Заповедник потерянных душ

Галина Романова, 2018

Полузаброшенный заповедник издавна пользуется у окрестных жителей дурной славой. Лет десять назад там пропадали люди, преимущественно бомжи. И вот снова в полицию поступает информация о том, что там пропали две пожилые женщины, которые поехали утром по каким-то делам, но к вечеру так и не вернулись. Как утверждают родственники исчезнувших, женщины собирались искать на территории заповедника жениха одной из них, который несколько дней назад отправился туда и больше не вышел на связь…

Глава 4

Его изводила жара, мошки, комары и стрекот насекомых в траве. Видит Бог, он этого не желал ни в коем случае! И когда он согласился на условие, выдвинутое отцом, он точно думал не головой.

— Поработаешь месяц-другой на природе, проветришься, может, даже и поумнеешь, — басил его папаша, рассматривая сына, трясущегося перед ним с великого бодуна. — Тогда и поговорим.

— Ну, па! — возмутился он неуверенным слабым голосом, сил у него тогда не было даже на шепот. Странно, что вышло хоть это. — Я не смогу!

— Тогда идешь в армию. — Отец сурово свел брови и шлепнул ладонью о край стола, за которым сидел. — Либо работаешь лето в лесничестве у моего двоюродного брата, либо в армию. Выбирай.

— Работаю, — прошептал он.

— Вот и ладненько. Свежий воздух, полное отсутствие соблазнов. Думаю… — Отец скептически осмотрел сына, еле державшегося на ногах после ночного загула. — Думаю, это пойдет тебе на пользу.

Он сам контролировал сбор вещей. Считая, что это ни к чему, выкидывал из чемодана ненужные узкие джинсы, легкие мокасины, плавки. Насовал, на взгляд сына, всякой дребедени. Высокие ботинки, плотные широкие штаны со множеством карманов, некрасивые хлопковые рубахи и больших размеров футболки. Будто с чужого плеча, честное слово!

— У тебя начинается новая жизнь, — сказал отец, высаживая его возле высокого бревенчатого забора с широкими воротами. — Пусть это послужит для тебя испытанием. Может, поумнеешь?

Умнеть в этой глуши, наполненной стрекотом кузнечиков и заполошным гомоном птиц, было не с чего. Он здесь, наоборот, становился день ото дня все тупее. Так ему казалось. В голову лезли всякие глупые мысли. Одолевали странные желания. Слышались какие-то посторонние голоса.

— Па, это все равно что в дурке, — пожаловался он отцу, когда тот позвонил. — Или в тюрьме. В камере-одиночке.

Он ворчал, жаловался, просился обратно. Отец оставался непреклонен.

— Поработай, сынок. На пользу, — так заканчивал он всякий раз телефонный разговор с сыном.

Пришлось начать работать. Чтобы не свихнуться от скуки и странных голосов, которыми наполнялся лес после заката.

Он начал с того, что перекопал клумбы с давно одичавшими розами. Потом долго колдовал с выжившими отростками. Промывал корни, обрезал сухие ветки, подвязывал, снова высаживал. Занятие было совершенно бесполезным. Он знал. После его отъезда никто не станет возиться с розами. Было просто некому. На этой заимке жил только один человек — двоюродный брат его отца, Сергей Николаевич. Угрюмый, кряжистый, как старый дуб, высокий мужик, работавший на лесничество. Ему не было никакого дела до клумб с розами. И до грядок с ягодой, которую высаживала еще его покойная жена. И до переродившегося крыжовника со смородиной. Ему ни до чего не было дела. Он уходил с заимки после обеда и редко возвращался к ночи. Чаще к утру. Возвращался уставшим. От него пахло порохом, костром и еще чем-то неприятным. Данила сколько ни принюхивался, понять чем, не мог.

Спал Сергей Николаевич часа четыре. Потом вставал, готовил нехитрую еду, осматривал хозяйство. Отдавал распоряжения. И снова уходил. Они почти не разговаривали. Даже когда ели. Особенно, когда ели. Потому что Сергей Николаевич делал это очень быстро. Данила не успевал три ложки постных щей проглотить, как тот уже вставал из-за стола. Оставлял ему что-то на ужин и уходил. И так до следующего дня.

Недели через три Данила начал привыкать к одиночеству. И даже осмелел настолько, что стал выходить за ворота. На следующий день еще больше осмелел и погулял. А еще через два дня нашел дорогу, ведущую на шоссе. И до шоссе дошел через пару дней. Не так уж это было и далеко. Километров десять, не больше. Он даже успел вернуться засветло и запереть ворота, чтобы не оставлять никаких следов своей самоволки.

Ему ведь не разрешено было покидать заимку. Ни под каким предлогом! И он был страшно горд собой. Вот и у него появились свои собственные секреты. Своя собственная жизнь в этом странном, забытом Богом углу.

Но все его шалости вдруг вскрылись, когда однажды, вернувшись, он обнаружил своего двоюродного дядьку в доме.

— Куда ходил? — спросил тот, глянув на него исподлобья.

— Гулял. — Данила пожал плечами, швырнул на стол горсть каких-то ярких ягод. — Ягоды собирал.

— Не смей, — коротко обронил дядька и отвернулся от него.

— Чего-чего? — В нем вдруг проснулся настырный наглый юноша, которого сюда отправили на принудительное воспитание. — Я не понял? Не сметь ягоды собирать? Из Красной книги, что ли?

— Не смей покидать заимку, идиот, — прошипел двоюродный брат отца и хмыкнул с издевкой. — А ягоды можешь жрать. Они от запора…

И снова ушел, заперев ворота снаружи. И не появлялся пару дней. И Даниле пришлось самому готовить себе еду. Обжигаться о закопченный котелок, задыхаться от вони подгорелой картошки, беситься от бессилия и жалости к самому себе.

Ночами ему не спалось. Он выходил на улицу и слушал лес. И чудилось ему такое! Расскажи кому, скажут — обкурился!

Топот, хохот, свист, крики, стоны. Как в фильмах ужасов, честное слово! Под утро даже показалось, что где-то далеко-далеко слышны звуки выстрелов. Может, дядька что-то такое добавил в тушенку, которую Данила ел без него? Или в чай какой-то травы подсыпал, что ему чудилось невесть что? Ведь однажды ему вообще почудилось, что он слышит крики о помощи. Причем голос был какой-то старушечий, слабый и надтреснутый.

— Я, пап, схожу тут с ума, — порадовал он отца днем позже. — У меня уже тут глюки начались. Слышу голоса!

— Снова травку куришь, гад? — поинтересовался со вздохом отец. — Ох, мать узнает…

И не поверил, когда Данила ему возразил.

— Тогда это из тебя дурь выходит, Данила. Вся, что накопилась за последнее время, — предположил отец. — Ну, какие там могут быть голоса? Опомнись!

— Не знаю. Но точно, будто старуха какая-то на помощь звала.

— Старуха? Какая старуха в этом заказнике? Откуда ей там взяться? Ночью! — Отец недоверчиво фыркнул.

— Да я-то откуда знаю, может, заблудилась?

— Там все в тропках, сынок. Заблудиться там может только безногий. Данил, вот ты уходил с заимки несколько дней подряд, ты заблудился?

— Нет. А откуда ты…

— Ты что, вообще, что ли, сынок, не догоняешь? — со вздохом поинтересовался отец. — Думаешь, я тебя в лес спихнул и забыл? Я все о тебе знаю. О каждом твоем шаге. И что гулять ходил вопреки запретам. И что до шоссе дошел.

— Дядька настучал? Он что, следит за мной?

— Он за тебя отвечает, — коротко ответил на вопрос отец. — Кстати… Чего же не сбежал, когда дорогу нашел?

— А куда бежать, пап? В армию? — криво ухмыльнулся Данила. — Ты же ясно дал понять.

— Молодец! — первый раз за долгое время похвалил отец, и голос его звучал не издевательски, как обычно, а натурально. Он его хвалил. — Может, это изгнание все же пойдет тебе на пользу, а, сынок? Может, станешь наконец мужиком?

Вообще-то Данила считал себя мужиком лет с четырнадцати, когда научился стоять за свою честь, защищать свою девушку и не сдавать друзей. Чем бы ни угрожали ему, что бы ни обещали, он твердо стоял на своих принципах и не позволял никому вмешиваться в свою личную жизнь. С четырнадцати лет! Сейчас ему двадцать.

Ну да, немного подурачился. Немного как-то потерялся. Учиться пошел после школы куда-то не туда. Друзей обрел каких-то не тех. Запутался как-то, да. Но мужиком от этого быть не перестал, это точно.

— Я — мужик, пап, — ответил он, оскорбившись.

— Мужики за свои поступки отвечают. Разве нет? А ты?

И тут же пошел полный перечень всех его грехов. И заваленные зачеты, и перенесенные сессии, и ночевки в отделении полиции, и помятые дверь и крыло дорогой иномарки, которую Данила самовольно угнал из гаража, и заплаканная девушка, которую он едва…

Стоило о ней вспомнить, как тут же затошнило. Что тогда было! Что было! Отец еле уговорил ее не писать заявление в полицию. Еле вытащил Данилу из проблемы под названием «уголовное дело».

— А ты говоришь, голоса! — закончил возмущенно отец. — Да что ты успел натворить за эти два года, на три жизни хватит, сын! Так что не выдумывай ничего такого. И загрузи себя работой. Розарий восстановил? Молодец. Грядками с клубникой займись. Постарайся уставать так, чтобы спать, как убитый. И когда лопатой машешь, думай, думай, думай.

— О чем, пап?

— О том, как жить дальше станешь.

После разговора с отцом он весь день перекапывал грядки с клубникой. Забыл даже про ужин, который оставил ему дядька в крохотной кастрюльке на плите. Когда вспомнил, обнаружил, что есть совсем не хочется. Хочется смыть с себя пот, пыль, упасть на узкую кровать со скрипучим матрасом и уснуть крепким сном.

Он отключился почти мгновенно. Даже не заметил, как скользнул из реальности в сон. Только вот, буквально минуту назад слышал шум ветра в приоткрытое окно тесной комнатки на втором этаже, где ему велено было жить. Точно слышал, как стучится толстая ветка старой елки о скат крыши. Где-то погромыхивал гром зарождавшейся грозы, и следом тишина. Могильная тишина. Он уснул.

Ему ничего не снилось. Вообще ничего. И пронзительный крик, разбудивший его, ему точно не приснился.

Данила подскочил на кровати и сел, испуганно оглядываясь.

В комнате горел крохотный ночник. Пластиковая коробочка с лампочкой вставлялась прямо в розетку. Свет от нее был слабым. Но угадать в темноте очертания шкафа, стула, на котором валялась его одежда, спинку кровати, можно было легко. Данила тяжело вдохнул, выдохнул. Прислушался к бешеному стуку своего сердца. Что его так напугало? Крик? Снова крик?

Он слез с кровати, подошел к окну. Шире распахнул створку, высунулся наружу. Ветер, поднявшийся с вечера, стих. Старая высокая елка с повисшими ветвями выступала из темноты огромной колокольней. Пахло скошенной травой. Это он сам вчера окашивал ее вдоль забора. Небо было черным, бездонным. Смотреть в него было жутко. Дядька не разрешал на ночь оставлять свет. Утверждал, что это привлекает хищников. Данила был с ним не согласен, но подчинялся. Сейчас об этом жалел. Он ведь здесь совершенно один. И даже дом не заперт. Это было еще одним требованием его хозяина. Тот утверждал, что достаточно запертых ворот.

Данила вздохнул и потянул на себя оконную створку, закрывая. Надел спортивные широкие штаны, растоптанные кроссовки и пошел вниз.

Страх прибавил ему злости. Плевать он хотел на запреты. Он сейчас спустится. Включит свет, а он горит сразу на трех фонарных столбах, ярко освещая территорию даже за забором. Осмотрит двор. А потом закроет дом изнутри.

И если кому-то это не понравится, пусть катает его отцу жалобу! Ему плевать!

Выключатель находился на крыльце под жестким пластиковым козырьком. Данила щелкнул им, и двор залило мягким оранжевым светом. Он спустился по ступенькам крыльца. Прошелся вдоль забора. Никого. Все привычно. Старые качели на ржавых цепях. Дощатый стол, обитый куском потерявшего цвет линолеума, две скамейки возле него. Возле сарая гора березовых бревен. Данила собирался завтра начать колоть дрова. Один пенек, очень старый и широкий, стоял в центре с воткнутым в него топором. Он подумал и выдернул топор из пенька. И сразу почувствовал себя увереннее. И еще раз пошел вдоль забора.

Возле ворот остановился, проверил щеколду, которую можно было открыть снаружи. На месте. Подергал замок, который снаружи открывался лишь ключом. Заперт. Задрал голову к небу.

Черный полог небосвода на востоке сделался светлее. Скоро рассвет. Еще час-другой — и лес заполнится птичьей трескотней, сильно действующей ему на нервы. Может, из-за этого раздражения у него и глюки?

Данила успел сделать два шага от запертых ворот, когда услышал ЭТО. Он даже не смог определить, что ЭТО было! Стон? Хрип? Скрежет? Волосы на затылке зашевелились. Ноги приросли к земле, сделались ватными, непослушными. Он медленно повернулся, уставился на толстые бревна надежных ворот и слабым, не своим голосом крикнул:

— Кто там? Пошли вон отсюда, ну! Я стрелять буду!

Какое-то время было так тихо, что он мог поклясться, что слышит, как прорастает новая трава на месте скошенной. И потом снова стон. Да, точно, это был стон, не хрип, не скрежет. И стонал совершенно точно человек, не животное.

— Что вам надо? Убирайтесь! — крикнул Данила и согнулся, как от удара в живот, зажимая рот ладонью.

На минуту в голове сделалось пусто и гулко, как в большой зеленой бочке, которая стояла под водосточным сливом дома. Бочка давно прохудилась, и дождевая вода в ней не накапливалась. И Данила от безделья иногда швырял в нее мелкие камушки метров с десяти. Когда камни попадали в цель, бочка отзывалась гулким пустым звуком.

Пусто и гулко. Так было минуту. А потом нахлынуло! Страшные трусливые мысли теснились в голове, давили болью на виски.

Что ему делать?! Что делать?! Пошел бы лучше в армию. Там думать не надо. Там принимать решения не пришлось бы. Там куча командиров. Там все решили бы за него. Сейчас-то, сейчас что ему делать?!

Стон повторялся снова и снова. Кто-то невнятно просил о помощи. Данила даже сумел разобрать несколько слов. На слабых ватных ногах он вернулся к воротам. Схватился за щеколду и вдруг отступил.

Нет. Так нельзя. Это может быть ловушкой.

Он побежал к сараю. Швырнул топор в старую солому. Схватился за длинную тяжелую лестницу, приставленную к чердачному лазу, и потащил ее по земле к воротам. Приставил, оперев верхние перекладины на самый край толстых бревен, и полез.

Ему пришлось забраться на предпоследнюю перекладину, чтобы рассмотреть того, кто стонал за воротами. Это был человек в заляпанной грязью одежде. Он лежал на животе, широко расставив ноги в спортивных штанах. Руки были выброшены вперед и упирались в нижнюю часть бревен. Видимо, он пытался достучаться, но не выходило. И тогда человек принялся стонать. Насколько хватало его сил. И Данила его услышал.

Он слез с лестницы. Вернулся к воротам и отпер замок. Приоткрыл нешироко одну створку и шагнул наружу.

— Эй! — он осторожно толкнул человека носком кроссовки в бок. — Эй, вы живы?

Снова стон. И невнятно прозвучало:

— Да.

Данила присел на корточках, положил ладонь на спину человека с левой стороны. Сердце стучало. Едва слышно, неровно, но стучало.

— Встать сможете? — спросил он и потолкал руками распростертое перед ним тело.

— Не-ет, — раздался хрип в ответ.

— Вам надо встать. Я вам помогу. Надо встать и пройти со мной в дом.

— Не-ет, — снова прохрипел человек и даже пару раз качнул головой.

В длинных волосах засохла грязь, виднелась сухая трава.

— Что же мне с вами делать, раз вы вставать не хотите? — проворчал Данила, выпрямляясь в полный рост. — Оставайтесь здесь тогда до прихода дяди.

— Не-ет! Не-ет! Не-ет! — несколько раз растянуто, но внятно произнес бедолага. И вдруг добавил: — Машина.

— Машина! У меня нет машины, — фыркнул Данила.

И досадливо почесал макушку.

Машина была. Но сейчас она была под арестом. Отец наложил вето на право управления автомобилем. Мотиваций было много. Данила был виноват кругом. И спорить не стал.

— Есть машина, — вдруг добавил человек тихо, но достаточно разборчиво. И после паузы, словно собрав последние силы, заскулил: — Она на дороге в кустах. Мне надо туда. Помоги, мальчик…