаивать, то полное имя Чака звучало так: Влчак Чак-чак. Он всюду ходил за девушкой и жутко её ревновал к Пашке. Каждый раз, когда парень касался Любочки, Чак щетинился и скалился. Сначала Пашка поднимал руки, словно пёс был полицейским, а потом привык. Тем более когда Люба бросала недовольный взгляд на Чака, тот уныло прижимал уши и прятался.

— Он не остался там один, — сказал Скульптор, но Любочке всё равно было неспокойно.

Допив кофе, пара выдвинулась в путь. Ангина Львовна бросила на них озадаченный взгляд, но ничего не сказала. Всё было не так, как прежде. Обычно парочка не замолкала. Они часто ссорились по пустякам, спорили из-за искусства так, что казалось, дело дойдёт до драки, но уже через секунду любые темы казались неважными. Если честно, они просто любили много и бурно болтать о чём-нибудь.

Сейчас вновь шли молча. Чем ближе к Московскому вокзалу, тем сильнее краснели и наливались слезами глаза. А ужасный звон в ушах заглушал даже мысли. Любочке не хотелось оставлять Пашку. Она любила его до безумия. Эти чувства задурманивали голову, она и сама себе казалась одержимой.

У каждого обязательно появляется кто-то, кому очень хочется убирать волосы с лица, наглаживая непослушные пряди, говорить, что этот человек прекрасен, будь у него хоть тысяча изъянов. Даже когда он стесняется своей грязной головы, невозможно остановиться, хочется перебирать один волосок за другим.

Люба слышала о таких историях раньше, но ей всегда они не нравились. Такую любовь она называла «стодневной», потому что «счастливое время» не длилось дольше трёх-четырёх месяцев. Обычно влюбляются хорошие девочки в плохих или странных мальчиков. Такие мальчики разжигают в девочках несоизмеримое чувство любви и преданности, а после исчезают, потоптавшись в гостиной ранимого сердца грязными сапогами и навсегда оставив там следы. Они всегда найдут тысячу причин, оправдывающих их, но, по правде, ни одна не смогла бы загладить вину.

Да… Любочка слышала сотни таких историй. И теперь это случилось с ней. Она пыталась саму себя убедить, что у них со Скульптором всё иначе. Вообще-то, их роман длился больше года. А ещё он тоже её любил. И, между прочим, совсем не обижал. Только почему на душе так тяжело? Почему сердце щемит и плачет от несправедливости.

Поедет ли Пашка за ней, если она попросит? Бросит ли работу? Пашка… Тот самый Пашка, который дышал только ради того, чтобы лепить. Ничто и никто не способен был отобрать первое место у её величества Музы в сердце Скульптора. Люба это понимала головой, но чувства распирали.

Вот уже вокзал — люди встречаются, люди прощаются. Шаги стали такими тяжёлыми, что ноги не поднимались. Любочка шла на одной только силе воли.

Редко когда заранее знаешь, что это твоя последняя встреча с любимым, и часто потом жалеешь о том, чего не сделал, не сказал, не запомнил. Вот бы ещё раз вдохнуть запах, прикоснуться к тёплой коже, посмотреть в любимые глаза. Вот бы продлить миг ещё на пару… жизней. Почему бы вообще не запретить прощания? За что это так трудно?

Когда Люба ступила на перрон, она отчётливо понимала: это их последняя встреча. Не стоит просить Скульптора поехать за ней, нужно закончить всё сейчас, пережить этот ужас. Отрезать.

— Я хотел тебе сказать… — вдруг начал Пашка, но Любочка приложила ладонь к его губам:

— Давай простимся здесь и больше не встретимся. Нам было здорово вместе, но пора идти дальше.

Девушка хотела выдавить из себя улыбку, но не успела. Пашка прижал её к себе. Такой он был родной. Снова замаячила картинка двух русоволосых мальчишек, бегущих босиком по траве. Любочка помотала головой. В первый раз она увидела их, когда пила чай на кухне. Сидит себе, никого не трогает, а голова вдруг показывает этих ребятишек, играющих под столом в машинки. Ужасно. Ужасно, что она, которая не очень-то любила детей, вдруг всей душой захотела заполонить весь мир маленькими копиями Скульптора.

Поезд прогудел. Пора расставаться. Пашка затащил чемодан в вагон и вышел. Люба осталась внутри. Они смотрели друг на друга через стекло до тех пор, пока поезд не поехал. Казалось, они за всё время знакомства никогда так много не молчали, как сегодня.

Может, и стоило сейчас поговорить? Может, нужно было обсудить, поплакать, поругаться, чтобы не душить чувства в себе, а понять друг друга. Ах, если бы Люба сказала о своих опасениях Пашке. Если бы она сказала, что не хочет терять его, но боится, что испортит ему всю жизнь, что он не схватится за шанс, который предоставила ему судьба и вся карьера пойдёт насмарку. Если бы она заплакала, прижалась к его груди и сказала, что мечтает всю жизнь провести рядом, но бросить мать в беде не позволяет совесть. Что было бы тогда?

А Пашка… Как бы сложилась их дальнейшая жизнь, если бы он открыл свои чувства? Никто не понимал его так хорошо, как Люба. И ни с кем ему не было так комфортно. Она не заставляла любить её сильнее, чем работу. Для Пашки это очень много значило. Но он и не думал о том, что Люба переживает о нём. Переживает, что он откажется от предложения стажировки. Ему казалось, что Люба не хочет бороться, что ей проще всё закончить. Пашка её не винил. Будет лучше, если он сейчас отступится, чтобы не сделать жизнь Любы ещё невыносимее. Поезд тронулся. У Пашки вскипело в груди, когда лицо Любочки пропало. Он побежал за вагоном — но разве догонишь?

А она ехала вся бледная, прижимала руки к лицу и жадно вдыхала запах ромашкового мыла — единственное доказательство того, что её любовь не была сном. Скульптор существовал, он был рядом с ней. Но на этом всё. Люба решила всё бросить. Всё и навсегда. Это чёртово мыло, его рубашку, даже краски. Нет, она никогда в жизни больше не притронется ни к чему, что хоть чуточку будет напоминать ей о Скульпторе.

Это обещание она пронесёт через всю жизнь. Впрочем, прошло время и чувства поутихли. Так бывает всегда. Какими бы сильными ни были чувства — всё стирается из памяти. Забываются голос, жесты, мимика, даже само лицо — от человека остаётся только мыльное пятно с расплывающимися чертами. Так же медленно забывался Пашка. Появились другие дела, другие заботы, другие цели. Но рисовать Люба не рисковала, словно это грозило напомнить о чувствах. Тогда бы она поняла, что совершила большую ошибку.