Человек-Невидимка. р о м а н

Герберт Джордж Уэллс

Новый, адаптированный перевод Алексея Козлова научно-фантастического романа Герберта Уэллса «Человек-Невидимка», изданного в 1897 году. Эра Великой промышленной революции породила как великие надежды на овладение законами Природы, так и великие социальные проблемы, которые в завуалированном виде исследует Герберт Уэллс.

Глава IV

Интервью мистера Касса

Мной было потрачено столько времени на подробное описание обстоятельств появления танственного незнакомца только затем, чтобы объяснить скандальное любопытство и вал слухов, сопровождавших это событие. Читателю в конце концов должно быть понятно, с кем и чем он имеет дело! Что же касаемо его пребывания в гостинице до дня клубного праздника, то об этом нам почти нечего сказать, не говоря уж о том, чтобы останавливаться на этом. Дело, разумеется не обходилось стычками, которые постоянно происходили между миссис Холл и постояльцем на почве хозяйственных дел, и надо признать, что из этих битв постоялец всегда выходил победителем, после каждого казуса предлагая всё большую компенсацию в виде звонкой монеты. Так продолжалось до конца апреля, когда стали проявляться признаки его безденежья. Холл открыто недолюбливал его, выражая своё презрение тем, что всячески избегал с ним разговоров и встреч. Он постоянно говорил жене, что следовало бы поскорее избавиться от такого подарка судьбы, но ничего не делал для этого.

В церковь постоялец не ходил вовсе, и никакой разницы между воскресными днями и буднями у него не существовало. И посему никакой разницы в том, как он одевался в праздники и будни у него не наблюдалось. По наблюдениям миссис Холл, работал он всегда мало и нерегулярно. Порой он с раннего утра уже был на ногах и подолгу работал в холле гостиницы, а порой о его присутствии почти ничего не свидетельствовало, тогда он вставал поздно, бесцельно бродил по комнате, что-то недовольно бурчал себе под нос, постоянно дымил трубкой или недвижно сидел в кресле, грея ноги у камина. С миром же он практически никогда не общался. Никому бы и в голову не пришло предугадывать его настроение, настолько оно было изменчивым. По большей части он находился в нервном, раздражённом и неустойчивом состоянии, изредка впадая в припадки почти животного, звериного гнева, и тогда он швырял, ломал и курочил всё, что попадалось ему под руку. Все уже знали, что постоялец не выходит из состояния крайнего возбуждения, и ожидать от него можно всего, чего угодно. Хозяйка всё чаще слышала, что он то вполголоса, то переходя на крик, то затихая, заговаривает уже сам собой, но так нечленораздельно, что понять было ничего невозможно, даже прп том, что она буквально впивалась в дверь ухом!

Чаще всего днём он сидел дома, не высовывая носа за дверь, и его видели днём на улице только несколько раз. В основном, его прогулки начинались вместе с сумерками, и о этих прогулках можно было сказать только то, что гулял ли он в саду, на улице или отправлялся в поля и лес, стояла ли теплынь или подмораживало лужи, он всегда был категорически укутан с ног до головы, и ни йоты его тела невозможно было увидеть. К этому можно добавить, что с известного времени незнакомец полюбил походы в горы и там всегда избирал самые уединнённые, нелюдимые места и тропы, затенённые густыми кронами дубов или отделённые насыпями и оврагами.

Его огромные, почти чёрные очки и жуткая, всегда забинтованная физиономия, к тому же затенённая обвисшими полями шляпы, часто пугали даже видавших виды возвращавшихся с работе на шахте рабочих, а сам уже известный нам Тедди Хемфри, как-то раз в неурочье вывернувшись около десяти часов из таверны «Красный Камзол» в изрядном подпитии, чуть не помер от страха, увидев во тьме удивительно похожую на череп забинтованную голову постояльца. Видать, в тот момент постоялец проветривал голову и гулял без шляпы, зажав её в руке. Родители старались оградить своих детей от встречи с ним, но если младенцам не везло, и они в сумерках хоть раз видели его, потом их долго мучили кошмарные сновидения. Более взрослые мальчишки видеть его не могли и старались обходить стороной. Он платил им той же монетой, и страстно их ненавидел. Трудно сказать, кто из них ненавидел сильнее — мальчишки его или он мальчишек, но понятно, что чувства в данном случае был взаимными, и во временем взаимная неприязнь только возрастала.

Стоит ли удивляться, что таинственные незнакомец, невесть как попавший в посёлок и обладавший таким странным обликом и манерами, вызвал настоящую волну слухов, пересудов, смущения, интереса и ненависти? Во всяком случае, благодаря этому странному поселенцу, у жителей Айпина теперь постоянно были темы для разговоров и сплетен. Мнения по этому поводу у жителей всегда были полярны. Больше всего всех интересовали занятия страшного человека, и тут было столько же теорий, сколько людей. Одни говорили, что этоскрывшийся от закона преступник, другие почитали его сошедшим с ума чудаком, и лишь миссис Холл обладала целостным взглядом на проблему, и когда её в очередной раз начинали допрашивать относительно занятий неизвестного, напускала таинственного туману и с придыханием говорила, что он занимается «Эксклюзивными научными исследованиями» и «Экспериментами», но последнее слово произносила как-то не особенно уверенно, как бы боясь поскользнуться и угодить ногой во что-нибудь малоприятное. Но стоило какому-нибудь тёмному, необразованному простолюдину потребовать у неё объяснений, как она тушевалась, и тогда, теряя ореол научного превосходства, начинала распространяться про «разные поразительные открытия», которые якобы кучей лежат в предбаннике комнаты её удивительно-гениального постояльца. Миссис Холл не стеснялась домысливать удивительную историю её постояльца, и своих в россказнях покрывала её аурой романтического флёра. Мол, с достойным и талантливым человеком некогда случилась большая беда, во время эксперимента разбрызгалась какая-то вонючая субстанция, может быть, кислота, которая обожгла руки и лицо учёного, кожа его лица выгорела и поменяла цвет, и теперь этот достойный и стыдливый человек вынужден ввиду своей чувствительности скрывать уродство за бинтами и повязками, платырями и темнотой. Это, конечно, доставляет ему массу неудобств, а также неизбежные физические и моральные страдания, но он ничего не может изменить в своём положении и вынужден жить так, как у него выходит. Так что перед нами обычный и весьма распространённый случай, когда человек из-за изменения своей внешности вынужден стыдиться и избегать человеческого общества, предпочитая ему прискорбное одиночество и уединение. Однако, как ни старалась мисис Холл создать благоприятную версию затворничества её постояльца, рисуя красивые, трагические картины, по городу упорно ползли слухи о том, что в доме миссис Холл скрывается какой-то знаменитый преступник, скрывающийся от правосудия и полиции и вынужденный не афишировать своё лицо всеми этими причудливыми нарядами и скверными повадками.

Удивительно, и тут мы должны усомниться в здравом уме мистера Хамфри, эта мысль только спустя немалое время проникла в его обширную черепную коробку, но единожды внезапно попав в это тёмное, непроветриваемое пространство, сразу потрясла его воображение. Единственное, что охлаждало горячечные картины грядущих кровавых убийств и преступлений, было то, что всё это время городок продолжал жить своей обычной, мирной жизнью, без кровавых происшествий, убийств и погромов, несмотря на фигуру странного затворника, каждый день одиноко пробиравшегося по тёмным улицам с абсолютно закрытым лицом.

Город по прежнему был тишайшим, и жить в нём было одно сплошное удовольствие.

Приятель мистера Хамфри — учитель мистер Голд придерживался другой криминальной теории. Она состояла в том, что таинственный незнакомец, уединившийся в чертогах мистера и миссис Холл, на деле был, страшно подумать, социалистом, анархистом и бомбистом, приехавшим из России, а уединился он, дабы в таком творческом угаре и уединении разрабатывать всё более убийственные виды взрывчатки и мин. Это открытие, упавшее Ньютоновым яблоком на голову несчастного учителя во время урока химии, где он объяснял свойства селитры, угля, целлюлозы и серы, повергло мистера Голда в шок, и он в тот же день решил начать незаметно следить за подозрительным типом и его тайными террористическими ужимками. Миссия сыщика окрыляла бедного учителя и сводилась к тому, что он бродил по городу неподалёку от убежища незнакомца, изображая из себя прогуливающегося джентльмена, и трудолюбиво высспрашивал о нём всех, кто встречался по пути, и почти наверняка никогда не видел. Естественно, можно только представить, какие россказни приходилось ему слышать об этом уникальном человеке, и что творилось при этом в голове у бедного учителя. Но учитель был всё-таки слишком добродетельным и тихим человеком, чтобы прилюдно ударить в народный набат. Всё-таки, он был стопроцентным англичанином, и будучи им, и не имея никаких веских доказательств чужой преступности, вынужден был полагаться на пошлую презумпцию невиновности и поправку Морта Вингля.

В общем, сколько ни старался учитель Голд выведать замыслы постояльца гостиницы, у него так и не получилось ничего узнать, и к своей затее слежки он скоро порядком охладел.

Другой версии придерживался старый приятель мистера Хамфри — мистер Ференсайд, который считал постояльца гостиницы «пегим хромоногом», «пятнистым уродом» или что-то в таком роде. Это была более сложная по структуре теория, тоже с элементами тайного заговора, но с элементарными, воистину дурацкими выводами.

Сайлас Дэрган, напротив, считал, что уродство клиента Холлов настолько зашкварное и зашкаливающее, что его следовало бы вывести на чистую воду и показывать на городских ярмарках за деньги, отчего любой организатор такой деятельности мог бы жестоко разбогатеть и прославиться на весь мир публикациями в журнале «Пионер-Естесствоиспытатель».

Развивая свою теориию на воскресных теологических диспутах вцеркви святого Одристияр, он многократно спекулировал грубыми теологическими постулатами и доводами, приводя в пример какого-то неизвестного библейского святого, которому пришла в голову мысль зарыть свой талант в землю. История эта была столь страшная, (как, впрочем, и почти все истории из Библии), что она вселила в публику новую волну страха, сомнений и неизбежного душевного смятения по поводу судеб незабвенного отечества. Хотя ни у кого из обитателей городка Айпинга отродясь не было никаких талантов, кроме таланта наушничества и подлога, обитатели не хотели терять и закапывать в землю даже то, чего ни у кого из них никогда не водилось!

Была категория горожан, счевшая загадочного постояльца просто тихо-помешанным, сбежавшим из психиатрической клиники и теперь скрывающегося от поимки полицией и санитарами. Это был самый всеобъемлющий взгляд на проблему, ибо по сути в нём объединялись все имеющиеся версии.

Надо признать, что не всё население Айпинга состояло из столь цельных и идеально сформированных воспитанием натур, которые были вы состоянии составить цельные теории относительно чьей-либо преступности или психического состояния друг друга, и многие жители пребывали в разжиженном состоянии нескончаемых колебаний, сомнений и поисков, не зная, чью сторону принять. Если на них начинал нажимать какой-нибкудь сумасшедший проповедник, они склонялись к выводу, что в номере гостиницы скрывается преступник, а если к ним обращался очередной коррупционер из городской управы, они сразу начинали склоняться к тому, что забинтованное двуногое — из гостиницы — просто тихий, беззлобивый сумасшедший, сбежавший из Бедлама, и сначала скрывавшийся в Шервудском лесу на огромном дубе под видом повёрнутого мозгами Робин Гуда, а теперь обретшим тихую монашескую келью в имении супругов Холлов. Ни для кого из них не было секретом, что разбойники, вышедшие в отставку, на старости лет часто кончают жизнь патентованными святыми.

Одно можно сказать со всей уверенностью — жители Сассекса, никогда не уличённые в чрезмерной любви к разным суевериям, и смело пинавшие любую пересекавшую их путь чёрную кошку, на сей раз были замечены и вовлечены в рапутывание этой чрезвычайно запущенной шарады. Подобно мухе, влипшейв мёд, они погрузились в раздумья о сверхъестесственной природе пришельца, находя всё новые и новые подтверждения и доказательства своих фантастических теорий. Сплетни — очень заразительная забава! Никто уже не помнил тех времён, когда постоялец был никому не интересен, кроме двух женщин сложной судьбы и бальзаковского возраста. Теперь о нём были наслышаны все.

Надо заметить, что при обилии научных и псевдо-научных версий относительно наполнения таинственного постояльца, все их распространители испытывали к объекту своих интересов откровенную враждебность, презрение и даже отвращение. Разъединённые версиями происхождения поселкового монстра, все граждане были едины в своём осуждении его. Сам постоялец всё время подкидывал горючую смесь предположений и фантазий в печь слухов и неприязни, проявляя к жителям такое равнодушие и презрение, что они онемевали и единственно, что могли — проводить его долгим недоумевающим взглядом. Он был слишком взрывным, слишком странным, слишком дерзким в высказываниях, слишком резким, нетерпимым к чужим разговорам, чтобы вызвать хоть у кого уважительное отношение. Стоило только увидеть начало разговора с ним, когда он начинал свирепо жестикулировать, орать вголос и заламывать руки, как в душу собеседника закрадывалось презрение и страх. Когда до собеседника достигали слухи о его вечно запертом на все замки жилье, всегда наглухо опущенных тёмных шторах, привычке всегда находиться во мраке и тушить все лампы в радиусе ста миль, его загадочных ночных прогулках, о его стремительном выныривании из тумана и попытках испугать любого зазевавшегося ночного путника, когда человек видел спутанную, стремительную походку этого персонажа и слышал невнятные обрывки его фраз, когда он выкрикивал или бормотал невесть что, не желая вступать ни в какие разговоры со встреченными, мелкие детали этой человеческой мозаики начинали складываться в общую картину преступности или безумия. В итоге его ненавидели практически все в округе! И это одинокое существо, кажется, совершенно недооценивало скрытое и замаскированное внешним спокойствием, внутреннее состояние сообщества, готового тихо, с ласковойулыбкой и нежным лепетом уст сожрать любого отличного от них! Никто не собирался считаться с чужими странностями, тем более никому и в голову не пришло бы терпеть такие извращения человеческогй природы, как этот странный тип.

Когда в густом вечернем мраке появлялся таинственный незнакомец, идущие навстречу или переходили на другую сторону улицы, или отворачивали головы, или старались посторониться, а местные юмористы тут же вздымали воротники, вжимали куриные шеи, заворачивали лица в шарфы, натягивали шляпына глаза и тревожно оглядываясь и похохатывая, следовали за ним, зло пародируя иго спутанную, смешную походку.

Между этими основными группами были колеблющиеся и соглашатели. У жителей Сассекса мало суеверий, и только после событий начала апреля в деревне впервые заговорили о сверхъестественном. Даже тогда в это верили только женщины. Но что бы они о нем ни думали, жители Айпинга в целом были едины в том, что он им не нравился. Его раздражительность, которая, возможно, была понятна городскому умнику, была удивительной для этих тихих жителей Сассекса. Неистовая жестикуляция, которую они время от времени заставали врасплох, стремительный бег с наступлением темноты, заставлявший его прятаться за тихими уголками, нечеловеческие удары дубинкой по всем проявлениям любопытства, тяга к сумеркам, заставлявшая закрывать двери, опускать шторы, гасить свечи и лампы — кто мог бы согласны с тем, что происходит? Они расступались, когда он проходил по деревне, а когда он проходил мимо, молодые юмористы поднимали воротники пальто и опускали поля шляп и нервно вышагивали за ним, подражая его оккультной манере держаться. В то время была популярна песня под названием «Страшный Человек». Мисс Стэтчелл спела её на классном благотворительном концерте, сбор от которого шёл на покупку церковных светильников и свечей, и с тех пор, когда деревенские собирались вместе и поблизости появлялся незнакомец, они начинали хором насвистывать такты этой мелодии, сначала тихо, а потом всё громче. Маленькие дети, допоздна загулявшиеся на улице, кричали ему вслед: «Страшный Человек!» — и убегали в трепетном восторге. Касс, врач общей практики, просто сгорал от любопытства. Бинты вызвали у него профессиональный интерес, а сообщение о тысяче и одном флаконе — завистливое уважение. Весь апрель и май он жаждал возможности встретиться и поговорить с незнакомцем, и наконец, ближе к Троицыну Дню, он не выдержал и в качестве предлога решил использовать подписной лист для сбора в пользу деревенской медсестры. Он был удивлен, обнаружив, что мистер Холл даже не знает имени своего гостя.

— Он называл имя, — сказала миссис Холл. Холл (утверждение, которое было совершенно необоснованным) — но я так толком и не расслышала его! Она подумала, что было бы глупо признаться в том, что не знаешь имени своего клиента.

Касс постучал в дверь гостиной и вошёл. Миссис Холл не могла отказатьсебе в удовольствии подслушать их разговор. Изнутри послышались довольно громкие проклятия.

— Простите за вторжение, — вежливо сказал Касс, а затем дверь закрылась, отрезав миссис Холл от остальной части разговора. В течение следующих десяти минут она слышала приглушенные голоса, затем возглас удивления, топот ног, отодвинутый стул, взрыв смеха, быстрые шаги к двери, и появился Касс, его лицо было белым, глаза смотрели через плечо. Он оставил дверь за собой открытой и, не глядя на хозяйку, пересёк холл и стрелой спустился по ступенькам, а потом она услышала, как он торопливо зашагал по дорожке. Он держал шляпу в руке. Она стояла за дверью, глядя на открытую дверь гостиной. Затем она услышала тихий смех незнакомца, а затем его шаги раздались в другом конце комнаты. С того места, где она стояла, она не могла видеть его лица. Дверь гостиной хлопнула, и в доме снова воцарилась тишина. Касс отправился прямиком в деревню, к Бантингу, викарию.

— Скажите, я похож на сумасшедшего? — резко спросил Касс, войдя в маленький обшарпанный кабинет викария, — Я похож на сумасшедшего? — повторило н вопрос.

— Что случилось? — спросил викарий, кладя окаменелость аммонита на разрозненные листы своей будущей проповеди.

— Тот парень в гостинице…

— Ну?

— Дай мне чего-нибудь выпить, — сказал Касс и сел. Когда его нервы немного успокоились с помощью бокала дешёвого хереса — единственного напитка, который был доступен доброму викарию, — он рассказал ему о только что состоявшемся собеседовании.

— Вошел, — выдохнул он, — и начал требовать пожертвования в Фонд помощи медсестрам… Когда я вошёл, он засунул руки в карманы и неуклюже опустился на стул. Фыркнул. Я сказал ему, что слышал, будто он интересуется наукой. Он согласился. Снова фыркнул. Всё время шмыгал носом, очевидно, недавно подхватил какую-то адскую простуду. Неудивительно, что он так закутался! Я развил идею с медсестрой и все это время держал ухо востро. Там повсюду бутылочки с разными химикатами. Весы, пробирки на подставках и запах примулы вечерней.

Я спросил, подпишется ли он? Он сказал, что подумает. Я прямо спросил его, занимается ли он какими-либо научными исследованиями? Он сказал, что занимается. Долго ли он занимается исследованиями? Тут он совсем рассвирипел…

«Чертовски долго занимаюсь!» — сказал он, так сказать, как будто выплюнув изо рта пробку.

«О!» — сказал я. И тут он выплеснул обиду.

Этот человек просто кипел, и мой вопрос вывел его из себя. Ему выписали рецепт, самый ценный рецепт, но он не сказал, для чего.

«Это было лекарство?» — спросил я.

«Черт возьми! Что вам нужно?» — рявкнул он. Я извинился. Он с достоинством шмыгнул носом и кашлянул. Он продолжил. Прочитал рецепт. Там было пять каких-то ингредиентов. Он перечислил их, потом он бросил бумагу на стол, повернул голову. Порыв ветра из окна взвихрил бумагу. Свист, шуршание. Потом он сказал, что всегда работал в комнате с открытым камином. Я увидел вспышку, и рецепт пыхнул и устремился по дымоходу. Он бросился к камину как раз в тот момент, когда рецепт полетел в дымоход. И вот! Как раз в этот момент, чтобы проиллюстрировать свой рассказ, он безнадёжно махнул рукой…

— Ну?

— Вижу — руки нет — только пустой рукав. Господи! Я подумал, что у меня бред, что это за уродство такое? У него, наверное, деревянная рука была, протез, и он его снял. Потом я подумал, что в этом есть что-то странное. Какого черта у него рукав не застегнут, если в нём ничего нет? Говорю вам, в рукаве у него ничего не было. В нём ничего не было, вплоть до сустава. Я мог видеть его руку до локтя, и сквозь прореху в ткани пробивался слабый свет. «Боже милостивый!» Я замер, не зная, что сказать. Потом он остановился и замер. Уставился на меня своими чёрными очочками, а потом глянул на свой рукав…

— Ну, и что?

— Ну, и всё!

— Он не произнёс ни слова, только сверкнул очками и быстро сунул рукав обратно в карман.

«Кажется, мы остановились на том, что рецепт сгорел, не так ли?» Вопросительный кашель.

«Как, черт возьми, — сказал я, — ты можешь двигать пустым рукавом?»

«Пустым рукавом?»

«Да, — сказал я, — пустым рукавом».

«Это пустой рукав, не так ли? Вы видели, что это был пустой рукав?»

Он тут же встал. Я тоже встал. Он подошел ко мне в три медленных шага и остановился совсем близко. Злобно фыркнул. Я и глазом не моргнул, хотя, будь я проклят, если вид этого перевязанного чудища и этих чёрных окуляров недостаточно, чтобы хоть кого напугать до смерти, тем более когда такое спокойно идёт на тебя.

«Вы сказали, что рукав пустой?» — снова спросил он.

«Конечно», — отвечаю. Когда человек с открытым лицом, без очков, смотрит на тебя и молчит, тебе поневоле хочется царапаться. Затем очень тихо он снова вытащил рукав из кармана и протянул мне обшлаг, как будто хотел показать его снова. Он делал это очень, очень медленно. Я посмотрел на этот чёртов обшлаг. Казалось, прошла целая вечность.

«Ну и что?» — спросил я, в горле у меня стоял ком, — В этом нет ничего особенного».

Я должен был что-то сказать. Мне стало страшно. Я мог заглянуть прямо в этот рукав. Он протягивал его прямо к моим глазам, медленно — медленно — вот так — пока манжета не оказалась в шести дюймах от моего лица. Странно видеть, как пустой рукав вот так медленно приближается к тебе! А потом — «Ну и что?» Что-то на ощупь очень похожее на палец — ущипнуло меня за нос».

Бантинг расхохотался.

— Там ничего не было! — воскликнул Касс, и на слове «там» его голос сорвался на визг, — Вам хорошо смеяться, но я говорю вам, что был так поражен, что сильно ударил его по манжету, развернулся и выбежал из комнаты, оставив его одного.

Ругань прекратилась. В искренности паники Касса не было сомнений. Он беспомощно отвернулся и выпил второй бокал очень плохого шерри, приготовленного добрым викарием.

— Когда я ударил его по манжете, — сказал Касс, — уверяю вас, это было все равно что ударить по руке. А руки-то и не было! Там не было и следа руки!

Мистер Бантинг задумался. Он подозрительно посмотрел на Касса.

— Это в высшей степени примечательная история! — сказал он. Вид у него был очень озабоченный и серьезный,

— Это действительно, странно… — сказал мистер Бантинг с видом деловго судьи, — В высшей степени примечательная, если не сказать больше, история».